| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Конечно, наклон меняется, вектора сил чуть иначе, но так же значительно легче! Почему не додумались? Потому что лошадь на постромки грудью налегает?
Никогда прежде не бурлачил. "Бичевать" или "бичарить" — доводилось. Это — занятие "бича", "бывшего интеллигентного человека". А вот "бЕчевать"...
"Этот стон у нас песней зовется -
То бурлаки идут бечевой!..".
"Ходить бечевой"... Чему только не научит бедного попаданца "Святая Русь"!
"О сколько нам открытий чудных
Готовит попаданства дух".
А вот пульманы гружёные катать приходилось. Гружёный вагон брутто — тонн 80. Восемь мужиков его нормально катят, ещё и анекдоты травить успевают. Но, конечно, по ровному. И не сразу — когда напряглись и сдвинули.
Барку тащить, по моему ощущению, куда тяжелее. Вода — не рельсы, колёса и подшипники, специально предназначенные для перемещения грузов. Усилие идёт чуть в бок, речной песок — не утрамбованное полотно со шпалами. Но и барка — не пульман, раз в десять легче.
Чуть разобрались с упряжью и командами — ветер кончился. Поворот реки, за ним ветровая тень. Парус спускай, к берегу приставай, команду выгружай и настраивай.
* * *
Кстати, команды "спустить паруса — поднять паруса" на здешних судах имеют прямо противоположные смыслы.
Здесь — съёмная мачта. Сначала её поднимают и закрепляют растяжками к носу, корме и бортам. Потом, подёргав верёвки и убедившись в их натяжении, хозяин даёт команду тащить рей. Его тащат канатами вверх по мачте через неподвижный блок. А парус прикреплён к рею и поднимается вместе с ним. "Поднять парус" — при съёмном рее — увеличить парусность судна.
Так здесь ходят драккары и кнорры, скедии и лодии. Даже немецкие коггы, первые суда на севере, оснащённые в этом 12 веке рулём и румпелем взамен рулевых вёсел, несут съёмные реи. Тянуть вверх бревно, на котором висит 200 квадратных метров мокрого основного паруса... на мокрой, качающей палубе...
Позже рей будет крепиться к мачте. А парус — к рею. Поэтому "поднять парус" будет означать "поднять нижний край паруса к рею", то есть — уменьшить парусность.
В Российском императорском флоте использовали команды: "поставить паруса — убрать паруса", что обеспечивало однозначность при любом типе парусного вооружения. А известные строчки:
"В Флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса"
означают не подготовку корабля к выходу в море для поиска романтики в форме очередного акта морского бандитизма, а сброс скорости перед началом швартовки или намерение лечь в дрейф.
* * *
Для нас каждая швартовка — проблема. Нет, причалить к берегу — просто. А вот потом сдвинуться... как вагон на подъёме. Час бились. Только когда я Толстому Очепу скипидаром... прямо по свеженьким следам от Ноготка... А что делать? Но как побежал! Мог бы и в одиночку барку утащить. Я едва успел на борт запрыгнуть.
Я взвинчивал темп, не давал делать никаких остановок, кроме быстрой смены "упряжек". Мы же на воде? — Делаем по-морскому: вахта — подвахта — отдых. Отдых, питание, вспомогательные работы — всё на борту, стан на ночь не ставим.
За 8 часов быстрого хода бурлаки не убиваются так, как за обычные 12-14. Поэтому идём в три смены и куда быстрее. До Дорогобужа — за 4 дня вместо 10.
Эта история — из первых оснований для сказок о моих "летающих кораблях". Будто бы я лодейки колдовством из реки вынимал и по воздуху в нужное место переносил. К сплетням о моих "бурлацких забегах" после и другие выдумки добавились. А всего колдовства-то: людей долгим трудом без отдыха не утомлял, чуть подумавши, лямку бурлацкую переделал. Чуть подумал — колдун, чуть свободы дал — чародей. Сбегал "бечевой" чуть быстрее — волшебник. Про такое волшебство россказни — для дурней да лентяев отговорка.
Глава 237
Я — не ГГ, я — ДД. Я это уже говорил? И что "огород надо копать каждый день на всю глубину штыка" — тоже? Тогда вы понимаете, что я инстинктивно обустраиваю свой вероятный обычный торговый маршрут. У меня уже есть опорные точки в Коробце на Угре, в Елно на Десне, усадьба в Смоленске. Теперь надо сделать что-то похожее где-то здесь — в Дорогобуже, в точке выходе моего маршрута на Днепр.
В самом городке как-то не складывается. И быстро ничего не делается — опять идёт традиционная фигня с возчиками. Просто держать полсотни ртов на постоялом дворе — я же голый останусь! Моих "кандальников" аборигенам показывать вредно: вопросы начинаются. И так далее, и тому подобное.
Это не на один-два раза, которые можно бы и перетерпеть. Это будет регулярно. Туземцы будут наперёд мою "дойку" планировать:
— Вот придёт придурок лысый — поправит наше материальное положение.
Акима я послал к Немату — посмотреть, как дела идут и насчёт возчиков договориться.
Правду сказать... не могу рассказывать Немату как я его сестрицу Варвару... угробил. Не могу. Лжа мне заборонена. А изобретать... дозированную правду, строить умолчания, подразумевания и намекания... Тошно мне. Болит ещё.
Аким по деталям отговорится незнанием, а я покачу в другую сторону.
Сельцо там интересное. Большие Елбуны — называется. Там семья покойного кирпичника Жиляты проживает. Надо донести скорбную весть о внезапной и скоропостижной... отца семейства. И должок взыскать, за покойничком оставшийся.
Приехали на место, сунулись в знакомое подворье, а там гулянка. По случаю чьих-то именин, окончания Петровского поста и наступления праздника Петра и Павла.
* * *
Местные селяне постоянно пребывают в одном из трёх состояний: строгий пост — холодная пища без масла; нестрогий пост — горячая пища с растительным маслом; обжираловка. Третью фазу мы здесь и наблюдаем.
Теперь понятно, почему обеспеченные люди на "Святой Руси" толстые — "разгрузочные дни". Зоотехники давно установили: если корову то — кормить, то — нет, то привесы увеличиваются — животное жрёт в запас. В точности по православному уставу постов.
Сейчас Петровский пост закончился — народ отъедается. А впереди Успенский пост маячит — он ещё жёстче: "В понедельник, среду и пятницу Церковный Устав предписывает во время Успенского поста "сухоядение", во вторник и четверг — вареную пищу, но без масла, по субботам и воскресеньям разрешено вино и масло".
Кто это сказал, что всухомятку питаться — язвой желудка обзавестись? Полная ересь, ибо — "на всё воля божья". И на язву — тоже. То-то они и мрут в 30-40 лет. Такое ощущение, что режим православного питания имеет целью вообще отучить население от кормления. Как на плакате в стройотрядовской казарме: "Здесь не пьют, не курят и скоро есть перестанут".
* * *
Наше появление всю гулянку поломало.
— О! Гости дорогие пришли! От муженька родненького весточку принесли!
— Здрасьте. Точно. Помер Жилята. Извиняюсь.
Что, как, когда, почему, где...?! Хозяйка с дочками в вой да в крик. Бабы за столом были — увели свежеобъявленную вдову в дом. Мужики попыхтели, повздыхали.
— Да уж... Ну, помянем раба божьего...
Помянули, часть народа расходиться стала.
За столом местный поп имеется. Я его с прошлого года запомнил. Приличный, доброжелательный, спокойный попец. Бородка русая, сам не старый, глаз разумный да незлой. Он мне ещё в тот раз понравился: когда ему показалось, что мой договор с Николаем мне в ущерб — пытался вступиться за меня. Откликается на "отец Фёдор".
— Да уж дела... Вот такие, стало быть, наши новости. А ты-то как, дядя Фёдор, живёшь-поживаешь?
— О-хо-охо... за грехи наши тяжкие...
И начинает "дядя Фёдя" мне плакаться.
* * *
Есть такой явление: "эффект случайного собеседника". Хорошо видно ночью в плацкартных вагонах. Человек знает, что собеседника больше никогда в жизни не увидит, и рассказывает ему самые сокровенные тайны. Или — высказывает наболевшее. Высказался, как в яму, и на душе полегчало. Сказанное — назад не вернётся.
Насчёт ямы — бывают варианты. Брадобрей царя Мидаса узнал об ослиных ушах царя и, не в силах держать в себе этот секрет, выкопал ямку и шёпотом рассказал в неё "царскую тайну". Из ямки вырос тростник, который прошелестел сказанное брадобреем, и "про уши" — стало всем известно.
Разглашение государственных тайн — постоянное хобби тростника. Особенно — мыслящего.
* * *
Тут, в Больших Елбунах, дела не казённые, а чисто семейные: к Феде тёща приехала. Жить на постоянно.
— У меня усадьба маленькая. Своих шестеро, жена седьмым ходит. Я в роду старший, матушка моя вдовая — у меня живёт. А тут — жены брат помер. Тоже пресвитером был. Приход другому отдали, семейство его ко мне пришло. Ну как я вдову с сиротами не приму! Ещё пятеро. И — тёща. Ну такая ж язва! Ну всё ей... не так! Матушку мою обижает, жёнку... жена по ночам плачет: промеж мужа да матери рвётся. Дети мои уже на меня коситься начали: "бабуля сказывала, что ты, батяня...". А живём же тесно, от неё ж — никуда! Она как с утра всех... накрутит. И — ходит-радуется. А мне в храм идти, службы служить! Нужно ж со смирением да с благочестием, с радостью да с любовью. А у меня в голове... всякие слова, прости господи, которыми бы я ей... Каждый день с утра до вечера — озлобление да раздражение. Наваждение сатанинское.
Картинка знакомая. По Воланду:
— ... обыкновенные люди... квартирный вопрос только испортил их...
Было бы у дяди Феди больше жилого места — отодвинулся бы он от своей тёщи. Не так, конечно, как я в своей первой жизни — на полторы тысячи вёрст, "только самолётом можно долететь".
Перестал бы "добронравный батюшка" каждое утро под дверью нужника подпрыгивать, дожидаясь выхода высокоуважаемой и глубокопочитаемой.
"Пусть лучше лопнет моя советь, чем мочевой пузырь" — народная истина.
Жаль Федю — интеллигентный человек. Пытается прожить без мордобоя, дисциплинирования и доминирования. В большом семействе... увы — "хлебалом не щёлкают".
— Федя, ну так вот тебе случай! Подворье у Жиляты большое, доброе. Уговори вдову продать — расселишь родню посвободнее.
— Эх, отроче, спасибо на добром слове. Да только откуда у меня такие деньжищи? Уж она-то такую цену заломит... Места-то тут конечно... на всех бы хватило... А может... ты ж, говорят, боярич? Вот бы ты, от щедрот своих... Я ж не подаяния прощу — только на время! А я отдам... вот те крест святой! Отдам наискорейше! У своих-то, у прихожан, в долг брать... соромно.
И смотрит... заискивающе. Эх, дядя Фёдор, у "Лютого Зверя" хоть снега зимой просить... Хорошо ли ты подумал? Немат вон тоже... взаймы попросил.
— Так уж сразу и в долг... Давай-ка подумаем сперва. Покойник мне должен остался. Где-то у меня и грамотка есть... Ага. Значит, заказываю тебе молебен по Жиляте за 15 кун, и имеем 6 с полтиной долга на вдове. Сейчас я ей это дело объявлю, денег у неё нет, ты к ней подкатишься, серебро покажешь, она цену за подворье и сбросит.
Священник мельком заглянул в грамотку, оглядел подворье и расходящихся соседей, сокрушенно вздохнул:
— Пойдём, отроче, прогуляемся. Да и поговорим дорожкой.
Мои принялись устраиваться на постой — не гонят же! А других мест мы здесь не знаем.
Поп, отойдя от ворот с десяток шагов, огорчённо вздохнул и рассеял мои хитроумные комбинации:
— Есть у Жиляты серебро. В смысле: было. В смысле: Жилята был... В общем, есть. Он же кирпичником промышлял. Это у простых смердов серебро — редкость. А с ним по всякому расплачивались. Копил он его. Себе — на чёрный день, дочкам — на приданое. Так что, отдаст тебе вдовица куны да резаны, а я так с тёщей жить через печку и останусь.
Ну и славно: выбивать долги... дело могло оказаться долгим и скандальным. А так, коли есть серебро — взяли да укатили.
Безысходная тоска, звучавшая в голосе участливого и неглупого человека, требовала сдерживать проявление своего щенячьего оптимизма и, хотя бы для вида, демонстрировать сострадание.
— Вон оно как... Да, жаль... Не придётся тебе от тёщи отселится. А где он хранил-то серебро? Вдова-то быстро с деньгами обернуться сможет?
— Быстро. Оно ж во дворе закопано. В сеннике.
Загрузившийся своими тяжёлыми думами о. Фёдор отвечал автоматически, поглядывая через забор своего двора. Видимо, предвкушал встречу со своим домашним "иблисом".
— А в каком углу?
Мой идиотский вопрос прервал его душевные страдания и предвкушения, заставил обернуться ко мне. Несколько мгновений он хмурил лоб, пытаясь понять — о чём это я. Потом он отшатнулся и прижал руку ко рту.
— О господи! Отроче! Забудь немедля! Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй!
Тирада была выдана в крайнем волнении и сопровождалась непрерывно повторяемым крёстным знамением.
— Дядь Фёдор, ты чего?
Поп воровато огляделся по сторонам, наклонился к моему уху и объяснил:
— Грех великий совершил. Сболтнул ненароком. Сатана за язык дёрнул. Это ж с исповеди! Жилятина жёнка покаялась как-то: про мужа худо подумала. Он-де ночью встал да и пошёл во двор. А она решила, что он к бабёнке какой надумал. Вот и проследила, как он серебро в сеннике закапывал.
Две вечные проблемы на Руси: где денег взять? И — куда взятое спрятать? Жилята успешно решал обе.
Сенник — не самый худший вариант. Тяжелее, когда деньги прячут в дерьме. В хлеву, курятнике, свинарнике... просто — в отхожем месте.
Зарывать деньги в навоз — наше национальное искусство.
— Ага. А в каком углу?
Фёдор открыл, было, рот, чтобы наградить меня гневной отповедью истинно православного батюшки и в благочестии наставника. Но передумал и рот закрыл. Глядя на тесины своего забора, глухо произнёс:
— Грех же... тайна исповеди же...
Мне нужно отвечать? Мы же оба знаем, что будет дальше. Можешь добавить в перечень собственных грехов — пособничество в отъёме имения у вдовицы и сирот. А в число собственных благодеяний — улучшение жилищного состояния своего многочисленного семейства. И спасение христианской души доброго христианского пастыря — себя самого, от власти сатаны в лице тёщи и внушаемого врагом рода человеческого озлобления, раздражения и, позволю себе предположить, тотального человеконенавистничества.
— В правом дальнем. В кувшине.
Ну вот. А то девочку из себя строил. И что особенно приятно — честный человек: в долю не попросился.
Темнело, я топал по селу, поглядывая по сторонам и неожиданно наскочил на своего сверстника. Не в смысле первой жизни: "полувековой мужчина с средиземноморским загаром", а в моём местном, "святорусском" варианте: длиннокалиберная прыщеватая шелупонь лет 15-ти.
— Слышь ты. Как тебя... Это ваши про Жиляту сказывали? Ну, что он-де, волей божией преставился? Правда што ль?
— Правда.
— Слышь, как тебя, ты, эта, позови Румяну-то. Ну, типа, поговорить-то.
Дело понятное: туземный "ромео" опасается войти во двор своей "джульетты" и шлёт тайного вестника насчёт свидания. Во времена моей первой юности за этот труд ещё и доплачивали. Конфетку, там, или кокарду с фуражки...
Парень остался стоять за воротами, а я вошёл во двор и пошёл искать приличную ковырялку для земли и мешок. Прямо перед входом в сенник нос к носу столкнулся со старшей дочкой Жиляты. Она откуда-то спешила, в темноте мы чуть лбами не стукнулись. Инвентарь в моих руках она увидела сразу:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
