На этот раз он связал мне руки впереди и не так туго, как прежде. Лодыжки оставил свободными. Он вновь сидел на стуле, не касаясь меня, но я чувствовала внутри его Иное Я, словно лезвие ножа. Когда я проснулась, он был на полу у постели: глаза закрыты, тело обмякло. Я освободилась от веревки и села. Все происходило очень медленно; я смотрела на него, чувствуя каждый свой вдох, каждое моргание так, словно они длились год. Опустила ноги на пол. Во мне было столько разных болей — в животе, в голове, в костях, телесная боль и Иная, не менее реальная, — что я не могла думать. Я не задавала себе вопросов: "Куда ты пойдешь, когда откроешь дверь?" или "На тебе ничего нет, у тебя кровь, как ты это объяснишь?" Единственные слова, что были у меня в голове — "король Халдрин", и они заставили меня подняться, заставили встать и сделать несколько неуверенных, медленных шагов к двери.
— Нола.
Моя рука была на крючке. Я так дрожала, что крючок стукнул, когда я его подняла.
— Нола.
Он тоже встал; я чувствовала его за своей спиной. Его ноги шаркали по камням. Он был слаб, еще слабее меня. Из последних сил я потянула дверь, и в мои глаза и по коже ударил солнечный свет. Я вдохнула свежий воздух, шагнула вперед, пытаясь восстановить зрение, пытаясь обрести силу, которая помогла бы сбежать, но солнце было слишком ярким, а он был уже рядом, и его руки на моем плече и бедре тянули назад. Я снова оказалась в комнате, дверь закрыла от меня свет, а он прижал меня к ней и так вдавил в дерево, что я едва могла дышать. Он опустил голову, и мои губы открылись навстречу его (мой стыд, мой кошмар, но я должна говорить и об этом), раскрылись и впустили.
— Ты не скажешь, — произнес он. Его рот едва двигался. Он пах землей и вином. Я укусила его за нижнюю губу, и он отпрянул, подняв руку к лицу. Я не видела, идет ли у него кровь.
— Ты не скажешь, — повторил он приглушенно, — потому что не сможешь. Проклятье наложено.
— Мне все равно, — ответила я горько и с вызовом. Потому что в тот момент еще не понимала.
Глава 20
Когда Телдару вернулся, он привел с собой девушку.
Она была красавица. Зеленые глаза, полные розовые губы, ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смотрела на него. За плечами лежала толстая светлая коса. Мои собственные волосы оставались немытыми с тех пор, как я сюда пришла. Девушка стояла, сложив руки на своем светло-фиолетовом платье. Я хотела натянуть на себя простыню, спрятать и грязную рубашку, и грязные волосы, но не сделала этого.
— Нола, это Селера.
Я молчала. Селера улыбнулась фальшивой улыбкой.
— Она помогала ухаживать за тобой, когда ты болела.
Я вспомнила косу, прохладные руки, и сказала:
— Да. — А потом тоже улыбнулась. — Ты о нем знаешь?
Селера посмотрела на Телдару.
— Знаю что? Что он — величайший провидец всех времен? Что он лучший из учителей?
— Хм, — сказала я, — разумеется. — И подумала: "Но знаешь ли ты, что он собирается поднять Раниора из мертвых с помощью Видения на крови? Раниора и Огненную Птицу Мамбуру, которые будут драться друг с другом и снова умрут, чтобы каким-то образом доказать, что Телдару, как ты сказала, величайший провидец всех времен?" Впрочем, я промолчала, собираясь произнести эти слова в самый неожиданный момент.
— А что он говорил обо мне? — спросила я.
Светлые брови Селеры сошлись, на гладком белом лбу появились морщины.
— Он рассказал о твоем безумии и о том, как пытался тебя вылечить.
Я рассмеялась. В моем смехе была натянутость, столь уместная, что я засмеялась еще сильнее.
— Прекрасно, мастер Провидец, — сказала я, указав на Селеру. — Она совершенна.
Телдару кивнул.
— Так и есть. — На лице Селеры вновь появились ямочки. — И она собирается помочь нам еще раз. Благодаря ней мы узнаем, действительно ли ты исцелилась.
— Исцелилась, — сказала я. — Значит, ты это так называешь?
Телдару виновато посмотрел на Селеру, как бы смущенный моим безумием.
— Ты будешь для нее прорицать, — продолжил он, обратившись ко мне. — Будешь смотреть ее Узор и скажешь, что увидела.
Селера открыла рот.
— Но мастер... — возразила она. Ее руки теребили серебряный поясок на узкой талии. — Это... это же...
— Запрещено? — Он улыбнулся ей. — Конечно. Тебя учили, что провидец не должен просить другого провидца смотреть свой Узор. Тебя учили, что это отнимает силу и репутацию. — Он коснулся руки Селеры, и та зарделась (что сделало ее еще красивее). — Но я прошу забыть о том, чему тебя учили, и помочь мне. Ты сделаешь это, Селера?
Она кивнула, ее зеленые глаза округлились, а губы раскрылись в молчаливом "о".
Потом он обернулся ко мне.
— Ты посмотришь Узор Селеры, — повторил он, и я почувствовала волну восторга, который не могла подавить, несмотря на смущение и страх. Что если это и есть проклятие? Что если он лишил меня дара, и теперь мы собираемся это проверять?
Я не хотела, чтобы они видели мое состояние, поэтому пожала плечами и сказала:
— Хорошо. Что я буду использовать?
Телдару поставил рядом с кроватью металлическую миску с водой и вытащил из сумки пузырек.
— Тушь на воде, — сказал он.
"Хватит же, — подумала я. — Не нервничай и не показывай, как ты этого хочешь", но голова гудела, а руки слегка дрожали, когда я потянула чашу к себе. Вода выплеснулась через край и успокоилась.
Селера присела на колени с другой стороны чаши. Телдару передал ей пузырек, и она вытащила пробку.
— Итак, безумная, — тихо сказала она, — скажи, куда приведет меня мой Путь. — И вылила чернила.
Темные спирали, толстые и тонкие круги. Дрожащими волнами алого вокруг меня поднимается Иной мир.
Волк, орел, нож, отрубленная рука; все это висит в воздухе, замерев, а потом уносится прочь потоком темной бурлящей воды. Скоро вода исчезает в сухой потрескавшейся почве. Не остается ничего, кроме костей: ребра, таз, вытянутые пальцы, чистый отполированный череп. Место без путей, без дорог, только широкие трещины под белым солнцем.
Я лежала на спине. Потолок дрожал и становился четче. Его поверхность покрывали черные мушки, которые я всегда видела после того, как исчезал свет Иного мира.
— Она закончила, — голос Селеры казался далеким.
— Да. — Телдару звучал гораздо ближе. Я выдохнула. — И теперь она расскажет, что видела.
Он поднес к моему рту чашку, и я сделала глубокий неловкий глоток — горькое, неразведенное вино. Я закашлялась и увидела, как Селера хихикает, прикрывшись изящной рукой.
— Да, я тебе скажу, — ответила я, думая: "У Телдару ничего не получилось, нет никакого проклятия. Видение было, и теперь я с удовольствием посмотрю, как у нее исчезнут эти ужасные ямочки, когда она все услышит".
— Я видела цветы.
Слова эхом отозвались у меня в голове. Я хотела рассмеяться от неверия самой себе, но в горле будто стоял ком или странная, горячая шишка. Я не понимала, что это, но ощущение было отчетливым.
— Я видела трех детей с золотистыми волосами. У двоих из них зеленые глаза. У третьего — черные.
Селера смотрела на Телдару; ее губы приоткрылись, зеленые глаза блестели.
"Нет, — попыталась возразить я, — это не то, что я видела".
— Они смеялись, — продолжала я. Нет, нет, нет! — но эти слова я не могла произнести. Я встала, не обращая внимания на головокружение, добрела до Телдару и схватила его за накидку под самыми плечами.
— Да, Нола? — мягко сказал он, накрывая своими руками мои. — Есть что-нибудь еще?
"Что ты со мной сделал? — Я обернулась к Селере. — Посмотри, разве ты не видишь? Я закричу, брошусь на пол и буду кричать до тех пор, пока сюда не придет король Халдрин, и я все ему не расскажу".
Я не двигалась и молчала.
— Что? — спросила Селера, хмурясь. — Есть что-нибудь еще?
— Нет, — сказала я. Эта ложь без усилий соскользнула с моих губ.
— Может, она и безумна, — Селера посмотрела на Телдару, — но ее видения мне нравятся. — Она взглянула на меня. — Ты будешь прорицать мне завтра.
"Нет, больше никогда".
— Конечно, — ответила я и склонила голову.
* * *
— Самой сложной была первая часть. — Телдару ходил по комнате. Он смотрел на меня каждый раз, когда поворачивался и шел в другом направлении; смотрел, но не видел, погруженный в воспоминания о моих Путях и о том, что с ними сделал. — Во второй и в третий раз я сильно устал, но именно первый оказался сложнее всего. Надо было найти столько отдельных нитей — видения, разговоры, желания, воля: все те, что шли к твоему будущему. Это было мучительно, и я этого ожидал: я уже пытался делать такие вещи с другими. Тогда я ошибался, но не в этот раз — я знал, что у меня получилось, еще до Селеры.
Селера ушла. Мы вновь были одни. Я лежала на кровати и плакала. Мне было все равно, что он видит мои слезы. Я сама едва их замечала, только время от времени издавала глубокие, болезненные звуки, сотрясавшие все тело.
— Ты будешь видеть истинные видения, но твои рассказы о них будут ложью. Мне надо было найти все пути, которые делали это возможным! Только представь! А еще найти те, что могли этому угрожать, и избавиться от них. Выжечь до пепла.
Он сделал большой глоток вина из кувшина. Резким движением руки вытер влажные губы.
— Потом стало легче. Ты не сможешь отказать в просьбе о прорицании. Если слова произнесены, ты должна ответить — с этим никаких сложностей не было, как только я изменил первые Пути. Ты никому не скажешь, что я сделал, или что мы будем делать вместе, и ты никогда меня не оставишь. С этими было проще всего. Хотя к моменту, когда я закончил, у меня не было сил даже пошевелиться. Я едва успел тебя схватить, когда ты попыталась сбежать.
Теперь он меня видел. Улыбался, присев у постели. Рисовал круги из слез на моих щеках.
— Но сейчас ты понимаешь — это не имело бы значения. Если ты попытаешься рассказать обо мне, о том, что я делаю, если попытаешься рассказать правду, у тебя ничего не выйдет.
Он лег рядом. Я уперлась в него ладонями и коленями, но он не двигался, только притянул меня сильными руками еще ближе.
— Я сломаю, — сказала я. Проклятие, хотелось добавить мне, но ничего не вышло. Я сломаю проклятие. Он был так близко, что мое дыхание согревало мне лицо.
Он хмыкнул.
— Что сломаешь, дорогая? Еще посуду? Руку? — Он замолчал и долгими, медленными движениями начал гладить мою спину вверх и вниз. Когда он заговорил вновь, его голос был серьезным. — Не сломаешь. Только если найдешь другого провидца, достаточно сильного, чтобы изменить все Пути. Того, кто сможет вернуть их на свои места. А как это произойдет, если тебе не удастся его об этом попросить?
— Я тебя убью!
Он запустил руку мне в волосы и притянул так, чтобы я смотрела прямо на него. Его глаза двигались, как черные бурлящие воды моего видения.
— Если ты это сделаешь, твои Пути останутся такими навсегда. Только я могу восстановить их. Нет, Нола, если ты меня убьешь, то навсегда потеряешь шанс освободиться.
— Ты лжешь.
— И все же ты ничего мне не сделаешь, на всякий случай. — Он провел рукой от моего плеча до бедра и погладил его большим пальцем.
— Тогда я убью себя.
Он улыбнулся.
— Не убьешь. Твое дыхание, твоя кожа — ты совсем юная, моя дорогая, и ты будешь жить. Но не прячь свою ярость слишком далеко. Она делает тебя прекрасной и сильной. А для того, что мы будем делать, сила тебе понадобится.
— Я ничего не буду делать. — На последнем слове мой голос сломался.
— Будешь, потому что я скажу тебе. И потому, что если ты будешь хорошо себя вести и слушаться, я сам восстановлю твои Пути.
Мне хотелось ему верить; он увидел это на моем лице и улыбнулся.
— Обещаю, Нола. Если ты поможешь мне и простишь, я исправлю то, что сделал. Но ты должна быть хорошей. — Он вновь притянул меня к себе. Я вздрогнула и проглотила последние слезы, слушая стук его сердца, а потом уснула.
Когда я проснулась, он все еще был здесь. Он сидел на постели, положив одну руку мне на бедро, а другую — на платье. Я вспомнила все, глядя на чистые синие складки и шелковые ленты. Я вспомнила все разом и подумала: "Нет, этого не может быть, это не может быть правдой".
— Хочешь есть?
Я на него не смотрела. Я была голодна до боли, но ничего не сказала.
— Оденься, Нола. Мы идем на улицу.
"На улицу", подумала я, и все остальное исчезло.
Он встал и подошел к двери. Я ждала, что он отвернется, но он этого не сделал, и даже это не имело значения. Я стянула через голову грязную льняную рубашку.
— У тебя, разумеется, будет новая комната, — сказал он. — И ванная. Прямо сейчас. — Его глаза двигались, задерживаясь на моем теле, и я наклонилась, чтобы скрыть набежавшую краску (поскольку это, в конце концов, имело значение). Я подняла платье, и оно заскользило в моих ладонях, как вода. Я натянула его через голову и дала упасть, вспомнив то первое платье из шкафа в доме. "Значит, это не был дом твоей бабушки, — сказала бы я, если б могла. Если бы слова не касались его тайной жизни, а значит, были непроизносимы. — И я знаю, что Уджа — не твоя птица".
Он широко улыбнулся, словно услышал мои мысли.
— Дай-ка я заколю твои волосы. Они ужасно грязные, но что-то с ними все же можно сделать.
"На улицу, — подумала я, подходя к нему. — Сейчас ты выйдешь отсюда. Оставайся спокойной". Он вытащил из сумки несколько заколок и расчесок. Я ожидала, что у него получится плохо (как однажды у Бардрема, когда он пытался помочь Ченн с прической), но нет — он вставил их быстро и уверенно. Закончив, он освободил две пряди по бокам и взял мои щеки в ладони.
— Неплохо, — сказал он. — А теперь идем.
Я ожидала, что будет день, сияющий и ослепительный, как в тот раз, когда мне почти удалось отсюда выйти. Но свет был мягким и синим; я лишь немного прищурилась, ступив за порог. Дул теплый ветер, и я подставила ему лицо. Воздух пах дождем.
— Сюда.
Я едва его слышала. Казалось, я плыву так легко, что ничего не замечаю, кроме касания ветра и цвета воздуха. Вероятно, я пошла за ним. Деревья, темный пруд в сумерках — все они проплывали мимо меня, или я мимо них. Были люди, их лица, размытые и нечеткие. Мягкое, хмельное забытье, но вот Телдару взял меня за запястье и сильно сжал.
Первый, кого я увидела, был король. Он улыбался, хотя в его глазах читалось беспокойство при взгляде на меня (на мою походку, бледное лицо, худое тело и свободно висящее синее платье). Я улыбнулась в ответ. Потом огляделась: большой полутемный зал, украшенный гобеленами и уставленный длинными столами. Никто не сидел на лавках, хотя несколько слуг собирали тарелки. Я смотрела на еду и не могла отвернуться.
— Нола. Нола, сядь... пожалуйста, поешь.
Я села. Передо мной была миска. В ней лежал кусок хлеба и тушеные бобы, почти остывшие, но они согрели мой язык и горло. Все время, пока я ела, Халдрин и Телдару не разговаривали. На секунду я вспомнила о Хозяйке и о том, как ее ужасало шумное, жадное поедание. Представила, как она видит меня согнувшейся над миской, уплетающей еду перед королем Сарсеная и великим провидцем Телдару.
