История представлений европейцев о русских

Описывая географическое местоположение страны, её природу и народы, автор указывает стереотипные черты — большие пространства, но пригодные для земледелия; давление лесов и болот; изобилие дичи и рыбы; весьма суровый климат (зима местами длится шесть месяцев) в самых населённых частях "Империи"; "греческое" христианство (впрочем, свобода вероисповедания дарована "императорами" всем, за исключением "римских католиков и евреев").

Маржерет опровергает мнение о военной слабости русских и называет Россию "надёжнейшим редутом христианского мира", хорошо вооружённым и защищённым против "скифов и иных магометанских народов".

Но при рассмотрении политического устройства России и морального облика русских мы встречаем традиционные характеристики — деспотизм власти, дикость и невежество народа.

Маржерет утверждает, что "абсолютная власть государя в своём государстве внушает страх и почтение подданным, а внутри страны хороший порядок и управление защищают её от постоянных варварских набегов". Тайный Совет при государе состоит из ближайших родственников. На его заседания приглашают иерархов церкви, но мнение духовенства спрашивается для формы. "У них, собственно говоря, нет иного закона или совета, кроме воли Императора, будь она хороша или дурна". Все жители страны, благородные и неблагородные, даже братья правителя именуют себя холопами Государя, то есть, рабами Императора.

Моральный облик русского человека у Маржерета снова весьма нелицеприятен: "Если принять во внимание их нравы и образ жизни, так они грубы и не образованны, без всякой учтивости, народ лживый, без веры, без закона, без совести, содомиты и запятнаны другими пороками и грубостью". Вдобавок ко всему, "это самая мнительная и недоверчивая нация на свете". В этой несвободной закрытой стране только некоторые правители (Борис Фёдорович и Лжедмитрий 1-й), ненавидящие пороки подданных, пытались эти пороки исправлять, но мало в том преуспели.

Самые ужасающие пороки русских — пьянство и невежество. Француз отмечает разнообразие спиртных напитков. Пороку пьянства предаются все (без гендерных и возрастных различий). Простолюдины пьют только по праздникам, до тех пор, пока не закончится выпивка, а "дворяне вольны делать любую выпивку и пить, когда захотят".

Невежество особо пестуется в Россию, поскольку оно — "мать их благочестия". "Они ненавидят учение и, в особенности, латинский язык. У них нет ни одной школы, ни университета. Только священники обучают молодёжь читать и писать, что мало кого привлекает".

Европейские путешественники и дипломаты продолжали следовать таким традициям "описания" России и в последующие десятилетия. Еще одно популярное сочинение было издано в 1647 году, это было "Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию" Адама Олеария, позже переиздаваемое почти на всех языках Западной Европы. Олеарий писал: "Наблюдая дух, нравы и образ жизни русских, вы непременно причислите их к варварам". Затем он по шаблону описывал рабское положение при царе всех даже самых высокопоставленных вельмож, которые, в свою очередь, так же относятся к своим подчиненным, отношение подданных к царю, как к богу, осуждал русских за недостаток "хороших манер" — за "плотскую похоть и прелюбодеяния": "Они так преданы плотским удовольствиям и разврату, что некоторые оскверняются гнусным пороком, именуемым у нас содомиею; при этом употребляют не только pueros muliebria pati assuetor... (лат. мальчиков, привыкших подвергаться женской участи), но и мужчин, и лошадей. Это обстоятельство доставляет им потом тему для разговоров на пиршествах. Захваченные в таких преступлениях не наказываются у них серьёзно. Подобные гнусные вещи распеваются кабацкими музыкантами на открытых улицах или же показываются молодёжи и детям в кукольных театрах за деньги... Они сняли с себя всякий стыд и всякое стеснение..."

Олеарий пишет, что русские "годятся только для рабства" и их надо "гнать на работу плетьми и дубинами". Впрочем, и Олеарий отмечал строгое соблюдение русскими всех постов православной веры и обязательное посещение ими церкви.

В "Записках о России" 1754 года, хранящихся в архиве французского МИДа, дипломат говорит о русских: "Поскольку они по натуре своей воры и убийцы, то не колеблясь совершают одно или другое из этих преступлений, если случай представится, и это в ту пору, когда они постятся и даже водки себя лишают. Именно в это время напускной набожности особенно опасно находиться на улице в двух городах, в Москве и Санкт-Петербурге; большой риск, что ограбят и даже убьют. В обычае русских убивать тех, кого грабят; в объяснение они говорят, что мертвые не болтают".

4. Трансформации отношения европейцев к России в 18-20 веках

Вольтер, желавший написать историю царствования Петра Великого, получил этот заказ от Елизаветы. Работа началась в 1757 г., причем из России Вольтеру доставлялись исторические материалы. Часть этих материалов для Вольтера готовил сам Ломоносов, он же писал критические замечания на его текст. Ломоносов жаловался на общую тенденциозность труда. В смягченной форме Вольтер следовал той же установке, которую выразил раньше в своей "Истории Карла 12-го, короля Швеции": "Московия, или Россия ... оставалась почти неизвестной в Европе, пока на ее престоле не оказался царь Петр. Московиты были менее цивилизованы, чем обитатели Мексики при открытии ее Кортесом. Прирожденные рабы таких же варварских, как и сами они, властителей, влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел и не разумея пользы оных".

В то же время Петр 1-й снискал восхищение Вольтера, который представил Европе образ России, семимильными шагами движущейся к царству разума и прогресса. Вольтер изобразил Россию "пространством возможного", что во многом перекликалось с формулировкой Лейбница — "Россия — tabula rasa".

Действительно, в результате военных успехов Петра Россия становится великой державой, его реформы так трансформируют институты и социум, что новая империя приобретает форму "просвещенной монархии" — типичного для тогдашней Европы "Старого порядка". Так, со времени Петра Великого начинаются интенсивные и никогда более не прекращавшиеся германо-русские взаимоотношения. Чрезвычайно тесными становятся династические связи. Многочисленные немецкие дворы исправно поставляли невест русским царям и великим князьям, а русские княгини и принцессы чаще всего выходили замуж за немецких монархов. Россия на равных входит в семью европейских наций; представление о ней как о "стране будущего", где на огромных просторах возможно проводить самые смелые эксперименты в области управления, получают распространение в европейском публичном дискурсе. В политическом сознании европецев надолго утвердился образ Петра 1-го как способного ученика — образ, перенесенный затем и на всю Росиию в целом. Однако достаточно часто звучали и сомнения в способности русских усвоить ценности европейской цивилизации. Намеченной Вольтером "оптимистической" линии противостояло мнение, высказанное Монтескье и развитое другими философами. Не отрицая того, что Россия представляла собой некую tabula rasa, они подчеркивали отсутствие в ней слишком многого, что обеспечило Европе ее успехи.

Руссо считал, что цивилизация была привнесена в страну, для этого еще не созревшую, что она носила имитационный характер, что Петр 1-й пытался сделать из дворян немцев либо англичан, а не цивилизованных русских. Мыслители и политики 18-го века подчеркивали близость России к Азии (иногда и прямо указывая на ее азиатское происхождение) и высказывали сомнения в возможности цивилизовать огромную империю, населенную "татарами" и "камчадалами".

Во второй половине 18-го века возникает образ России как "бастиона", защищающего Европу от Азии, — в первую очередь от мусульманской угрозы. Основания для этого имелись: Россия участвовала в двух войнах с Турцией и значительно расширила свои владения на юге главным образом за счет Крымского ханства. Процветавший среди философов-просветителей культ Екатерины 2-й, начало которому положил Вольтер, способствовал восприятию ее побед в первой русско-турецкой войне как триумфа не только России, но и цивилизации. Самое масштабное расширение российских владений трактовалось как исполнение цивилизаторской миссии. Как заметил М.Милиа, никогда больше Европа, не реагировала на имперскую экспансию России с большим безразличием.

В этот период для общественного мнения Европы Россия была "своей", когда речь шла о политике, дипломатии, об аристократии и образе жизни двора, где царили те же моды, что и в Париже. В то время как путешественники указывали в своих записках на чрезвычайно тонкий слой цивилизации, из-под которого проступает дикость, философы-просветители говорили, что в России существуют два разных народа — просвещенное дворянство и "варварское" крестьянство.

На протяжении 18-го века в Европе все возрастало ощущение своего отличия от остального мир и своего превосходства. Оно проявилось прежде всего в противостоянии с неуклонно слабеющей Турцией. В отличие от России Османскую империю не приняли на равных в семью европейских держав, союзы с ней по-прежнему считались не совсем хорошим тоном, турки — варварами, а политическое устройство их страны — далеким от норм цивилизации.

Однако в том же 18-м веке теоретически оформляется концепция "восточного деспотизма", связанная ныне с именем Шарля Монтескье. Французская интеллектуальная элита создает две базовые идеи, затем оформившие идеологию русофобии: "миф об экспансионизме и миф об азиатском деспотизме". Первый миф был основан на фальшивом "Завещании Петра 1-го", второй вытекал из всего хода русской истории.

Позже недолгий период благосклонности к Российской империи был связан с победой над Наполеоном. По словам А. Безансона, "вся Европа поистине теряет рассудок от любви к русскому самодержцу и объявляет его идеальным представителем рода человеческого. Ведь он избавил Европу от тирана Бонапарта, он даровал Польше конституцию. Бентам восхищается Александром, Джефферсон украшает свой кабинет его бюстом, госпожа де Сталь отправляется в Россию, чтобы вдохнуть там "воздух свободы"."

Но уже вскоре после Отечественной войны 1812 года в европейских столицах пошли разговоры, что Россия планирует создать всемирную монархию и что русский царь опаснее Наполеона. Тот же А. Безансон теперь пишет: "Усомнившись в легитимности российского государственного строя, европейцы внезапно осознали, что Россия принадлежит к иной цивилизации. В Европе либеральное мнение почти повсеместно одерживает победу, во Франции свершается революция 1830 года, в Англии происходит реформа избирательной системы, а Россия в это время самым безжалостным образом подавляет восстание в Польше. В сравнении с 18-м столетием европейцы решительно меняют свое отношение к России. Кюстин, Мишле, Уркхарт, Маркс рисуют Россию самыми черными красками".

После 1815 года русофобия в Европе растет, причем, как со стороны либералов и революционных сил, так, позже, и со стороны консерваторов. К примеру, если первые десятилетия 19 века немецкие консерваторы видели в Российской империи основу европейского порядка и монархизма, а либералы считали ее оплотом реакции, главным бастионом европейского деспотизма, то ближе к концу века русофобию либералов переняли и немецкие консерваторы наряду с социал-демократами, ссылавшимися порой на весьма негативные высказывания Маркса в адрес России. Если в 18-м веке Россию полагали страной просвещенного деспотизма, то теперь она объявляется страной "деспотизма восточного".

В новых условиях российское самодержавие, прежде воспринимавшееся как один из европейских "Старых режимов", начинает выглядеть анахронизмом. А стремление Николая 1-го к реставрации подобных режимов по всей Европе убеждало европейцев в агрессивности "закоснелой русской реакции", ставшей главным врагом европейской свободы. В представлениях европейцев Россия становится "чуждой цивилизацией", противостоящей Европе и ее утверждающимся демократическим ценностям. Особенно много для внедрения в европейское общественное мнение негативных образов России сделала Польша после восстания 1830 года. Тогда же в Европе формулируется аксиома, что деспотизм и рабство внутри страны неизбежно порождают агрессию и внешнюю экспансию.

В 1849 году царь по настойчивым просьбам Австрии послал, согласно договору, войска на подавление революции в Венгрии. Возмущение в Европе было всеобщим. По словам А. Безансона, "после 1848 года Европа начинает относиться к России с особым ожесточением". Ключевой идеей русофобии этого периода становится концепция, согласно которой Россия стремится покорить Европу и увековечить свое "монгольское господство над современным обществом". Постепенно по "русскому вопросу" среди европейцев возникает единодушие, в первую очередь между консерваторами и левыми радикалами. Российская "азиатчина", "восточные" корни самодержавия и "византийский" мессианизм — все это дополняется рассуждениями о природных свойствах славянства (хотя "националистический" или "расовый" дискурс сложится и проявит себя в полной мере только к концу века).

Так, в ходе усиления антирусского настроя в Германии наметился своего рода национальный консенсус, который отчасти объясняет тот энтузиазм, с которым немцы в августе 1914 года отправились воевать против исконного врага — Франции и восточного варвара — России.

Впрочем, в период конца 19-го — начала 20-го веков не было недостатка и в антигерманской направленности российской политики и прессы. Оформилась панславистская концепция как дальнейшее развитие того стереотипа, по которому Запад (то есть, в первую очередь Германия) стремится подчинить себе Россию и напялить на нее колпак своего "латинского" религиозно-идейного мировоззрения. Обе стороны жили в напряженном ожидании предстоящей роковой схватки между славянством и тевтонством.

После окончания Первой Мировой войны ситуация в Европе резко изменилась. Однако европейцы не спешили расстаться с давней защитной реакцией на "угрозу с Востока". Только теперь она увязывалась не с реакционным российским самодержавием, а с наступлением "мирового коммунизма". Сохранился и прежний стереотип о деспотизме, рабстве и нецивилизованности, как неотъемлемых чертах России. Крайнего выражения он достиг в нацистской Германии, когда русские просто были объявлены "недочеловеками", а большевизм — "иудео-масонским заговором".

После 1945 года ситуация в Европе вновь в корне изменилась, однако отношение к русским на "западе" долго следовало прежним образцам. Одним из его главных элементов стала смесь из коммунистической и военной угрозы со стороны Советского Союза. Новую "реинкарнацию" переживают представления о том, что "Азия начинается в Росии", теория "восточного деспотизма", стереотип об исконном "русском мессианстве", выражаемом формулой "Москва — третий Рим", к которым теперь присоединилась теория тоталитаризма...

Антисоветизм второй половины 1940-х — начала 1950-х годов во многом напоминал русофобию 1830-1840-х, однако с одним существенным отличием: в США, а затем и в Европе начинает развиваться серьезное профессиональное знание о России. Глубокое изучение прошлого и настоящего Советского Союза отвечало первостепенным национальным интересам США, и во второй половине 1940-х годов на базе уже существовавших в университетах славистических структур и параллельно с ними стали открываться крупные научные центры. К 1964 году было уже 33 таких центра, и их количество продолжало расти; докторские и магистерские диссертации исчислялись сотнями.