-Рада, что Вы так быстро исцеляетесь. Что ж, Вы молоды и сильны. Но прошу, не говори об этом Пантере. Единственный способ удержать ее хоть как-то в каюте, это убедить в том, что она нужна Вам в качестве няньки.
Кивает после некоторых раздумий. Я умею быть убедительной.
Наш фрегат окончательно отмыт, и по нему снова можно ходить босиком. Пахнет не смертью и гарью, а свежеструганными желтыми деревяшками и стружкой. И еще — медом, мятой, шалфеем и лавандой. Их принесли в большом количестве монахини, все еще помогающие мне в лазарете. Мы развесили пучки травы, и она освежает, настраивает на хорошие мысли. А вообще-то это замечательное целебное питье, и мы разносим его в больших кувшинах по всем кораблям.
Мы варим его на камбузе, и кок Джон щедро предлагает мне сколько угодно горячей воды — ее подвозят шлюпками с берега целыми бочками, а дров у него полно, надо же куда-то девать обломки замененных снастей и торчавшие из воды доски испанских полузатопленных фрегатов — два из них не легли на бок, а встали на корму.
Пантера проверяет работу плотников, принимает ремонт, и свежая длинная стружка смешивается с ее выбившимися из-под черной косынки кудряшками.
Окликаю ее:
-Пойдем, дай уже поработать другим.
Она пожимает плечами:
-Так я и не лезу в то, чего не знаю. Но проверить каждый паз должна. Иначе это аукнется в открытом море, а у меня за спиной не только задание, но и жизни ребят.
-Тем более. Так что ты им нужна живой и здоровой. Идем.
Отвожу ее в каюту Стила, который сейчас занят новыми парусами и из города вернется не скоро. Вот как придет — мне надо будет срочно заняться его ранами, потому что выловить первого помощника на перевязки оказывается делом совершенно невыполнимым.
Но пока что в его каюте извлечена из укромного угла та ванна, в которой он тогда дал мне отмыться после вылазки в город. И она наполнена по моей просьбе горячей водой с целым букетом трав.
-Раздевайся и ложись, — проверяю рукой воду.
Пантера колеблется.
-Не спорь, — у меня в голосе просительные нотки. — И я тебе волосы промою как следует сама. Не возражай, побереги руку.
-Подумаешь, какие-то ушибы. Пфффф..., — презрительно фыркает она.
-Подумаешь, какие-то три градуса норд-норд-оста, — передразниваю ее. -Сама говорила, делом должны заниматься специалисты. Ну а я плотник по людям.
И решительно киваю на ванну.
Пока я вымываю ее густые рыжие кольца волос от набившихся опилок и даже остатков копоти, она дремлет. А у меня в голове дозревает еще одна разумная мысль:
-Знаешь, Тессена бы тоже помыть надо. Я не решалась его трогать, только обтирала влажной губкой.
-Но он же в беспамятстве? Разве можно его купать?
-В ванне вообще-то не плавают. А поддержать его тебе будет не сложно. Да и вообще, — выдерживаю паузу, подготавливая подругу. — Мне кажется, кризис уже миновал. Ему сейчас надо дать возможность вылежаться, а не скакать по реям, как ты.
Она соглашается.
Розовая после ванны, пахнущая медовыми травами, она наклоняется к Тессену, чтобы проверить его дыхание и жар. И его ресницы трепещут, глубокие черные глаза осторожно открываются:
-Любимая...
Стою у стены, не шелохнувшись, чтобы не попасть ему в поле зрения.
-Ты очнулся? — она прижимается лбом к его руке.
-Ты же звала меня? И просила остаться. Как я мог тебя не послушать?
У нее блестят слезы, но это уже слезы радости.
-Любимая, а ты могла бы их повторить? Вдруг я что-то не расслышал?
-Да... Конечно, я повторю их тебе сотню раз и сотню лет подряд...
-Ловлю на слове...
-Пантера, — делаю вид, будто только что вошла и то мимолетом. — Прошу тебя, вымой его как следует, а то уже три дня тут лежит, а у меня руки отваливаются. А после позовешь, сменю повязку.
-Разве ее можно мочить?
-Этой водой можно, она же с лекарственным отваром.
В коридоре прислоняюсь спиной к переборке и едва не оседаю на корточки от усталости.
Сколько же еще дел на сегодня...
Безумие отступает. Корабли наши стоят на якоре совсем рядом, и мне интересно наблюдать, как постепенно вступает в свои права первый помощник 'Александры', назначенный вместо Свена, как налаживает быт нашего фрегата новый боцман, неожиданно для себя получивший этот пост из рук Пантеры.
Жизнь входит в свое русло, и постепенно исчезли монахини во главе с сестрой Беатрис, оставив после себя некое умиротворение. Все же Беатрис мудра — приведи она молодых девчонок-послушниц, и три фрегата встали бы окончательно на голову. Вот даже мне не давался Пит, а я всего лишь хотела обработать рану на бедре. А если бы его ровесница с длинными ресницами и ангельским голоском? А соратницы Беатрис годились большинству наших ребят в матери.
Впрочем, и я многим годилась в матери... И малышу Тому тоже. И не уберегла его. Как не сумела спасти все же и Пита. Он был среди тех раненых, кто ушел защищать фрегат во время боя на нашей палубе. Его принесли второй раз, уже с простреленным плечом, но и после перевязки он с той же задорной улыбкой, разрумянившийся от азарта и выпитого рома, снова вернулся в строй. В третий раз я его перевязывала уже на палубе, под обстрелом. Он был в полусознании, смотрел, говорил, но уже пребывал в каком-то своем мире. Его грудь была пробита в нескольких местах, и надеяться было не на что, разве на чудо и на его желание жить.
И вдруг он схватил меня за руку, глядя перед собой невидящими глазами, но с легкой улыбкой на губах:
-Мама! Мамочка, я вернулся...
-Да, сынок. Как же я рада тебя увидеть вновь.
-Мама, — шепчет он, крепче сжимая мою руку, так и не успевшую добинтовать его грудь.
-Сыночек мой, как же ты вырос, как возмужал, — я целую его спутанные, пахнущие дымом волосы, влажные от пота.
-Мама, — и рука разжимается, оставляя у меня выше запястья следы от пальцев.
Эти следы не сойдут еще несколько дней, напоминая мне о юном и отважном Пите, лучшем фехтовальщике в абордажной команде Пантеры и веселом балагуре в минуты отдыха. Милый Пит, бережно и скромно охранявший себя от посторонних глаз, для кого же ты берегся? И мне хочется верить, что все же обитают в море прекрасные нежные русалки, ласкающие погибших моряков.
А еще мне хочется выть... Кричать в голос все то, что не выстонали, не крикнули эти мальчишки, молча, со сцепленными зубами уходившие куда-то за горизонт — прямо с палубы и с моего стола...
Ребята молоды и хотят жить. Они не капризничают и безропотно сносят болезненные перевязки, хотя я и стараюсь как могу, сделать все эти необходимые процедуры как можно бережнее. Я удивляюсь их выносливости и терпению, а они, как оказалось, тоже удивляются мне.
Волоку по палубе тяжелое ведро с замочеными в соленой морской воде использованными бинтами. Их надо отстирать, а затем прокипятить с золой из очага — вполне посильная работа, и это лучше, чем выбрасывать хорошую ткань. Идущий мне навстречу парень с подвязанной рукой второй, свободной, легко подхватывает ведро:
-Док, куда Вам отнести? — и удивляется, неся ведро на двух пальцах. — Вам это тяжело? А как же Вы меня тогда на руках вынесли с палубы к надстройкам?
Смотрю на него с удивлением — он действительно плечистый, выше меня на две головы. И правда — как? К тому же, просто не помню, как это было...
Пантера отвлекает меня на минутку, пока я дополаскиваю бинты.
-Марта, ты все же права была, что заставила меня чуть-чуть полежать в ванне с твоими травами. Я хоть выспалась, — она заговорщицки улыбается. — У тебя есть минутка?
Киваю.
-Мне снились такие чудесные сны. Лет двенадцать только кошмары видела. Если и видела. Так устаю, что голову до подушки еле доношу. А тут... Знаешь, мне снилось, будто меня целуют, — она испуганно осекается. — Тебе неприятно это слышать?
-Нет, что ты, — распрямляюсь и опираюсь на леер рядом с ней. — Ну же, не томи.
-Мне снилось, будто Тессен целует меня... Так медленно, осторожно, ласково, едва касаясь губами. По щекам, шее, ключицам... Его губы спускаются по плечам.
Смотрю на нее с легкой завистью:
-Так это прекрасно. Что же тебя смутило?
-Не знаю. Это было... Это было так откровенно, но и не по-хозяйски. Как будто он в моем сне оставлял мне шанс отказаться, остановить его.
-А разве в жизни он не оставляет тебе такого шанса?
-Оставляет. Ни разу не чувствовала давления с его стороны. Но как-то меня все это немного пугает. Привыкла быть своим парнем, да еще и командиром научилась быть...
Она вздыхает и задумывается о своем.
Кладу руку ей на плечо:
-И что? Ты и так останешься для всех товарищем и командиром. Мир не изменится оттого, что для Тессена ты будешь не только товарищем, но и любимой.
-Марта, но вот ты же вспоминаешь о замужестве со слезами и вздрагиваешь каждый раз, когда в чем-то провинишься. Хотя у меня на корабле вообще не слишком часто наказывают. Кажется, при тебе вообще ни разу. Но ведь принято считать, что все девушки стремятся замуж... А мне вот не хочется.
-Ты уже и из возраста невесты вышла. Тебе за тридцать. Ты живешь мужской жизнью в мире мужчин. Трудно ждать от тебя метаний и мечтаний.
-А они есть, — она зябко обхватывает себя руками. Но тут же распрямляется. — А они есть, Марта... Если бы ты могла знать... И вот когда Тессен умирал, мне казалось, что я умру вместе с ним. Потерять снова...
И она замолкает окончательно, улыбка в ее глазах гаснет. Мы молча стоим и смотрим, как снуют какие-то рыбешки за бортом, успевшие прикормиться остатками с нашего камбуза.
Рана Тессена заживает на удивление быстро — вот он пример чуда, когда любовь смогла спасти. Видимо, даже там, на равнодушных небесах, решили помиловать в этот раз хотя бы их двоих. Стараюсь не дышать, отводя в сторону салфетку — только бы все не оказалось сном, как Пантерины поцелуи.
Уильям сказал: 'искушение самообольщением'. Вот что он имел ввиду! Очевидно, и раньше Тессен выздоравливал быстрее, чем остальные, и врач может напрасно возгордиться своим искусством.
Это не важно. Важно, что моя подруга снова улыбается, летает как на крыльях и по своему кораблю, и даже успела побывать на 'Александре', вернуться с первым помощником Тессена, и даже о чем-то с ними посовещаться у себя в каюте.
Но вот они ушил, и я забегаю принести ему микстуру — и столбенею.
-Капитан Тессен, — делаю глубокий вдох. — Ни разу не слышала, чтобы пробитое легкое заживало быстрее от приседаний.
Он смущается, потому что не одет, лишь бедра прикрыты скрученной простыней:
-Милый доктор, не могу же я позволить себе превратиться в медузу. Не волнуйтесь так. Это не первый раз, и я прекрасно себя знаю. Но сейчас мне нужно немного еще времени, чтобы вернуться в полную силу.
-Я вообще ожидала, что Вы не станете раньше следующей недели.
Он довольно ухмыляется.
Протягиваю ему кружку, слежу по привычке, чтоб выпил все и ухожу. Меня такое положение дел устраивает.
Стил возвращается лишь под вечер.
Прошло четыре дня с того боя за город, мы многое успели преодолеть. Но его состояние меня настораживает — он выглядит слишком усталым. На первого помощника 'Пантеры' и правда свалилось многое — и погибший боцман, за которым мы все были как за каменной стеной, и ремонт фрегата, и несение вахты в первые сутки фактически в одиночку, потому что обезумевшая Пантера не отходила ни на шаг от умиравшего Тессена.
...Он сразу категорически запретил мне и всем остальным даже намекать ей о необходимости исполнять свои обязанности:
-Она десять лет на этом мостике. А еще раньше научилась ходить в атаку и ставить паруса наравне с остальными. Пусть. Не трогай ее. Сутки — двое ничего не решат в сравнении с жизнью.
Еще издали узнаю его походку, его гордую посадку головы, снова закрытые черным шелком густые русые волосы. Надо же, и у Вольфа были русые волосы... Но ведь совсем другого оттенка.
Он увидел меня, как только ступил на палубу:
-Меня ждешь, солнышко?
И почему-то я не могу ему даже просто кивнуть — мол, да, и глаза проглядела. Рот как будто вязало терпким терном...
...После печального случая с моим пленом, из которого удалось выбраться только благодаря решительности Пантеры, Стил долго и выжидательно смотрел на меня весь следующий день. А вечером, когда мы оказались втроем, он вдруг обратился к капитану:
-Ты же можешь зарегистирировать официально брак?
Пантера прищурилась:
-У капитана, причем официально назначенного, есть такое право. Но в открытом море. А кто у нас нашел прекрасную горожанку? Тут же есть собор, и венчание будет гораздо более запоминающейся процедурой. Тем более, что мы не можем обещать, что он вернется к несчастной девочке, а так хоть свидетелей весь город законности ее ребенка.
Он помотал головой:
-Нет, не команда. Ты можешь поженить нас с Мартой? — видно было, что он долго решался на такую просьбу.
Она задумалась:
-А Марту вообще спрашивали?
И я молчу, не зная, что сказать. Готова провалиться в трюм сквозь две палубы. И Стил смотрит на меня сначала с восторгом, затем с ожиданием, которое постепенно сменяется горечью.
Пытаюсь его догнать, что-то объяснить, слова рвутся наружу, но застревают в горле — все бесполезно и нелепо. Как я могла так его ударить? И тем более при капитане. Но принять его предложение выйти замуж? Так он же мне ничего не предлагал! Он спросил у Пантеры о ее полномочиях... И я не смогла почувствовать, оттого и растерялась. Не сказала бы 'нет'... Но мне вечно надо три вдоха для того, чтоб родилась умная мысль. Это Пантера может стрелять на шорох и фехтовать двумя руками...
Стил тогда поклонился официально:
-Капитан. Док, — круто развернулся и ушел в форт проверить их пушки.
А через час — тревога, и началась пусть маленькая по сравнению с океаном, но нам хватило сполна — война за этот город, который не был родным никому из нас.
Что принесла нам эта победа? Вот уж не добычу.
Она отняла много, но и заставила взглянуть по-другому на то, что осталось с нами.
И да — Стил возвращается на корабль под вечер. И его состояние меня настораживает — он выглядит слишком усталым. И хоть узнаю его походку, его гордую посадку головы, но плечи, обычно широко развернутые, чуть приопущены — это не удивляет, потому что под накинутым плащом он прячет подвешенную на широкой черной повязке руку. Которую зашивала Беатрис, я тогда только успела сделать перевязку сразу после боя, чтобы остановить хлеставшую кровь. И просить сестру Беатрис поменяться со мной пациентами — верх идиотизма. К тому же — после мимолетного поцелуя у нее на глазах. Тем более — после поцелуя.
Тогда некогда было думать — он простил меня? Или поцеловал по привычке, или от избытка захлестнувших чувств, все же мы победили в таком безнадежном бою.
Но шли дни, и ничего не менялось. Пару раз перевязки делали ему монахини, пару раз он попадал ко мне, но все время не удавалось даже посмотреть друг другу в глаза, и, кроме дежурного: 'Не дергает? И по ночам не дергает? Понимаю, день и ночь смешались, но отдыхать все же надо... Так провожу — не больно? Не туго? Выпейте это. И не забудьте зайти завтра, или если вдруг станет хуже'. Но я это всем говорила с теми или иными вариантами... Да и он вряд ли слушал — так, кивал, проглатывал горькущий настой, который должен не дать развиться воспалению, и бежал дальше. А я — мыла руки, и начиналось все заново...
