Отсвет сна

— А в нём чувствуется потенциал, — заметил тот, что был пониже, но при этом легко держал первого в своей тени.

— Да. Уже сейчас тёмная радуга магии сияет в нём, словно звёзды сквозь редкие тучи. Он обещает стать лучшим улл-воином Боевой Школы. Если только...

— Если что? Договаривай, раз начал.

— Он станет лучшим, если остальные позволят ему выжить.

— Остальные?

— Другие улл-воины. И ученики, и наставники. Этот маленький мерзавец... другой. Они все чувствуют это. Ни одна стая не любит других.

— Вот как. И в чём же проявляется эта его... инаковость?

— Трудно сказать. Вроде бы он такой же, как все. Ест, пьёт, спит, выполняет задания старших и начальства... молчит.

Тихий смешок.

— Все улл-воины молчат. Как-никак, они немые.

— Этот не просто молчит, мэтр. Он молчит так, словно мог бы заговорить, но не считает это нужным. И взгляд у него, пожалуй, слишком пристальный... иногда.

— Вот как? Хм... эй, ты!

Я прервал череду монотонных упражнений и повернулся к позвавшему лицом.

— Подойди сюда, козявка.

Я подошёл.

— Посмотри мне в глаза.

Я посмотрел.

И чернота, прыгнувшая из глаз мага, схватила меня, как сокол хватает голубку.

В Боевой Школе было немало идущих по Пути Тьмы. Многие умели превращать свои мысли в отточенное оружие, начиная с магов-наставников и кончая опытными улл-воинами, учившими нас, молодых, идущих им на смену. Я поневоле обучился защищаться от тех, кто был послабее, и поддаваться тем, с кем тягаться пока не мог. Поддаваться по-умному, так, чтобы обмануть. Этот маг, поймавший меня своим взглядом, должен был найти в моей голове то же, что и остальные более сильные: напряжение, страх, готовность выполнить приказ, а ниже — мельтешение боевых приёмов и случайных образов, всплывших из глубин моей памяти.

Но в этот раз я так легко не отделался. Улл-мастер, обративший на меня внимание, был не только сильнее меня, но и намного, намного искуснее. Против моей воли он заставил мои мысли выдать тайны, маленькие и не очень, старательно скрывавшиеся мной от остальных; погонял мой разум по нескольким иллюзорным лабиринтам, заставил его выделывать разные другие штуки, прошёлся по воспоминаниям — не подменным, а вполне настоящим, немногим менее бледным, чем вызвавшая их к жизни реальность...

В итоге я обнаружил, что лежу, как оброненная ветошь, в противоестественной неуклюжей позе, глядя носом в землю, а надо мной тягуче колышутся два уже знакомых голоса.

— Ты прав. И прав даже в большей степени, чем сам думаешь. Этот змеёныш на самом деле очень необычен. Я не зря старался, делая его.

— Поделитесь, мэтр. Что именно вы обнаружили в нём?

— Многое. Например, он распрекрасно понимает речь.

— Ну, командам-то мы их учим ещё...

— Не команды. Именно речь. На уровне смышлёного такого парнишки... примерно десяти или одиннадцати лет от роду.

— Но ему едва пошёл восьмой год!

— Необычный ребёнок, я же сказал. Он и сейчас нас слушает. И он действительно мог бы заговорить... если бы был способен на это физиологически.

— Ну и что нам с этим уникумом делать?

— Беречь, как свою голову. Я не шучу! Если его убьют или покалечат, я взыщу потерю с вас. В тройном размере, не меньше!

— Вы играете в опасные игрушки, мэтр...

— Это уж моё дело, во что я играю, а во что — нет. Кстати, у вас в Боевой Школе, насколько мне известно, имеется неплохая библиотека?

— Да.

— Хорошо. Пусть этот змеёныш получит туда доступ... Вы что-то хотели сказать? Нет? Ну и хорошо, раз так. Эй, ты! Чтобы не меньше трёх часов в неделю проводил с книгой в руках. Но вы не вздумайте учить его читать. Хороший ум — самостоятельный ум.

— Я буду вынужден сообщить о вашем решении вышестоящим.

— Сообщайте на здоровье. До встречи, змеёныш!

Маги удалились. А у меня с того момента возникли новые трудности.

Любимчики — наихудшая разновидность других.

Сутки будущих улл-воинов всегда заполнены до отказа. Утро отдано общефизическим упражнениям: бег, лазание, плавание, прыжки, преодоление полосы препятствий и тому подобные занятия, предваряемые и заканчиваемые растяжкой. Затем следует лёгкий завтрак, часто состоящий исключительно из порции густого ягодного киселя с мякотью, которую можно проглотить меньше чем за минуту, и далее до самого обеда идут боевые тренировки.

В самом начале, лет до пяти, эти тренировки проходили без оружия... точнее будет сказать, что оружия не давали в руки нам. А вот наставники такого преимущества были не лишены. Им вменялось в обязанность лупцевать нас всем, чем только можно. Руками, ногами, палками, пустыми ножнами, выпущенными из луков и арбалетов затупленными (а немного позже НЕ затупленными) стрелами, подобранными камнями, простейшими заклинаниями типа "искр" или "дроби"... Занятие, прошедшее без трещин в рёбрах, вывихов и сотрясений, считалось слишком мягким, а уж без синяков и ссадин "боёвка" не обходилась на моей памяти ни разу. Где бы она ни проходила — в "песочнице", "тёрке", "лабиринте" или "роще", в добавившихся впоследствии "топи", "форте" или "месиве" — доставалось нам всегда. Наиболее пострадавшим оказывалась помощь, отделавшиеся сравнительно легко могли приступать к обеду сразу.

После обеда начинался "час магии". Мой любимый, потому что магия изначально давалась мне легче, чем всем остальным в моей возрастной группе. Кстати, это только говорится так: "час". На деле он мог занимать (и занимал) куда больше времени. Зачастую "час магии" тянулся до самого ужина. Занимались с нами в это время индивидуально, реже — сформировав небольшие команды. Примерно с десяти лет акценты довольно резко смещались. Вместо разнообразных медитаций, управления физиологией, памятью и восприятием нам начинали преподавать боевую магию. Завершал этот период ужин. А за ужином следовал "тихий час". Формально будущий улл-воин мог провести его, лёжа на кровати и высвистывая какую-нибудь мелодию. Но это лишь в том случае, если ни один из наставников не "наградил" его дополнительными занятиями, что бывало весьма часто, если не требовалось срочно починить одежду или снаряжение, если ученики постарше, обнаружив бездельничающую мелкоту, не нагружали её чем-нибудь забавным, вроде бега по крышам корпусов Школы на время... в общем, много разных "если" могли помешать нам распорядиться своим временем по собственному усмотрению.

Ну а мне после ужина, в соответствии с распоряжением улл-мастера, следовало бежать в библиотеку и проводить время там. Надо сказать, я быстро оценил наличие в сутках трёх часов, в течение которых можно было чувствовать себя почти свободным, и от посещений библиотеки не отлынивал крайне редко.

Надо сказать, что книжная премудрость в Боевой Школе особой популярностью не пользовалась. Общий читальный зал её почти всегда пустовал. Он представлял собой большое и очень красивое помещение с многокрасочными витражными окнами от пола и почти до самого потолка. Заходящее солнце играло в окнах сотнями медленно меркнущих бликов, заставляя некоторые кусочки витражей вспыхивать с особенной яростью, некоторые, прозрачные, словно бы заливая кровью, а некоторые превращая в тёмные пятна, в дыры, ведущие прямиком в сторону Ночи Победительной. На преображённые таким вот мрачным образом картины я мог любоваться очень, очень долго — пока чувствительное заклинание не заставляло стенные панели вспыхнуть тёплым жёлтым сиянием, возмещая недостаток освещённости, и не обращало Ночь Победительную в позорное бегство, лишая её власти и колдовских сил. В искусственном свете читальный зал становился почти обычным помещением: просторным, пустым и гулким, полным потемневшей от времени деревянной мебели, с витающими в нём густыми запахами старого пергамента, пыльной бумаги, паркетного воска, чернил и скуки.

Но общий читальный зал библиотеки был далеко не единственным помещением отдельного корпуса, где она располагалась. В ней имелись также три (включая один подземный) этажа, где хранились книги, свитки и странные предметы, в которых даже трудно было при беглом взгляде признать документы. В примыкающей приземистой башне, куда мне официального доступа не было, спали беспокойным сном фолианты, таящие в себе секреты магии; на верхнем этаже этой башни, под конической застеклённой крышей, работали маги Боевой Школы: делали выписки, производили предварительные расчёты, конструировали плетения и сопряжения. Но меня всё это до поры до времени волновало мало: с тех пор, как я научился открывать дверь в отделение картографии, я буквально прилип к нему. Читать топографические карты и обычные условные обозначения на них нас худо-бедно учили. Но вот о том, что помимо топографических существуют ещё иные виды карт, причём буквально десятки разновидностей оных — от экономических карт регионов до планов давно отгремевших сражений... о! С этим открытием мог сравниться только момент, когда я научился читать символы, отвечающие за отражение смысла обыденной речи.

Слову улл-мастера, моего создателя, повиновались строго. Никто не учил меня читать. Но вселенная абстрактного знания словно сама открыла мне свои объятия, вручив мне свои волшебные ключи. И я, потрясённый, обнаружил, что вполне способен плавать в её горьких водах. Сперва я робко резвился на мелководье, не рискуя отплывать далеко от берега, но вскоре, осмелев, я уже смело нырял чуть ли не до придонных областей. Жадно ухватывая взглядом содержимое десятков страниц за раз, я разбирался в таящихся в написанном смыслах позже: во время утренней разминки, за обедом и ужином, урывками — во время боя и в "час магии". Порой оттиснутые на внутренней поверхности век страницы даже снились мне...

Славное было время.

К тринадцати годам я перестал расти вверх. Как отрезало. Заложенная в тело улл-воина программа физического развития резко поменяла приоритеты и, закончив со скелетом, занялась мускулами. Я быстро превращался из костлявой и тощей (но, по меркам обычных людей, очень сильной) цапли в ещё более сильного мужчину: не слишком высокого, но жилистого, крепко сбитого, поджарого и стремительного.

Да, это не оговорка. Я действительно становился мужчиной, пусть даже сделать на этом пути второй шаг, зачав новую жизнь, мне было не дано. Но тот маг, что придумывал улл-воинов, не решился превратить нас в евнухов. И дело даже не в том, что поступающие в кровь гормоны делают мужчин злее и решительнее. Просто в сексе и всём, что с ним связано, маги (не без оснований) видели дополнительный рычаг, помогающий контролировать их творения.

Я счастливо избежал этой ловушки.

Конечно, с женщинами я спал. Если бы я не делал ещё и этого, на меня надавили бы так, что впору лопнуть. Нет, в данном вопросе, как и в большинстве остальных, я придерживался прежней, доказавшей свою мудрость стратегии. Притворяйся! Лги! Поддавайся! Делай, как все!

И я делал, как все. Даже позволил себе завести постоянную подружку, к которой якобы испытывал повышенную симпатию, переходящую в робкую влюблённость... Но для себя-то, глубоко внутри, я очень хорошо знал: если речь пойдёт даже не о моей жизни, а о более-менее значительных интересах, я без каких-либо сожалений и колебаний разменяю эту фигуру.

Впрочем, видимость я создал правдоподобную. Качественную.

И не удивительно, что нашёлся враг, задумавший меня унизить через мою подругу.

Полагаю, обстоятельства не имеют большого значения. Я бы вообще не стал вспоминать этот случай, если бы тогда мой жизненный путь во второй раз не пересёк улл-мастер. Тот самый, что сделал меня. Тот самый, который сумел раскрыть мои секреты. Тот самый, который разрешил мне брать книги в библиотеке.

Одним словом, мой (скрип зубов) хозяин.

А моему врагу было почти семнадцать. Фактически он уже стал взрослым, прошедшим все круги подготовки улл-воином. От достаточно формального экзамена его отделяло меньше месяца. Вот этот-то сформировавшийся убийца при молчаливом (а каком же ещё?) одобрении учителей и других учеников бросил мне вызов. Уклониться я не мог: поединка требовала "честь" "моей" женщины, обычаи Боевой Школы и тому подобная ерунда. Следуя глупым правилам и ещё более глупым неписаным законам, я должен был выйти против более сильного противника и позволить ему измордовать себя до полусмерти...

Конечно, не ради той смазливой дурочки, которая мне даже не особенно нравилась, а ради того, чтобы все видели, что я "не трус". Что я такой же, как все. Хотя эти самые все прекрасно знали, что я — не такой. Они просто хотели верить в обратное, а я им в этом усиленно помогал.

Ну, измордует. Ну, до полусмерти. Больно будет. Очень.

Что с того? В первый раз, что ли?

Серьёзная схватка двух улл-воинов, даже если оба они ещё только ученики, дело редкое. А так как намеченное действо должно было стать этакой смесью наказания и урока, зевакам никто не препятствовал столпиться около очищенной от посторонних тренировочной площадки, глазеть и даже делать ставки.

Если бы у меня были деньги, я бы, пожалуй, поставил на моего врага. Выиграл бы пару монет: мелочь, а приятно.

И тут, разминаясь перед образцово-показательной поркой, я ощутил Взгляд. Не показывая вида, я повернулся в нужную сторону... Лишённое возраста лицо, ниспадающие одежды очень тёмного синего цвета, но главное — сам взгляд и стоящая за этим взглядом воля: гибкая, как хлыст, тонкая и жёсткая, как стальная спица. Конечно, я узнал его, хотя минуло пять лет с момента нашей единственной встречи. Его мысль легко просочилась через мои ментальные щиты, которые до того казались мне вполне надёжными:

"Я поставил на тебя пять золотых, змеёныш. Не разочаруй меня".

Не успел я на это ответить, как появился мой враг. Толпа притихла. Один из наставников, старый улл-воин, подал знак, и поединок начался.

На победу я не надеялся, но и сразу ложиться на песок не собирался. Так как в ближнем бою мне ничего не светило, я сделал ставку на свою внутреннюю силу и контроль — то, в чём враг мне хоть немного, но уступал.

Основное оружие улл-воина не меч и не магия. Его основное оружие — скорость. Чем бы он ни сражался, начиная с парных кинжалов или голых рук и заканчивая потоками энергии, улл-воин сражается быстро. Да, мы лишены речи, для нас закрыты двери высокой магии, да, вербальные формулы, уводящие Путь к истинным вершинам, нам недоступны. Зато там, где мастер Пути творит словом одно-два могучих заклинания, мы успеваем сотворить десяток форм боевой магии. Как? Очень просто: с помощью жестов. У нас есть даже особое боевое искусство, сочетающее атаки на грубом физическом уровне с манипуляциями внутренней энергией. Со стороны поединок, когда оба противника применяют это искусство, немного похож на рукопашный бой. Только происходит он в темпе, за которым обычному человеку не уследить, а между поединщиками остаётся пустое пространство шириной локтей в пять или больше.

Мой враг сразу раскрыл свои намерения, старательно сокращая это расстояние. Стоит ему подобраться ко мне вплотную, и бой кончится в несколько секунд. Более тяжёлый, более крепкий, более быстрый и дольше обучавшийся мерзавец попросту сомнёт меня, как взрослый пёс — щенка. Моей же задачей было не дать ему сократить дистанцию, навязать поединок духа и энергии, а не поединок тел. Почти каждый третий мой выпад был направлен на то, чтобы отбросить, отпихнуть врага, замедлить его продвижение вперёд... а на худой конец — позволить его выпадам отпихивать меня. Что угодно, но удержаться! Увиливать, хитрить, сохранять разрыв...