— Да, он предупреждал, — уже с интересом разглядывая нас, ответил секретарь — студент, — одну минуту ..., — и скрылся в дверях кабинета, впрочем, практически сразу вышел и пригласил нас, пропуская в кабинет.

Довольно таки обычное для своих целей помещение, напротив входной двери три окна без штор, поэтому светло. Торцевая стена слева — один широкий, во всю стену, и уходящий почти под потолок книжный шкаф, заставленный сплошным рядом различных книг и фолиантов. Часть центральных полок выделена под собрание случайных предметов, по всей видимости, имеющих какое-то значение для хозяина кабинета.

Напротив — удобный диван, обитый кожей, с валиками по бокам и высокой прямой спинкой, в углу — камин, рядом — два небольших кресла. Пол покрыт паркетом, на пятачке у входа ковер с коротким ворсом.

Массивный дубовый письменный стол, покрытый зеленым сукном. К нему, образуя классическое кабинетное "Т" и заваленный сейчас книгами, брошюрами, какими то приспособлениями, примыкает длинный рабочий стол, так же с обитой сукном столешницей. По краям — ряд стульев.

Навстречу нам с открытой и приветливой улыбкой и дружелюбно распахнув руки, шагнул представительный мужчина в генеральском мундире. Крупные черты лица обрамленного чуть всклокоченной окладистой бородой, "купеческая" прическа, придавали профессору какой то простоватый вид. Но черные глаза, сверкавшие из-под нависших бровей, смотрели упорно и с каким-то лукавством, в них так и сквозила острая проницательность, энергия и недюжинный ум.

— Ну, наконец то, други мои! — нарочито радужно воскликнул он, обнимаясь с полковником и пожимая мне руку, — соизволили, наконец, посетить старого книжного червя! — и так же широко улыбаясь и приглашая к дивану, — рад, очень рад! Прошу Вас, располагайтесь ...!

Я, соблюдая этикет, подождал, пока старшие располагались и усаживались, после этого профессор опять обратился ко мне:

— Ну-с, юноша, гляжу, даром время не теряете, — при этом глаза его, несмотря на видимую доброжелательность и веселость, смотрят из под густых бровей пытливо и твердо, глаза в глаза, словно заглядывая в меня. И этот взгляд завораживал, пронизывал насквозь, буквально заставлял поежиться, — вона как, везде отметились, отличились, смотри как, царя-батюшку спасли, опять же ..., ну, герой, как есть герой...!

Мне не очень этот нарочито веселый тон и в тоже время контрастирующий с этим взгляд.

— Э-э, простите, — несколько сухо протянул я, желая "сбить настрой" профессора, — я не представлен Вам ...

Но этот номер не прошел, так ж широко улыбаясь, но окидывая меня цепким взглядом, ученый — генерал привстал и приобнял меня, — Ну-у, давай-ка, юноша без официоза, мы люди простые, ты не смотри на погоны то, это все так..., — это несоответствие взгляда и тона беседы, а так же постоянный переход с "вы" на "ты" при обращении, несколько сбивали с толку, но я понимал, что "светило" именно этого и добивался.

— Давно хотел поговорить, да вот все дела, дела. Суета сует, воистину сказано ... — взяв меня за локоть он ненавязчиво стал подталкивать меня, направляя к другой конец кабинета, к двум креслам у камина, — а нам, думаю, есть о чем поговорить, не правда ли, юноша?

Ну и как на это реагировать, на "юношу", на "дружеский тон" и в то же время на генеральский мундир этого "доброго дядюшки" с холодными глазами? Да, удалось все-таки сбить меня с толку. Но ничего, еще поборемся!

— Так точно, Ваше превосходительство!... — буквально гаркнул я, при этом освобождая локоть и одновременно изображаю прищёлкивание каблуками. Он решил поиграть в добренького и простоватого, а я поиграю в мягко сказать, весьма ограниченного служаку, — есть поговорить с Вами, Ваше превосходительство! Осмелюсь поинтересоваться, о чем говорить, Ваше превосходительство?

Пятки вместе, руки по швам, корпус чуть наклонен вперед, подбородок задран, глаза такие умные, умные, при этом, правда, ровным счетом ничего не отражающие,взгляд — преданный. Ну, прям, хоть на плакате изображай "Служи по уставу, завоюешь честь и славу", висел такой в учебке! И ко всему к этому, все сказано ну очень громким голосом.

Генерал отстранился, пристально посмотрел на меня вдумчивым взглядом, как бы оценивая и что-то решая, помолчал пару секунд и уже нормальным тоном продолжил:

— Даже так? Ну ладно, так даже будет несколько легче, — и обращаясь уже к Герарди, — Борис Андреевич, прошу Вас, мы тут поговорим с нашим героем, это займет некоторое время ...

Полковник понял, что будет мешать нашему "тесному" общению ...

— Да, конечно, Владимир Михайлович, не буду мешать Вам, тем более должен еще прибыть на Фонтанку (Санкт-Петербург, наб.р. Фонтанки,16 — здание Штаба Отдельного корпуса жандармов), на доклад к Дмитрию Федоровичу (Дмитрий Федорович Трепов, в это время командующий Отдельным корпусом жандармов) проговорил он, поднимаясь с дивана, — Александр, я не знаю, на сколько задержусь в штабе и по всей видимости, сегодня мы больше не увидимся. Вы как, потом вернетесь в Царское, — прощаясь, обратился он ко мне, — или останетесь у себя на Васильевском? — имея в виду мой фамильный особняк.

— Поеду к себе, — уже нормальным тоном ответил я, — надо дать указания по хозяйству. А Вы, если будет желание, подъезжайте, утром вместе и вернемся.

Он ненадолго задумался, как бы вспоминая что-то, — Спасибо за приглашение, я бы с радостью, но не знаю, как получится со временем, — и поворачиваясь к Бехтереву, — Ваше превосходительство, честь имею! — кивком головы изобразил поклон, прощаясь с генералом.

После того, как Борис Андреевич оставил нас, Бехтерев уже нормальным тоном обратился ко мне:

— Ну да ладно, Александр, признаюсь, немного неудачно я начал наше общение. Но теперь, когда нам никто не мешает, мы можем поговорить и нормально, — при этом жестом приглашая располагаться в кресле.

— Что Вы можете сказать мне об этом? — подавая мне массивный серебренный кулон в в форме глаза на ажурной цепочке, который он достал с одной из книжных полок в шкафу.

— Хм-м, а что я должен сказать? — повертев его в руках и положив на столик, проговорил я.

— Ну как же, очень интересная вещица, — несколько возбужденно подскочив к столу и взяв в руки кулон наклонился ко мне профессор, — вот посмотрите, посмотрите, какая четкость, какие линии, — он держал кулон за цепочку. Кулон покачивался перед носом, серебряный "глаз", смотрел прямо на меня, завораживал, притягивал взгляд.

— Смотрите, смотрите, то, что я показываю очень интересно для вас. Посмотрите, как блестит в лучах солнца ...

Вкрадчивый голос профессора обволакивал всего меня, его монотонность, убаюкивала, заползая в мой мозг, лишая воли. Обстановка в кабинете стала затягиваться какой то дымкой, окружающие предметы стали терять свои очертания, а голос все врывался в мой мозг..., чувствую, что отключаюсь ...

Гипнотизер хренов, цирковые номера надумал устраивать! Ну уж нет, так не пойдет. Мысленно встряхиваюсь, отгоняя наваждение, поднимаю глаза на профессора в генеральском мундире

— Ваше превосходительство, я так понял, сейчас глаза мои должны застекленеть, взгляд потерять осмысленность и я должен монотонным голосом отвечать на Ваши вопросы? Ну так задавайте их, прошу!

Профессор вздрогнул, резко отстранился от меня, постоял молча, глубоко вздохнул ...

— Ну и фрукт! Ты смотри на него! Но силе-е-н, силе-е-н, ничего не скажешь! Ну да ладно, будь по Вашему! — он подошел к шкафу, откуда то из его закромов достал бутылку коньяка, пару бокалов, тарелочку с дольками лимона, принес и поставил на столик около кресел.

— Рассказывайте!

— О чем, Владимир Михайлович, что Вы хотите от меня услышать?

Он молча смотрел на меня, держа в руках бокал. Сделал глоток, посмаковал, поставил на столик, и задал уж очень неожиданный вопорос:

— Как там?

— Где, простите? — не понял я.

Он встал, подошел к окну, стал рассматривать что-то на улице. Не поворачиваясь ко мне продолжил

— Право, не знаю, — повернулся ко мне, — там, откуда Вы ..., — чуть улыбнулся какой то мечтательной улыбкой, — не знаю ..., но как же хочется знать, увидеть ...— чуть ссутулившись, прошел по кабинету, — может это другой мир, — опять недолгая пауза, — а может и этот же, многие годы спустя.

— Не знаю, о чем Вы, Владимир Михайлович

— О чем я? — так и не повернувшись ко мне, спросил профессор — так сразу и не сказать, -наконец оторвался от созерцания улицы, опять прошелся по кабинету, присел напротив меня.

— В таком случае, если хотите, начну издалека, так Вам будет легче понять...

Он опять плеснул себе коньяка, пригубил его, явно затягивая начало своего повествования, а может просто собираясь мыслями. Я все это время сидел молча, вертя в руках бокал и наблюдая, как колышется в нем янтарная жидкость, ждал начала повествования.

— Батюшка мой, Михаил Николаевич, — как то отрешенно начал профессор, — будучи представителем старинного, но обедневшего дворянского рода Бехтеревых, на государственной службе больших чинов не достиг. К сорока годам, ко времени своей смерти, будучи коллежским секретарем, исполнял должность станового пристава в одном их уездов родной для нашей семьи Вятской губернии. Смолоду отличался весьма слабым здоровьем, а тут еще чахотку прихватил. Господь прибрал его и оставил он нас, меня и двух братьев моих, на попечении матушки. Мне было всего-то около трех лет. Тяжело приходилось, несмотря на древность рода, особых богатств не было, хотя и нельзя сказать, что с хлеба на квас перебивались.

Он опять замолчал, занявшись еще одной порцией коньяка, сделал небольшой глоток, посмаковал его, наслаждаясь вкусом, занюхал долькой лимона. И только после этого продолжил.

— Окончив гимназию, хоть и за казенный счет, но по высшему разряду и досрочно, решил посвятить себя медицине. По итогам вступительных экзаменов в Медико-хирургическую академию получил право на бесплатное обучение с обязательством после выпуска стать военным врачом.

Опять на мгновение задумался, и продолжил

— Занимался много, на износ, иначе можно было распрощаться с пансионом от военного ведомства, а оплачивать обучение семья была не в состоянии. Как итог, на втором годе обучения от перегрузки получил нервное расстройство, и оказался в академической клинике, где меня наблюдал профессор Балинский Иван Михайлович (1827-1902 г.г.,российский психиатр, действительный статский советник, профессор медико-хирургической академии, один из основоположников психиатрии в России, основатель петербургской школы психиатров). Вам это имя, разумеется, ни о чем не говорит, — продолжил рассказ профессор, — но поверьте мне на слово, весьма занимательная личность, воистину, должен сказать, знаток человеческих душ. Долгие беседы с ним и определили мою будущую специализацию — нервные болезни и все, что связано с расстройством умственных способностей человека.

Мне стало это немного надоедать. Подозреваю, что профессор не оставил попыток "усыпить" меня, расслабить. Иначе как расценивать этот "очень интересный и подробный" экскурс в его биографию, тем более излагающийся тихим, чуть приглушенным голосом и прерывающийся частыми паузами.

— Очень интересно, Владимир Михайлович ..., — решил "подстегнуть его я, сбить с настроя, если, конечно у меня не паранойя, и может я просто сгущаю краски.

— Спасибо! — улыбнулся профессор, — я, с Вашего позволения, продолжу. — Так вот, Иван Михайлович, кроме того, что является основоположником психиатрии в России и основателем этого медицинского направления, сам весьма увлечен был, и меня заразил одной, поистине, страстью. А именно изучением, как он сам выражался, "параллельного или иного, необычного, особенного сознания, иногда встречающегося у отдельных обывателей".

— Да, и что же это такое? — вскинув брови, "пошел в непонятку" я, уже догадываясь, что он хочет поведать мне. Но это нисколько не сбило его с намеченной темы.

— Ну — у, не надо, Александр, не надо! Сейчас Вы явно, переигрываете! Все Вы хорошо понимаете! Во всяком случае, про "параллельное сознание" все Вы понимаете! Ведь именно то, что Вы сами подпадаете под это понятие "необычного, особенного сознания" и послужило причиной интереса к Вам и Бориса Андреевича, а следом и Вашего покорного слуги, — этаким вальяжным тоном оборвал меня уже не добрый кабинетный ученый, а генерал, тайный советник.

— И так, я продолжу, — теперь, после одергивания, мой собеседник преобразился, стал более строгим, что ли, — я, по примеру своего учителя, так же стал интересоваться различными "невероятными и загадочными" случаями. Вначале просто из познавательного интереса, потом, по мере погружения в проблему, стал рассматривать имеющие достоверные, доказанные факты с научной точки зрения. Видя мой интерес, Иван Михайлович познакомил меня с большой картотекой подобного, имеющей в архивах Специального отдела, с которым он плотно сотрудничал.

Но профессор Балинский, если так можно выразиться, был теоретиком, кабинетным ученым, что, естественно, отнюдь не умаляет его заслуг перед наукой. То, что он "упорядочил", дал подробные и точные определения этим явлениям, создал, своего рода, четкую классификацию "чудес", поверьте, это дорогого стоит. Я же, будучи больше практиком, решил, по мере сил своих, продолжить дело, которым был увлечен мой учитель, но уже с практической точки зрения, стараясь, если конечно это возможно, лично наблюдать за каждым таким случаем.

Профессор опять встал и зашагал по кабинету, я не прерывал его.

— Почему я заинтересовался Вашим случаем? Отвечу! Несмотря на относительную легкость Вашего ранения, Вы пережили клиническую смерть. Этот медицинский термин означает, так сказать, переходный период между жизнью и физической смертью, когда прекращаются дыхание, работа сердца, другие признаки жизни человека. Если этот период не превышает 3-4 минут, то вполне возможно выживание человека. При более длительном времени в организме происходят необратимые процессы и шансов выжить нет.

Профессор остановился и пристально посмотрел на меня.

— Вам этого не говорили, но Вы были в этом состоянии 9 минут, что сами понимаете, не дает оснований считать Ваш случай обычным. После такого не живут.

Ну нифига себе, это что же получается ..., прям как в книгах ...,

— Руководство госпиталя, согласно инструкциям, немедленно связалось с Борисом Андреевичем, тот привлек меня, помните, я осматривал Вас?

— Да, конечно, но я не придал этому особого значения...

— Ваш случай редкий, но не единичный, в нашей картотеке встречалось подобное, — продолжил рассказ профессор, не обратив внимания на мою реплику. — умирает, к примеру, некий господин "Н", причем, необходимо отметить, исключительно насильственной смертью, при этом все признаки летального исхода не подлежат сомнению. Потом, через какое то непродолжительное время жизнь возвращается к умершему, и он начинает дышать. После этого окружающие, кто был знаком с этим господином, отмечают, что поведение его не просто изменилось, но по их мнению, это уже совсем не тот человек, что был прежде. Внешне — тот же, но будто с душой другого человека, причем вполне осознанного, если так можно выразиться, самостоятельного, вполне такого цельного, если Вы понимаете, о чем я.