Другой поток времени-02. Поворот

— Сэр, я вас понимаю. И я не согласен с вами, сэр. Нет, не потому, что считаю, что вы хуже меня знаете Америку. Я лучше знаю коммунистов. Руских коммунистов, сэр. Поэтому я возражал против прошлого плана воздержаться от немедленной помощи русским, сразу после открытия советско-германского фронта. И поэтому же я уверен, что вы излишне близко к сердцу принимаете угрозу коммунистической революции в нашей стране. Как бы не были широки симпатии к русским, коммунизма у нас не будет никогда. Видите ли, мы — христианская страна.

Заметив нетерпеливое движение седого джентельмена, генерал отрицательно качает головой.

— Сэр, вы просили обьяснить, почему я имел особое мнение о русских. Я пытаюсь донести до вас те соображения, на которых я основывался, и прошу прощения, за то, что они будут носить несколько отвлечённый характер.

— Ничего, продолжайте, Айк. Я слишком раздражителен в последнее время.

— Сэр, вы правы в том, что у меня были особые основания интересоваться русскими коммунистами. Когда та женщина, которая спасла моего ребёнка...

— Да, да, припоминаю. У неё было такое известное русское имя. Анна? Наташа?

— Надежда, сэр. Когда Надежда отказалась остаться в Америке, хотя я предлагал ей всё, что она бы только могла пожелать... А самое страшным было то, что Надежда была истинной верующей. И когда она твёрдо заявила, что предпочтёт вернуться в страну безбожников, в которой живёт истинная вера, чем останется в богобоязненной стране, где верой торгуют на улицах — я задумался. И знаете, что я понял, сэр?

— Дуайт, раз уж у нас разговор носит довольно личный характер. Не говорите мне всё время — "сэр".

— Мистер президент...

— Достаточно "Франклин". Будем говорить как хорошие знакомые. Согласны?

— Попробуем, мистер... Франклин. Так вот, я стал... может, слишком много читать о России, разговаривал с эмигрантами, людьми, ездившими в Россию. И понял одну очень важную вещь. Русские никогда не были христианами!

— Да, да, мистер Франклин! Все эти пышные византийские церкви, вся обрядность, вся эта разрекламированная чушь о русской богобоязненности — это фасад, декорации. Все это относилось только к высшему сословию русской империи, в значительной степени происходившему из западноевропейского дворянства. А русский народ, его глубины так и остались языческими. В чём разница между христианином и язычником? Христианин приходит в мир по воле божьей и его любовью, его жизнь — это труд во славу бога, а смерть — врата к посмертному воздаянию. А язычник? Язычник верит, что его жизнь — это схватка между богами и его собственной волей, его посмертие — всецело во власти земных сил, а происхождение его души — из тёмного коридора небытия. Христианин повинуется воле Господа, а язычник — борется с предначертанным ему, ведь только так он может обрести надежду на жизнь вечную. Русский коммунизм — это вовсе не атеизм, как все ошибочно думают, также, как русское православие не было — в самой своей основе — христианством! Русский коммунизм возглашает смыслом бытия его опровержение во имя жизни будущей, во имя воплощения в грядущих веках — а что это, как не язычество, как не принявший облик "научного учения" культ предков, культ смерти?

Вот почему я был убеждён, что намерение Гитлера воевать с Россией — авантюра. Нет, у меня не было никаких доводов, кроме того, что я рассказал сейчас. Вы понимаете, что из них следовало?

— У меня, Айк, немного другое представление о России. Но, раз прав уж оказался ты, а не я, с удовольствием прислушаюсь к твоим выводам.

— Русский народ никогда не был побеждён нашествием извне, если между ним и правящим Россией классом существовало единство миропонимания. Самыми знаменитыми своими победами Россия обязана тем из своих полководцев, кто полностью разделял народное виденье, был, как говорят русские "плоть от плоти народной". А сейчас, как бы ни относились многие русские к большевизму, между русским народом и его правительством натянуты скрепы ужасающей мощи! Русский коммунизм — это грандиозный блеф, обман, за которым спрятано вековое стремление русского народа к торжеству язычества. Вот почему я был уверен — стоит немецкому солдату вступить ногой на русскую землю — и в него будут стрелять из-за каждого дерева, в каждом кусте будет ждать ловушка, а в каждом доме — западня! Победить в таких условиях — невозможно, немыслимо!

— Хорошо, я понял, Айк. А почему вы советовали предложить русским помощь немедленно? Ведь, по вашим словам, поражение им не грозило ни в коем случае?

— Ми...стер Франклин. Да, я не думал, что Гитлера ждёт в "восточной кампании" успех. Как вы помните, ваши советники рекомендовали предложить Советам помощь, когда те окажутся в безнадёжной ситуации и будут вынуждены принять наши условия. Любые наши условия. Вы понимаете теперь — я был уверен, что такого момента не наступит. Более того — я знал, что русские догадаются о подоплёке нашего выжидания. А в таком случае, шансов договориться с русскими по-хорошему у нас просто не оставалось.

Как мне представлялось год назад развитие событий? Нет, я в самом страшном сне не мог себе представить, что немецкие танки будут остановлены, не дойдя до Минска. Что лучшие войска Гитлера окажутся окружёнными на правом берегу Случи. Год назад. Год назад я считал, что остановить немцев русские смогут не ранее, чем на днепровском рубеже. Если бы у Гитлера после этого хватило бы мозгов понять, что дальнейшая война — бесперспективна, он мог бы предложить русским мир и убраться, захватив с собой восточные польские земли. Русские, конечно, не простили бы ему это, но лезть в драку снова не стали бы — стоит вспомнить историю их отношений с Польшей. Но я был уверен, что Гитлер не удержится и постарается отхватить ещё и Петроград и восточную Украину. К началу холодов немецкие войска, думаю, углубились бы в Россию ещё на триста-пятьсот километров. А потом пришло бы неизбежное. Нет, не зима. Хотя снабжение по растянутым коммуникациям в зимний период — действительно, кошмарный сон любого квартирмейстера, но главное — при такой зависимости от коммуникаций начавшаяся на них тотальная война однозначно обрекала бы германские войска на отсутствие нормального подвоза, голод и разложение. А в оставшихся неоккупированными районах России продолжали бы формироваться всё новые и новые дивизии.

Многие из ваших экспертов в качестве примера брали Францию, в которой армия и центральное правительство начали разваливаться ещё до того, как немецкие войска вступили в Париж. А надо было обратить внимание на Норвегию! Русская военная система подобна по своей организации норвежской милиции, а то, что никакое военное поражение не ослабило бы готовности русских к сопротивлению, я уже показал.

— Итак, немецкие войска остановлены... где-то под Москвой, как я понимаю? Русские накапливают силы... Что дальше?

— Длительное противостояние на истощение. После нескольких тяжёлых поражений в России Гитлеру пришлось бы мобилизовать все ресурсы, чтобы заставить русских "остановиться". Ведь мы приняли как аксиому, что Гитлер недооценивает, ставит ни во что моральные силы русских — иначе было бы невозможно обьяснить, как он вообще решился начать войну. А это — ещё одна глубокая ошибка. Убедившись в своей способности победить врага, русские смогут вытерпеть ещё не один разгром, но будут продолжать войну до полного уничтожения противника. Гитлер не будет, в таком случае, предлагать мира, а русские не будут его просить. Война будет идти до полной победы русских, и только от позиции западных держав зависело бы, где была бы подписана капитуляция — на старой русской границе или в Берлине. Во втором случае — если мы не решимся на континентальную операцию.

— Но сейчас дела обстоят совершенно по другому.

— Да. Русские оказались не только тверды духом. Они смогли найти противодействие против германской военной доктрины. Поскольку вся эта доктрина покоится на достаточно авантюрных принципах — стоило её нарушить, и вся германская военная мощь рассыпалась, как карточный домик.

— А русские предложили Гитлеру перемирие.

— А русские продиктовали Гитлеру условия перемирия. Я не политик, мистер Франклин, но даже мне понятно — если бы не согласие Гитлера на прекращение боевых действий... Вы ведь тоже не напрасно опасаетесь новых военных неудач. А германское общество, особенно его верхушка, военного поражения боится как огня. Ещё пара-тройка советских танковых прорывов — и Гитлера прикончили бы собственные генералы.

— Вы в этом уверены?

— Мистер президент, контакты с британской военной миссией проходят через аппарат Обьединённого командования! Всё, что передаётся по линии военной разведки наших друзей, так или иначе доводится до начальника штабов. Иначе планирование военных действий было бы в корне неверным, нацеленным на неверные результаты. Какой смысл был бы тогда в штабе, если бы он занимался разработкой совершенно ненужных операций?

— Хорошо, Дуайт. Я благодарен вам, что вы поделились со мной своим видением ситуации с Россией. Я буду, несомненно... учитывать ваше мнение в своей дальнейшей работе. Но на ближайшее будущее вам следует сосредоточиться на операциях против Японии. В течении недели... хорошо, десяти дней, мне нужна стратегия, пускай не слишком зрелищная, но беспроигрышная. Как её подать публике — на это найдутся свои специалисты. Ваша задача, ваша первоочередная задача — найти такую линию войны, при которой в каждой последующей битве мы будем продвигаться на шаг вперёд, а японцы — делать шаг назад. И мы дойдём до их островов, даже если нам придётся сделать тысячу шагов! Вы поняли, Эйхенхауер?

— Да, мистер президент.

Фредерик искренне полагал себя везунчиком.

Он сидел на лавочке в саду госпиталя и умиротворённо любовался парочкой медсестричек, спешащих по дорожке.

— Эй, приятель, закурить не хочешь?

Фредерик обернулся на голос. Щёлкнула зажигалка. Фредерик непроизвольно дёрнулся, закрывая глаза рукой.

— Не курю.

— А-а, ты из этих... Травмированных... — протянул долговязый парень в больничном халате. — Говорят, вы все от малейшего огонька теперь в припадке бьётесь. Правда, что ли?

— Я и до войны не курил. А ты — попадёшь на Восток и сам бросишь. Оч-чень быстро — если тебе камрады башку не открутят раньше.

— А что там, и впрямь — море огня?

— Побываешь — увидишь. Если успеешь и тебе первой же "сталинской свечкой" морду не опалит так, что и сигарету воткнуть некуда будет.

— Ты... такое видел?

— Да как тебя. Перед тем, как сюда загреметь.

Фредерик решил придерживаться официальной версии своего ранения. На всякий случай. "Ранен, когда героически пытался заменить в одиночку весь расчёт тяжёлого миномёта, погибшего под вражеским обстрелом". На самом деле — его опалило тогда же, когда нестерпимо горячие огненные шары вспухли в низких кустах ивняка, за которыми укрывались позиции его батареи. Повезло... Не добежал десятка метров. Опять повезло — отбежал от места развёртывания переправы. Понтоны накрыли второй серией. И то, что он сдуру попытался уволочь миномёт с накрытой позиции вглубь, спасая оружие, забыв о ребятах, пошло в засчёт удачи — ошалелый гауптманн, пробегая мимо, приказал ему немедленно отправиться на перевязку. И то, что командира батальона не убили диверсы в первый день и он успел описать в своём рапорте подвиг командира ротной батареи Миннерса — везенье. И даже то, что не гложет совесть за своих ребят, оставшихся возле обгорелых, покрытых жирной сальной копотью труб миномётов — везенье. Тогда он не понял, но сейчас, наглядевшись на немногих раненых, которые случайно оказывались вывезенными в дальние тыловые госпитали — убедился. Ребята всё равно были обречены. Эти воющие, истекающие какой-то липкой жидкостью белые коконы с чёрными провалами, там, где раньше был рот...

Медсёстры сентиментально восторгались его "тяжёлой раной". Да, лечь на спину он не сможет ещё долго. Но его лишь слегка опалило. А вот ребят — ребят сожгло в дым. Он попытался помочь только одному — вывалившемуся ему под ноги из рассыпающихся ломких прутьев, так и оставшемуся неузнанным, в клочьях тлеющей формы. И кожа с его руки, слезшая перчаткой, когда Фредерик попытался оттащить эту дымящуюся фигуру, этого выходца из ада. Тогда он и ополоумел, бросившись вытаскивать уже никому не нужные стволы.

Восточный фронт пощадил Фреда. Он даже не приобрёл столь распостранённой среди побывавших в боях на Востоке фобии — огнебоязни, но твёрдо решил для себя: на весь восточный поход — не хватит никакого везенья. Прислушиваясь, заводя разговоры с другими ранеными в госпитале, он ловил разговоры о боях на других фронтах. Удачнее всего было бы подать рапорт о переводе в Африку. На Севере — те же русские, в оккупационные войска во Франции пробиться — нужны хорошие знакомства, а вот у Роммеля — постоянная нехватка людей. Да, там тоже тяжело, мерзкий климат, жара, мухи, дизентерия, жажда. Вечный песок в глаза, в суп, под одежду. Но там шансов уцелеть — на его взгляд — несравнимо больше. А у него, как у ветерана, есть небольшие привилегии по выбору подразделения, в котором он будет проходить службу после ранения. Сегодня он узнал, что формируется новый запасной батальон фрайкора "Африка". Нужно сейчас же идти к врачу и добиваться выписки. А затем, с документами — к военному коменданту. И с заявлением, что он, даже ещё не выздровев окончательно, жаждет сражаться в рядах доблесного фрайкора. Если его выпишут на общих основаниях — он может и не успеть, скорее всего, сразу распределят по назначению. И скорее всего, на Восток. Надо успеть. Надо, чтобы ему, Фредерику, ещё раз повезло.

Сидевший на лавочке пожилой коренастый солдат в белом больничном халате поверх формы без знаков различия, встал и зашагал в сторону главного больничного корпуса.

В 20-е годы в Советской России, благодаря двум факторам, появилась новая концепция применения оружия.

Во-первых, военные заново пересмотрели эффективность различных методов поражения противника.

В начале ХХ века самым мощным поражающим в полевых сражениях средством оказалась пуля. Бурские стрелки, японские цепи, британские и германские колониальные части выкашивали противника прицельным винтовочным огнём. Но с появлением пулемётов и созданием массовых армий тактика полевых сражений коренным образом изменилась. Больше не существовало множества доступных для стрелка целей на поле боя. Ценность винтовочного огня быстро снижалась. К завершению Великой войны солдаты на линии огня были увешаны гранатами, пистолетами, пистолет-пулемётами и ручными пулемётами, дробовиками и огнемётами — винтовка в передовых окопах была только у единичных стрелков-снайперов. Перед военными встал вопрос — каким должно стать массовое оружие и что оно должно делать?

В Советской Федерации решающую роль приобрела концепция "огневого поражения". Её сторонники утверждали: "В финале противостояния на европейских фронтах основным средством борьбы с противником стали снаряды разного вида — от ручных бомб и мортирок до гигантских немецких "Берт". Приоритет в воздействии на врага оказался у средств, наносящих ущерб не точечно, как пуля, а обьёмно — взрывной волной, осколочным ливнем и огневым воздействием. Но и из перечисленных видов обьёмного поражения можно выделить наиболее эффективные.