Приказано выжить (Ирис)

— Отвечай, когда тебя баронесса спрашивает! — тонким и высоким голосом взвизгнула вдруг вторая девица.

Я фыркнула и отвернулась от них. Вот еще, говорить! Отец за такой тон стер бы наглых человечишек в пыль! Ну, а я просто проигнорирую.

— Ах, ты ж мразь! — разъяренно заголосила вторая. Но на этом все и кончилось. Что они могли сделать? Ничего. Так побесились еще какое-то время, одна громче второй, награждая эпитетами, которых аристократкам знать, вроде бы, и не положено, да ушли, оставив, наконец, меня в тишине и покое.

А ведь я могла бы им ответить. О, я много чего могла им сказать... Да только где-то внутри тяжело билось знание: отец не одобрил бы. Так что я промолчала. И уже начала понимать, чем именно обернется мне в действительности обучение в Академии...

За день привести комнату в приличный вид мне так до конца и не удалось — восьмой раз пройдясь по ней тряпкой от пола до потолка (куда достала эта самая тряпка намотанная на палку), я пришла к выводу, что большего добиться от нее нельзя. Да, стены из грязных, стали просто серыми, отстиранные и высушенные занавески скрыли трещины на оконной раме, пол из очень страшного превратился просто в невзрачный, но на этом и все.

Недюжинных усилий мне стоило выволочь на улицу матрас и как следует выбить из него пыль, но это как раз окупилось — спать в грязи не по мне. Натянув на него чистую простынь, подлатав обветшалую подушку, и как следует проветрив одеяло, чтобы не пахло сыростью — я устало, но довольно улыбнулась. Жить можно.

Третий обитатель общежития мне так и не встретился, но я уже знала, что это парень — видела его одежду, сохнущую в сушильне. Она была небогатой, но добротной и явно куда как лучше моих лохмотьев.

На завтра намечались первые занятия. Тетрадь и карандаши мне выдали, учебники тоже, и даже объяснили куда идти, где какие аудитории расположены. Вроде ничего сложного, кроме одного немаловажного фактора — там будут люди. На лекциях рядом со мной будут мало того, что люди, так еще и худшие их представители — дети аристократов.

Кажется, мне стоит выспаться получше.

Нет, я не проспала в первый день учебы в Академии. Даже больше того, я встала на рассвете и успела уже извести себя мыслями о том, как это будет. Мысли были зачастую мрачными и ничего удивительного, что к завтраку тяжело заныло в затылке.

На сам завтрак я не пошла. Хоть и хотелось, но стоило помнить — потакать желаниям слабого тела это несусветная глупость. Оно, глупое тело, быстро привыкнет, что еды вдоволь, что тепло, и есть мягкая постель, его потом долго не переучишь обратно. Еще в первый месяц пути я усвоила твердо, что нельзя наедаться досыта, даже если выпал такой шанс, потому как завтра этого шанса не будет, а ненасытная утроба потребует своего сильнее привычного. А там и заболеть недалеко. Нет, лучше есть понемногу, но каждый день и ровно столько, чтобы энергия и тепло, полученные от пищи, расходовались полностью.

Этому меня никто не учил, пришлось понимать самой.

Раньше, дома, такой вопрос вовсе не стоял. Еды, тепла, любви — всего было вдоволь, а отец учил ценить это. Не принимать как должное. Уметь запоминать и сохранять такие воспоминания, чтобы потом, когда наступит тяжелое время, греться ими хоть немножко. Тогда глупая я не соображала, зачем это. Детский ум не умел понимать жизнь, не осознавал, что все может кончиться в единый миг.

Отец это, конечно же, понимал. Он учил меня постоянно, пусть и большинство уроков я осознаю только теперь, а остальные буду осознавать только с возрастом. И братья меня учили, берегли самую маленькую и слабую. И мать учила — но по-другому. Ее уроки были самыми жестокими.

Но и самыми полезными.

Однажды она принесла целую корзину пирожных. Не таких как сама пекла — сдобных, с вареньем или джемом, а легких и воздушных, с вкуснейшим, белым как снег, кремом. Братья успели урвать только по одному, отец с улыбкой съел два, а остальные она поставила передо мной и сказала:

— Любишь сладкое? Ешь, Ирис, сколько захочешь. — И ушла, настрого велев братьям не трогать выпечку. Они послушались беспрекословно.

В тот момент я любила ее больше всего на свете! Как же, ведь впервые она не запрещала, не ставила ограничений, да еще и отогнала вредных братцев! Стоит ли говорить, что я съела все пирожные до последнего?

О чем жестоко пожалела уже к вечеру, не зная как унять взявшуюся непонятно откуда боль в животе. Кинулась со слезами к матери, умевшей, как и все женщины нашей семьи, лечить одним лишь прикосновением, но наткнулась лишь на равнодушный взгляд:

— Ты же хотела этого, Ирис? Теперь терпи. Учись усмирять желания.

А вот в этот момент я ее ненавидела.

Отец ничего не мог поделать, его настойки, конечно, уняли бы боль, но больше навредили детскому организму, чем помогли. Так что он укачивал меня в руках, пел колыбельные, а оба брата сидели у его ног, и бледные от беспокойства держали меня за руки.

Лишь только мать, равнодушно, словно и не замечала моей муки, ходила туда-сюда мимо.

После этого они с отцом сильно поссорились. Он очень злился на нее, бессильно метался по дому, и еще долго не разговаривал с ней. Братья поступили так же, они дольше даже меня хранили обиду, и взяли за правило не оставлять меня одну наедине с матерью. Они были старше, умнее и видели дальше моего.

Я же только боялась, что мама злится на меня за что-то, все старалась ей угодить, на самом деле лишь делая хуже. Она ведь с самого моего рождения знала, что в любой момент может явиться мой саторо, и забрать у нее единственную дочь, как когда-то забрали ее саму. И все что ей останется, это тоска. Она училась не любить меня, не привязываться. У нее это получалось даже слишком хорошо...

Мне тогда едва исполнилось три года. Но урок я затвердила на всю жизнь.

Теперь мне вот очень хотелось сбежать подальше от этих шумных, ярких, невыносимо эгоистичных детей, чье высокомерие достигало заоблачных высот. Они, игнорируя меня, приветствовали друг друга, смеялись, шутили, подтрунивали, издевались... Жили привычной жизнью.

Кому какая беда, если для одной единственной девочки, это все было дико и чуждо?

Первая лекция прошла без сучка и задоринки, рианонский язык за год я хорошо научилась понимать, да и сложностей особых он не имел. Орфография и пунктуация, построение фраз, понимались мной как-то интуитивно и лектор, высокий сухощавый маг, меня даже похвалил.

На второй — математике — было уже сложнее. То чему учил меня отец, здесь толковали немного иначе, и я разобралась не сразу.

Потом был обед, на который я не пошла. После него еще три лекции, по два часа каждая — литература-философия, иностранные языки и физическая подготовка. На этот год язык каждый студент выбирал сам, из трех предложенных: арс'идского, тсар'ойского и с'эти. Я выбрала последний, так как об этих бесплодных южных пустынях отец отзывался теплее всего. Вдобавок где-то там обитали минимум семь Семей, значит, возможно, однажды придется отправиться туда и мне. Так что, чем раньше выучу язык, тем лучше.

Физическая подготовка названия своего не оправдала, даром, что преподаватель, хоть и не был высок ростом, обладал внушительной силой и не менее внушительной мускулатурой. Звали его магистр Белендж, что не очень сочеталось с типично южной внешностью — смуглой кожей, черными глазами и волосами. Хотя кто их понимает, этих людей, а магов в особенности.

Аристократские детишки занимались вяло, с явным трудом и что называется "на отвали". Магистра это бесило в крайней, как мне показалось, степени, но то ли пиетет, то ли, что скорее всего, субординация не позволяли ему сорваться. Зато я ему явно понравилась, хотя бы просто тем, что запросто заткнула бы за пояс всех этих худосочных, или же наоборот, излишне пышных, слабосильных аристократишек, даром, что девчонка. Все два часа мы с магистром вполне так себе здорово бегали, прыгали, растягивались, и даже немного поборолись, что звучит смешно, учитывая разницу в габаритах. Он даже пообещал, что на каждом занятии будет понемногу учить меня самообороне, мол, делать все равно нечего (в том смысле, что ученички, все одиннадцать, отвалились на первых... хм... десяти минутах и удалились на скамьи, буквально вывесив языки), а дело нужное.

К моему удивлению на ужин, что подавали в общежитии, слетелось множество преподавателей. Небольшая столовая гудела, словно пчелиный улей, и я предпочла не заходить внутрь и лечь спать голодной.

На второй день лекций было больше. И химия, и основы строя государственного, и черчение, и астрономия, этикет, сопряженный с основами дипломатии... Целая куча всего, но мучил меня вопрос — а где же собственно магия?

Это выяснилось через неделю.

К слову, потихоньку мои одиннадцать однокурсников втянулись в физическую подготовку и весьма неплохо успевали. Меня они по-прежнему предпочитали не замечать и даже не называли своих имен, их я узнавала от преподавателей, когда те спрашивали на занятиях. Как и было сказано ранее, на факультете я единственная была девчонкой, и из-за этого меня не любили еще больше.

Так вот, неделю спустя, нас всей ватагой повели к загонам с загадочными Котами. Парни не удивлялись, в прошлом году их уже учили с ними обращаться, а мне вот все было в новинку. Впрочем, недолго. Едва первого Кота вывели из загона, как я разочарованно вздохнула — этих животных я знала очень хорошо, просто у нас их называли кваззы. Самка квазза жила в нашей Семье хранительницей порога, и ежегодно приносила целый выводок котят. Мне очень нравилось играть с ними, жаль только, что подрастая, кваззы разлетались кто куда.

Причем разлетались в прямом смысле — на спинах у этих огромных хищных кошек, природа приделала две пары крыльев, больших, голых и достаточно уродливых. Хоть и выносливых.

Теперь назначение факультета Наездников прояснилось. Я просто никогда не думала, что на кваззах можно летать, а оказалось, что в Рианоне существовала целая гвардия Наездников на Котах.

Кваззы создания злобные, вредные и противные, вдобавок не выносящие сильных запахов. Найти к ним подход — та еще задача, вот этому нас и будут учить. Я моментально заскучала, понимая, что на этих занятиях мне делать нечего — не родилось еще то животное, разумное или нет, что посмело бы поднять зуб или коготь на одну из Семьи. Это настолько противоестественно, что даже и представить невозможно.

Пришлось делать вид, что мне очень страшно и удивительно одновременно. Хотя, конечно, кому там какое дело было до меня... Но все-таки.

Со временем появились и другие лекции, условно относящиеся к магии. Почему условно? Потому, что мне весьма трудно соотносить это удивительное чудо, магию, искусство невидимого, и холодный пустой расчет, зубодробильные формулы и правила построения заклинаний.

Тут вылезла еще одна проблема. Да, я магически одаренное, хоть и в малой степени, существо, но моя магия не человеческая. Неудивительно, что при распределения меня отнесли к Наездникам, это самый близкий к природе факультет. Если бы магии во мне было больше, магистры тут же разглядели бы несоответствия потоков силы, и мигом распознали, в чем дело. Но ее было мало, и что-то там понять не представлялось возможным. Кроме одного НО.

Заклинания в моем исполнении не работали в принципе. Все равно, что пытаться молотком шить одежду — два абсолютно разных механизма. Я могу кое-что сделать, свечу там зажечь-потушить, воды нагреть, темноту развеять, но без использования формул, то есть чистой силой. А людская магия в большинстве своем состояла из заклинаний, и я могу сколько угодно их заучивать, работать они не станут. И все тут.

Пока конечно проблема не особенно актуальна. Ну не получается и не получается, у половины курса вон не получается... Мало ли. Спишут на маленький резерв, общую тупость или что-нибудь еще, не важно.

Но что потом? Через два года? Через три?

Что мне делать?

Что?

Примерно через две недели я поняла, что мне нужны деньги. Срочно.

Выданная одежда не была образцом прочности — того и гляди расползется. Плюс, нужен был хотя бы минимум: носки, белье и нательная рубаха. И нормальная обувь.

К тому же тетрадей требовалось куда больше, чем выдавали, карандаши ломались слишком быстро. Всего катастрофически не хватало. Попытка найти подработку в самой Академии успехом не увенчалась, на меня посмотрели так жалостливо, будто я сошла с ума, но сама пока не знаю об этом. И послали, пусть и вежливо, но далеко.

В городе найти работу тринадцатилетней пигалице, в принципе, достаточно легко. Подавальщицей, торговкой, разносчицей... Но мне нужно было учиться, и работать лишь по вечерам. Тут вариантов резко становилось меньше.

Долгие поиски ни к чему не привели.

Было место у продавца газет, но работать надо было с утра и до обеда минимум, пока не продашь всю стопку. В ночные швейные мастерские брали девчонок, но тут уж я руками не вышла, хозяйка, как глянула на шов, выходящий из под моих пальцев, выгнала тут же.

Что поделать, я умею шить добротно и прочно, а им надо красиво.

Разносчицей в трактир я не пойду сама, мало мне за год пьяных мужских похотливых рож было. Нет уж. А судомойки и кухонные девки требовались на полный день.

Больше недели я моталась по столице в поисках заработка и все безуспешно. Пока не додумалась до одной хитрости...

Спереть на рынке пару медяков у зазевавшегося горожанина, это раз плюнуть, я на этом год жила. Отловить в этой же толпе мелкого карманника уже сложнее. Ну, а сунув ему монеты, объяснить, что мне надо, и вовсе проще простого. Воришка попался смышленый и, поразмыслив совсем немного, живо рассказал мне куда идти.

Расчет оказался верным, местный паренек знал всю подноготную про всех мало-мальски стоящих торговцев и купцов. У кого какие проблемы, за кем какие грешки и странности, у кого трудности с работниками... Пара часов ушла на то, чтобы найти указанное место. Вывеска не была новой, но все еще яркой и блестящей. На ней изображались какие-то листики, полупустая баночка, перевязанная белой лентой, и надпись — "Аптекарская лавка Рейна".

Над дверью весели семь маленьких звонких колокольчиков, возвещающих о приходе посетителей. Внутри было чисто, светло, и пахло травами.

— Чего тебе, ребенок? — поднял от широкого деревянного прилавка голову молодой, что-то записывающий в большую и толстую книгу, мужчина, светловолосый и светлобородый.

— Работу ищу, — подхожу, чтобы он получше меня разглядел. Блеснула в свете лампы и заходящего солнца брошка на академском плаще, удерживающая его на моих тощих плечах.

— Даже так, — удивленно приподнял брови аптекарь. — И кем же?

— Лавочницей.

— Так у меня не лавка, а аптека. Да и куда тебе работать, мала еще!

Я вздернула подбородок и громко топнула ногой, привлекая его внимание:

— Мне нужна эта работа, очень. Вы не пожалеете, если возьмете меня. Я быстро учусь, и я готова работать хоть все свое свободное время!

— Что, и ночная смена тебя устроит? — С некоторым подозрением уточнил аптекарь.