Да, явно идиллия закончилась, а поведение гостя или гостей приобретает или черты банального хамства, а этого оставить я не могу, или же и в самом деле случилось что то из ряда вон выходящее. В коридоре уже послышался топот явно спешащих на помощь офицеров группы. Непродолжительная возня, я успеваю встать из за стола, в это время дверь распахивается и оттолкнув Федора в кабинет буквально врывается весьма габаритный дядечка солидных лет, в распахнутой шинели с погонами коллежского секретаря (соответствует званию поручика в армии), судя по всему, местный становой пристав (чиновник уездной полиции Российской Империи, возглавляющее стан — полицейско — административную единицу из нескольких волостей).

— Поручик, Бога ради ...

Да, вот и дождались. Бунт, массовые беспорядки, самое неприятное, что можно было ожидать. Вот я и оказался у черты, той черты, которую так легко перейти. Черты, и даже пунктирной, между офицером, осознанно и исходя из понимания своего долга вставшего на защиту правопорядка и существующего строя и карателем. Бесспорно, местные бароны зарвались и потеряли чувства реальности. Да, чиновники и так называемое правосудие довели людей до отчаяния, все это так. Но и этот уставший, с красными от недосыпания глазами полицейский прав, если сейчас не остановить, потом хуже будет. И останавливать придется жестко, доведется и стрелять, стрелять в толпу, убивать. Объяснять толпе что либо — бесполезно, толпа — это стадо, которое действует на эмоциях, а не разумом. А эмоции пьянят, дают ощущения всесильности и безнаказанности. Разум здесь спит, последствия никого не волнуют.

— Поручик, помоги, — уже даже с какой то отрешенностью и вздыхая, говорит пристав, — Вы же боевой офицер, — кивая на мои ордена, — должны понимать ..., пока с Ревеля кто подойдет, уже не остановить будет ..., сейчас усмирить надо...

'... Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный...' (А.С.Пушкин. 'Капитанская дочка'). Хотя, в данном случае, бунт не русский, а эстонский, но сути это не меняет, такой же озверелый, кровавый и свирепый. И такой же безумный. Ну, так страна одна, условия одни и те же, хотя и менталитет разный. Но, как ни странно, эта разность в менталитете, типа широко известного про 'горячих эстонских парней' в условиях озверелой толпы пропадает напрочь, и получается, что эта толпа и вправду, без всяких кавычек, состоит из очень уж горячих парней. Ну и если дальше вспоминать ' ... наше все ...' и продолжить, то слова '... те, которые замышляют это, люди жестокосердечные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка ...' полностью соответствует местным условиям, хотя и не в том смысле, что имел в виду Александр Сергеевич. Здесь он, этот бунт, уже нельзя назвать бессмысленным. Нет, у него есть и смысл, и цель, и есть лица, которые наполняют это явление смыслом, ставят цели и являются выгодополучателеми. Всё-таки не глупыми были древние римляне, умели четко и объемно выразить суть какой либо проблемы. Cui prodest? '(лат.) кому выгодно?' Ну а тут все на поверхности. Старая элита — немецкие, или как их называли в империи, остзейские бароны — потомки рыцарей Ливонского и Тевтонского орденов здесь являлись основными землевладельцами. Прибалтийский край, как впрочем и вся Россия — с преобладающей плотностью сельского населения, а Эстляндская губерния, по сравнению даже с соседней Лифляндской, особенно. Это делало местное крестьянство главной социальной опорой революционного движения. Но немцы и русские, а это всего лишь десятая часть населения губернии, практически не заняты в сельском хозяйстве. Здесь трудятся в основном аборигены, которые, и надо сказать не без оснований, убеждены, что их угнетают. Прибавляем сюда, с одной стороны, баронское высокомерие и извечную германскую веру в свою исключительность, с их отношением ко всяким там ... существам, с другой — ту роль, которую играют этнические немцы во власти. Вот тут и получается, что революционное движение начинает приобретать черты национального сепаратизма. А где начинается национальный сепаратизм, там выглядывают и уши желающих если не сменить существующие элиты, то хотя бы подвинуть и самим вступить в их ряды. А тут еще и религиозный фактор откуда то вылез. Понятно, попы и пасторы — властители душ, православие и лютеранство (по имени основателя, Мартина Лютера, христианское протестантское движение, возникшее в 16 веке в Германии в результате реформационного движения, направленного против злоупотреблений, распространенных в римско-католической церкви) — главные религии. Ну, там, и иудаизма немного, куда же без него! Но в последние год — два, как отмечают агенты Охранки (Отделение по охранению общественной безопасности и порядка — департамент Министерства внутренних дел Российской империи, ведавшего политическим сыском), большим авторитетом среди местного населения стали пользоваться приверженцы язычества и их жрецы, а боевой клич Taara, avita! (эст. 'Таара, помоги!' восклицание-молитва последователей языческого течения 'Таарауск', поклоников скадинавского бога Тора,усилиями национальной элиты к концу XIX века провозглашенного верховным богом эстонского пантеона) стал слышится едва ли не чаще привычного 'Боже сохрани'. Вот вам и духовная основа национального сепаратизма, и жрецы, как его идеологи.

Поднял группу по тревоге, общий сбор, по коням ...! Нас двенадцать, включая нижних чинов — денщиков, приписанных к отряду, да с приставом шесть, уже не мало.

Зарево заметили издалека, усадьба горела. Перед нами открылась страшная картина. Пламя, похоже, перекидывалось и на другие постройки, полыхавшими отдельными кострами, пахло гарью, чем то кислым. Дым с жутким подвыванием вился над кровлей, трещали стекла, послышался какой то треск, стали падать горевшие перекрытия. Из полыхающего дома раздавались крики и истошный жалобный вопль. Метавшиеся по двору люди встретили это радостными криками и улюлюканьем. Было понятно, что спасти никого не удастся.

Отдельно стояла группа, человек пять, завороженно наблюдая над этой вакханалией. По всей видимости, судя по аккуратной одежде, дворовые и прислуга, двое из них были сильно побиты. Они уже не делали попыток предотвратить трагедию, помочь находившимся в доме, видно поняв тщетность этого.

— Бога, ироды, не боятся, — со злостью молвил один из них, — люди гибнут, а они радуются, — по щекам его текли слезы.

— Прекратить! — проревел пристав, но было видно, что случившееся настолько шокировало его, что он не в силах принимать какие либо решения, — стоять на месте!

Но куда там, одним криком это не остановить, пьяная толпа громила все подряд. У человек пяти в руках были ружья, у остальных вилы, палки, какие то цепи. Они уже заметили нас, но в пьяном угаре и не думали останавливаться. Все это походило как какой-то сон, сюрреализм этого кошмара завораживал, охватывал ужасом и оцепенеем. В нашу сторону полетели поленья, камни, еще что то. Эта опасность вернула меня в реальность.

— Оружие к бою! — скомандовал я, придя в себя.

— Товсь! — пристав тоже подал команду своим, и тут же продолжил, — пли!

Подбежавший мужик замахивается на меня лопатой и падает, сраженный пулей, выстрелы раздаются и справа, и слева, крики, рев, вой. Краем глаза замечаю, что падает Федор Эсвальд, еще кто то из полицейских. Стреляют в нас, стреляют полицейские, стреляют мои.

— Не распыляться, — кричу я, — близко не подпускать, — выбивая в первую очередь вооруженных огнестрелом.

В общем, бунт был подавлен, крови пролито много. В огне погиб хозяин имения, отставной полковник барон Корх Михаил Августович и его супруга, Луиза Николаевна, чета преклонных годов, люди старых нравов, и по отзывам и 'виновников торжества', и местных полицейских, даже по прошествии сорока с лишним лет после отмены крепостного права во всей России и ста лет фактического отсутствия его в Прибалтийском крае (Сразу после войны 1812 года эстляндским дворянством был составлен законопроект, предусматривающий предоставление крестьянам личной свободы, хотя и не предоставляющий им землю и оставляющий за помещиком широкие полицейские права. Александр I утвердил законопроект 8 июня 1816г., а с 8 января 1817 г. закон вступил в силу в Эстляндской губернии. Таким образом, с этого времени формально крестьяне обретали личную свободу, за сорок лет до отмены крепостного права в остальной России), мягко сказать, весьма своеобразно трактующие права помещика и его работников. Так же погибла престарелая компаньонка — подруга жены, как ее тут называли, 'вредная Марта', по словам даже дворовых работников, весьма вредная и склочная особа, получавшая маниакальное удовольствие от издевательств над ними. Да, довели людей до крайности, оторвавшись от реальности и утратив чувства меры в насаждении 'должного порядка' в имении и искренне убежденные в необходимости поддержания 'твердой дисциплины' среди 'нерадивых работников', к числу которых они относили всех 'этих диких чухонцев и разное другое 'быдло'. Ну и получили то, что получили. Вот и думай, кому сочувствовать, погибшим или их убийцам.

Из моих ранен Эвальд, дробью зацепило. Юру Лишина приложило чем то, Федя Вольф светит огромным фингалом в пол лица. У полицейских хуже, пристав ранен тяжело, без памяти лежит, еще трое, но уже не так тяжело, один погиб. У крестьян пятеро убито, еще двое, по виду, тоже скоро отойдут, ранены и избиты почти все. Согнали в кучу, более менее по виду адекватных заставили тушить пожары и разбирать пепелище. Там уже бродили дворовые, стараясь спасти хоть что и отыскать останки хозяев. Тяжело, мои все подавлены, но злость на бунтовщиков прошла. Те тоже смотрят хоть и исподлобья, но во взглядах уже читается хоть какая то мысль, и если еще не чувство вины, то хотя бы размышления об ответственности за содеянное. По горячим следам опросили почти всех сразу, но так, можно сказать формально, без особого энтузиазма. Человек пять успели смыться, некоторые в самом начале заварушки. По всей видимости, самые умные, не удивлюсь, если не они же и были зачинщиками. Преследовать их не стал, не в том состоянии и мои подчиненные, да и сам я, чтобы рыскать по незнакомому лесу, выискивая тех, кто в этом лесу вырос и живет. Полицейские и вовсе демаролизованы, начальник ранен тяжело, командовать некому, да и боеспособных их осталось то ...

К вечеру опять примчался из Ревеля полковник Тиханович из жандармского управления с группой помощников, дознавателей, других чиновников в сопровождении казаков.

— Да, поручик, зачастил я к Вам, — вылезая из авто и одергивая мундир, обратился он ко мне, — ну рассказывайте, что тут у Вас вообще происходит, что второй раз за неделю приходится навещать ...

— Ну, скорее не у нас, а у Вас, господин полковник, — позволил себе я небольшую дерзость. Ну а что, я здесь вторую неделю всего, и на тебе ...

Да, уничтожение террористической группы и схрон с оружием — это именно то, для чего и создавался отряд, но подавление бунта ... — это уже далеко отходит от задач, поставленных перед нами. Это уж точно его 'косяк' и даже шутки на эту тему допускать нельзя. А то смотришь так, одна шутка, другая, ничего, на первый взгляд не значащая фраза, вот ты в итоге и главный ответственный и виновник происшедшего, теперь есть, с кого и спросить.

— Ну что Вы, князь, немного смутился Павел Андреевич, — я Вам искренне благодарен за помощь. Если бы не Вы, не знаю, как дальше бы пошло, и жертв было бы куда больше!

— Куда уж больше, господин полковник, — не стал я обострять ситуацию, видя, что жандарм не пытается 'наехать' на меня и как зачастую бывает, 'спустить пар' на первом попавшем, — жертв много ...

— Да, но главное, остановили толпу, не дали перекинутся ..., — снимая фуражку и вытирая платком лот на лбу, устало проговорил он, — это же как лавина, не остановить ... В этом он конечно прав, толпа, не встретив здесь должного отпора и чувствуя безнаказанность, пошла бы громить соседние поместья, разрастаясь и принимая в свои ряды все новых и новых сторонников.

Два дня шло предварительное следствие, опять беготня, отчеты и объяснения. Допрашивали, или правильнее сказать, опрашивали и меня, и моих офицеров. По началу немного беспокоило, что мои действия могут расценить как самоуправство и превышение полномочий, случай не рядовой, уж очень много жертв. Но как это ни странно, никто даже не заикнулся об этом, проверяющих, на самом деле интересовало само происшествие и причины, приведшие к этому. На третий день пригнали повозки и всех задержанных под конвоем отправили в Гапсаль, дальше разбираться и оценивать степень вины. Тут набежали родные их, вой, плач женщин, детей. Мужики мнутся, тоже вытирают слезы. Пришло отрезвление, в глазах страх и растерянность, но сделанное не вернуть. Полнейшая безнадега и опустошённость. Да и мои, глядя на все это, ходят хмурые. Тяжело все это, муторно на душе, осознавая свою сопричастность ко квсему этому. <

17.02.2020

* * *

Все эти события, имевшие место в сравнительно небольшом заштатном уезде глухой провинции, хотя и не сильно отличались от происходящего в других уездах и не только в Прибалтийских губерниях, но неожиданно наделали много шума в Петербурге. Оказалось, что у погибшего барона имелись высокопоставленные родственники в столице, которые требовали тщательнейшего расследования 'злодейского убийства' и наказания виновных. А в родстве в той или иной степени с этим семейством только из моих знакомых были старый друг семьи барон Фредерикс, чье имение находилось близ Нарвы, мои командиры генерал Раух Георгий Оттонович, сам родом из этих мест, ротмистр Фрейтаг фон Лоринговен, семья которого владела землями в Эзеле (о.Сааремаа). Генерал Мейендорф, так же являясь другом молодости покойного барона, настаивал на тщательнейшим расследовании. И это только близкие мне знакомые. А сколько еще в высшем свете империи других выходцев из Эстляндской губернии, которые буквально пылали праведным гневом. А началось все с того, что на третий день после всего этого безумства, в имение, где мы располагались, неожиданно прибыл мой номинальный командир, ротмистр Фрейтаг фон Лоринговен в сопровождении полувзвода кирасир. Леон Оскарович командовал третьим эскадроном лейб — гвардии Кирасирского полка, откомандированного в Ревель 'для наведения порядка и несения караульной службы'.

А я, мало того, что состою в списках этого подразделения, так еще и сводная группа, которой я командую, приписана к этому эскадрону.

Как оказалось, супруга погибшего барона приходилась двоюродной теткой Леона Оскаровича, и раньше он часто навещал своих бездетных родственников, которые и завещали ему все свое имущество. Я, конечно, знал, что ротмистр из этих мест, но не предполагал, что все тут так взаимосвязано. От него и узнал, что в ближайшее время в Ревель так же прибывает барон Фредерикс, которому поручено расследовать случившееся, и соответственно он желает встретиться со мной, как непосредственным участником всего этого, что бы, так сказать, из первых уст услышать, понять, сделать выводы, решить, т.д, и т.п.