Зверь лютый Книга 11. Фанфики

— Смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины сын Иван. Это — слуга мой. А ты кто?

— Рябины сын? Какого Акима? Который сотником был? Славных стрелков смоленских? Живой он?

— А что ему сделается? Вон там, полста шагов, на постое сидит, бражку, поди, дует. Давай, тётя, мы тебя доведём. Посидишь, отдохнёшь, со старым знакомцем перемолвишься. Ножка твоя отдохнёт. А там Аким Яныч и коня запрячь велит, довезут тебя до дома как боярыню.

Тётка хромает, на каждом шаге отрывая мне плечо. И молотит без перерыва.

А я из ощущения собственной благостности — вот, добровольно и чистосердечно помог человеку, перехожу в стояние злобной радости: экую я Акиму подлянку нашёл!

Баба-то вздорная, глупая да надоедливая. Из прилипчивых сплетниц, "переносчива". Эта-то Акиму плешь проест, будет "рОдный батюшка" знать, что с людьми надо по-хорошему.

Под "людями" я, естественно, подразумеваю себя любимого.

Только Аким и сам не пень трухлявый. Лишь углядел бабёнку — велел бражки подать, нашей фирменной, которая княжьим не продалась, да меня за стол посадил:

— Посиди, дитятко, послушай — чего люди бывалые вспоминают, на ус наматывай, ума-разума набирайся.

Вот же жучара! Теперь и мне придётся бабский глупый трёп слушать!

Послать? Да запросто! Но не в присутствии городской сплетницы. Иначе завтра на торгах кумушки местные в крик кричать будут: "Рябина с рябинёнком ножами булатными за обедом режутся!".

Сижу-терплю-слушаю как гостья четверть века назад с молодыми стрелками кусты задницей мяла, да что Аким тогда высказал.

Колебания воздуха — мимо, лицо — внимательно-уважительно, в голове — как бы построить поддув в кузнечный горн. Обычная здесь схема мне не нравиться, вот и пытаюсь изобрести чего-то новенькое, хотя всем известно: надо ставить мехи кузнечные и качать ими воздух. "Как с дедов-прадедов бысть есть".

Тут молотилка зацепилась. По ключевым словам: Анна, вдова, гробница.

Ничего не напоминает? — Правильно. Мольер, "Дон Жуан". В варианте "Каменный гость", А.С.Пушкин.

Только статуи командора нет. Поскольку статуй на "Святой Руси" нет вообще.

* * *

"Не сотвори себе кумира" — старинное еврейское правило. Со времён Исхода и "золотого тельца".

Российское правительство в начале 21 в. подарило Иерусалиму статую царя Давида. Умники поставили её около тамошней иешивы. Тут будущие раввины толпами ходят, "не сотвори себе..." в обраввиненные мозги забивают, а тут голый идол стоит... Вот его и... деформировали.

Можно сказать: "акт вандализма", можно: "защита традиционных ценностей".

Почему кусок камня, в котором наше воображение при определённом освещении, находит сходство с человеческим телом или животным — "нельзя" — грех идолопоклонничества, а доску с пятнами разных оттенков, в которых наши фантазии видят чего-то типа трёх мужиков со стаканом — "можно", святая икона?

* * *

Здесь — не Мольер: статуи нет, вместо командора-покойника — покойник-кречетник.

Ну что тут непонятного?! Есть — соколы, есть — кречеты. Их и в "Слове о полку Игореве" вспоминают. Есть княжеская соколиная охота — важный элемент придворного образа жизни.

* * *

Нет ещё лучших кречетов — исландских белых, за которым датские короли ежегодно специально посылали корабль. Нет "красных кречетов", которых Московским государям будут под особой охраной привозить с Русского Севера.

Такого размаха, как при Алексее Михайловиче Тишайшем, который был фанатом этого дела, у которого было две сотни сокольничих, причём каждому давалось и немалое поместье с деревенькой, и очень неплохой оклад, раз в 10-20 выше стрелецкого, и освобождение от налогов и повинностей, у Смоленских князей в 12 в. — нет.

Но, честно говоря, когда над замкнутым, обозримым здесь, в отличие от Киева, простором Днепровской долины, под удивительно синим небом, вдруг раздаётся хриплое "кьяк-кьяк-кьяк" и кречет падает из поднебесья на клин уток, превращаясь из точки в пятнышко, в пятно, в различимого красивого охотника... В смерть летящую. И бьёт какую-нибудь крякву клювом в затылок... От утки летят перья. Комок, только что бывший большой птицей, кувыркаясь летит вниз. А кречет вдруг, внезапно, распахивает крылья, крутым виражом уходит в сторону и, поймав восходящий поток воздуха, начинает снова набирать высоту, "возлетеша подъ синие небеса позвонять своими позлачеными колокольца"... дух захватывает. У людей на лицах — радость, восторг и... зависть. Радостная, восторженная зависть к невозможному. К свободному полёту в поднебесье.

Ростик это занятие любил, и толк в нём понимал.

В сокольничие брали молодых людей незнатного происхождения со специфическими талантами. Здесь говорят: "понимать язык птиц и зверей".

Специально к сведению попаданцев: дрессировщик пернатых хищников в "Святой Руси" — очень востребованная специальность. Условия найма вполне приличные. Если у кого со "зверско-птичьим языкознанием" хорошо — рекомендую.

* * *

Этот кречетник служил-служил да и выслужил. Князь пожаловал боярство, вотчину, усадьбу в городе и жену молодую. Тринадцатилетнюю девчушку из древнего, но захудалого рода выдали за пятидесятилетнего княжьего ближника.

Молодые жили... прилично. Кречетник пропадал на своём птичнике, девчушка гуляла по усадьбе, хозяйство боярское как-то функционировало.

Вскоре после той свадьбы, три года назад, Ростик перешёл в Киев.

А сынок его, Благочестник, к соколиной охоте... Не благолепно, однако. Иисус-то с соколами не охотился.

Соколиную службу не то чтобы ликвидировали — Ростик бы не одобрил, а просто забросили. Новых птиц не ловили, молодёжь отправили в Киев, содержание подсократили.

Кречетник от безделья загрустил, заболел и через два года помер. Вотчину князь отдал каким-то двоюродным племянникам умершего, а городская усадьба отошла к молодой, 15 лет, вдовице.

Немедленно сыскалось великое множество разного рода кандидатов в утешители. И — в имения управители.

Но... год карантина.

В православии вдова не может выйти замуж раньше, чем через шесть недель, 42 дня. Это — закон. Но есть традиция. Сиюместная и сиювременная — год. А для вятших да ещё в этом, столь благочестивым, обычаи отцов-дедов почитающим князем управляемом, городе... Кому-то охота вызвать неудовольствие местечкового монарха?

Конечно, есть и через-постельные пути. Но верховая дворня друг за другом следит и никого к боярыньскому телу не пускает. Заняли круговую оборону по всем азимутам. Поскольку хозяина им никакого ненадобно, с такой-то хозяйкой — лучше не бывает.

Племяннички покойного прикидывают, как бы вдовицу к себе переманить, да и забрать усадьбу. Церковники, для которых вдовы да сироты лакомый кусок со времён Петра и Павла, набивают девчонке мозг религиозным туманом, имея в виду перспективу ну очень большого вклада на ну очень благие дела.

Ситуация — штатная. Называется "вынужденно отложенный передел имущества".

Девчушка эта, Аннушка, попала замуж дитя-дитём, на мужа своего смотрела раскрыв рот: он ей в деды годился, а старших надо уважать.

Как часто бывает, вскоре после похорон, когда память о бытовых мелочах и неурядицах стёрлась, уважение перешло в поклонение. Этому немало способствовал и усадебный иеромонах.

Я уже говорил, что большинство боярских усадеб имеют собственные церкви или часовни. Здесь тоже довольно приличная часовенка.

Хотя в часовнях нет алтарей, а уважаемых людей в православии хоронят именно под алтарями, но... упокоившегося кречетника положили в каменном гробу в подвале часовни: "последняя воля покойного".

В часовнях нет постоянного попа, службы служатся нерегулярно, часть ритуалов вообще произведена быть не может. Но когда речь идёт о таком куске движимого и недвижимого... Попа прислали.

Рассказчица наша раскраснелась, платок уже распустила, говорит всё громче, жестикуляция всё шире.

"Молчащий мужчина — думающий мужчина. Молчащая женщина — злая женщина".

Наша гостья была совсем не злой. Просто очень злоязычной.

Аким морщится в сторонку, но терпит.

А я уже в повествовании всей душой: ну как же?! — Классика же! Мольер же с Пушкиным же! Интересно же!

— А он-то чего...? Да ну...! А та-то как на это...?

И потихоньку ей кружку с бражкой — к руке поудобнее.

Уточню: есть ряд отличий от Мольера. Покойник был не командором, а кречетником. Я его не убивал. И вообще: я — "ходок", а не "донжуан" — тратить время на совращение вдовы...

"Что было для него измлада

И труд, и мука, и отрада,

Что занимало целый день

Его тоскующую лень...".

Какая лень?! Что я — Онегин?! Некогда мне — у меня ещё "дерижополь" не полетел.

Но уж очень мне нравится расположение недвижимости этой... "доны Анны".

Её усадьбу от нас видно: чуть левее на самом краю долины висит заплот из уже потемневших брёвен. Башенка там какая-то, с двух сторон овраги поднимаются...

Аким не стерпел — велел уже и коня для гостьи запрягать, а тётка никак из-за стола вставать не хочет. Всё молотит и молотит. А я подливаю да помогаю:

— А вот на дорожку. А вот на посошок. А вот стремянную... Извиняюсь — "тележную". В смысле: чтоб конь не спотыкался, и телега не ломалась. А вот, Ходыновна, ты давеча сказывала будто ключница ваша...

"Ходыновна" — её прозвание. По покойному мужу. Мне, почему-то, Ходынку напоминает. Тоже — начиналось шумно да весело...

Ходыновна — тоже вдова, только давнишняя. Этой Аннушке — троюродная тётка. Живёт в приживалках. Таких там с десяток. Между ними идёт непрерывная грызня за милость боярыни. И — за доброе отношение верховых слуг. Которые реально дела делают. Где спать, что есть-одевать — они решают. Ходыновну это бесит, это ж она — самая-самая!

— А они-то... злыдни да злопыхатели... а я-то этой Аньке, бывалоча, и сопли вытирала и крапивой по попке... а теперь она... из себя невесть что строит... а сама-то как была... эти-то все перед ею... а за спиной-то... а поп — вообще... тащат и тащат... а дурында эта и слушать не хочет... без моего-то присмотра всё бы прахом пошло...

Аким уже выпроваживает, уже чуть не в спину выпихивает. А я ей ещё полкружечки:

— За доброе здоровье, тётя Ходыновна.

Выскочили на крылечко.

— Э-э-э... Ванятка, а где тут у вас... кустики?

— А вон — нужник стоит.

Она к характерному строению пошла, а я негромко мужикам командую:

— Коня — распрячь.

— Чегой-то?

— На переднем колесе обод с трещиной.

— Гдей-то?! Да целый он! Помстилось те, боярич.

— Тебе моего слова мало? Я при тебе о вытяжке Хохряковичу рассказывал? Хочешь попробовать? Бегом! Теперь... Ивашко, как тебе эта бабёнка?

— Дык... ну... баба как баба.

— Выгоняй из зимней избы кто там есть, стели постель. Встречаешь нашу гостью из сортира. Рассказываешь про колёсный обод с трещиной. Типа: слуги исправят, а пока — отдохнуть. Ведёшь... на постелю. Она хромает — ногу на тропинке потянула. Разминаешь болезной ножку. И — между. Она нынче пьяненькая, сильно дёргаться не будет. Ублажаешь ласково.

— Дык... У нас же по этому делу... ну, по бабам — Чарджи.

— Чарджи против неё вдвое моложе. А ты по её понятиям — муж добрый. Тебе она скорее даст. Как кончишь — громко скажешь... "аллилуя" скажешь. Тут и мы войдём.

Опять фанфик? — Да, "Опасные связи" Шодерло де Лакло, но не по оригиналу, а в киношном варианте.

* * *

Разница... Как между французской аристократией 18 в. и нашими представлениями о ней.

В оригинале:

"Вы знаете моего егеря... ему назначено ухаживать за горничной... Он только что открыл, что госпожа де Турвель поручила одному из своих людей собирать сведения о моем поведении и даже следить за каждым моим шагом...".

Форма: лёгкая интрига на фоне любовных приключений слуг, информация получена из болтовни сексуально удовлетворённой служанки. Егерь — милый ходок, горничная — милая болтушка, маркиз — милый бонвиван. Все — мило играют в любовь. Такой аристократический стиль жизни: лямур, гламур, "секшен революшен".

Через семь лет — уже настоящая революция, Французская. Якобинский террор, гильотина, гражданская война, иностранная интервенция... Доигрались.

В фильме строится сцена жёсткого шантажа горничной, застуканной в постели с этим егерем.

Милый слуга-пройдоха, "персонаж из комедии", превращается в подлеца-провокатора. Легкомысленная служанка-болтушка — во внедрённого информатора. Функционирующего на поводке страха: угроза доноса работодательнице и последующей неизбежной потери места в силу "твёрдых моральных принципов" госпожи. Цена молчанию маркиза: перлюстрация частной переписки.

Это технология вербовки агента на шантаже, "взлома", а не сбора лёгкого трёпа на фоне любовных приключений.

* * *

Я уже говорил: представления о норме, о допустимом, в разные эпохи — разные. Наше, в 21 в. — после-гильотинное. И — сильно неоднократно.

Мне ближе киношный вариант. Поэтому мы стоим под стенкой и ждём. Оконных стёкол здесь нет, а через открытый душник всё очень хорошо слышно. По ключевому слову — топаем внутрь и видим...

Разница с французской горничной — существенная. Я не только про габариты и формы...

Ходыновна, затуманенная хмелем и сексом, замедленно поводит глазами, нецеленаправленно шевелит руками, пытается найти одеяло, свою одежду. Потом, утомившись, просто закрывает глаза.

"А поговорить? — Иди отсюда мальчик, тёте не до тебя".

Ну уж нет уж!

— Хохрякович! Промежду ног побрить, перевернуть, повторить.

— А чего повторить-то?

— Того самого. По-николаевски.

Во время гигиенических процедур Ходыновна начала похрапывать. Но когда Хохрякович, вспомнив наглядные уроки Николая, вздумал "над нею восторжествовать"... Противоестественным, как здесь думают, и довольно болезненным, без подготовки-то, способом... Пришлось дуре пасть заткнуть.

* * *

Есть в физике понятие "импульс". Он — передаётся. В жёстких системах без деформации — передаётся без потерь.

Классическая демонстрация: вешают несколько металлических шариков на нитях. По крайнему стукают, все висят неподвижно. Кроме последнего, который, получив по цепи соседей импульс, подскакивает.

* * *

Ходыновна, при толчках Хохряковича, несколько деформируется. Но импульс — передаётся. Отвисшие груди её... как крайний шарик в той демонстрации. Но... демонстративнее.

Как не познавательно это зрелище с точки зрения школьной физики, но у меня задача информационная — пришлось кляп вынимать.

Баба — не француженка: начала наезжать.

— Я на вас...! Самому князю...! Владыко Мануил вас всех...!

— Ходыновна, ты — дура. Ты только мявкнешь — тебя со двора сгонят. И не важно — будет твоим словам вера или нет. Княжий суд, епископский... Всяк судия тебе подол задерёт да на бритый срам поглядит. И тебе в усадьбе больше не жить. А больше тебе жить негде. Дошло?

Замолчала. Только охает от Хохряковича да взвизгивает от моего дрючка — я им по разным местам похлопываю. По болтающимся. Тут такая волна идёт... По ягодицам, по жировым складкам на боках, по второму подбородку... Жаль, я с гидродинамикой мало знаком — очень интересные солитоны возникают.