|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Не так давно столкнулся с мнением некоторых людей, что высокомерные европейцы-де всегда считали русских дикарями. Усомнился, что действительно всегда (то есть, с самого появления Руси), решил проверить историю вопроса. Собранные из разных источников данные скомпилировал в статью.
1. Что такое "Европа"?
Прежде всего, кого традиционно считали "европейцами" сами "европейцы"?
Отношение к "Европе" как определенной общности, внутренне единой и отличающихся от других частей света, сформировалось лишь в позднем Средневековье и Новом времени.
Так, во времена Античности обособления "Европы" не было. Распространение власти города-государства Рима, а затем Римской империи рассматривалось не как проявление европейской экспансии, а как экспансия именно Рима. А сама Римская империя являлась государственным воплощением средиземноморской цивилизации, которая охватывала Южную Европу, Переднюю Азию и Северную Африку.
В средние века начинается отождествление "Европы" с Христианским Миром, противостоящим миру ислама. Однако, возможно, из-за последующего разделения католической и православной церквей, в дальнейшем легко заметить отождествление "Европы" конкретно с областью распространения влияния католической церкви (что будет рассмотренно далее).
Распространение католического христианства в итоге сыграло одну из ключевых ролей в формировании идеи "Европы", и не только (или даже не столько) в качестве идеи единой веры: следствием было то, что институты правления по всей "Европе" были очень схожи между собой. В частности церковная структура с ее епископами и приходами.
Исторически первым проектом реализации европейской идеи было предложение в 1306 году французского юриста Дюбуа создать в Европе "Христианскую республику", руководить которой будет совет королей. Показывая пагубность войны и разобщенности народов, он видел путь восстановления мира в создании объединенной христианской Европы.
Однако в его проекте речь шла исключительно о правителях-католиках, что позволяет считать, что в свое видение единой "Европы" он не включал православные Русь, Византию, Болгарию и Сербию.
В ту эпоху объединенная "Европа" в значительной степени виделась как средство защиты от крупного потенциального агрессора. В последующие века таковым считалась Османская империя.
На борьбу с Османской империей был направлен и выдвинутый французским герцогом Сюлли в 1639 году "Великий проект", предусматривавший создание Федерации европейских государств.
Цели, представленные в "Великом проекте", были амбициозными: план состоял в низвержении могущества дома Габсбургов (источника постоянных европейских конфликтов с начала 16-го века), до уровня государей Пиренейского полуострова, выдворении турок и татар в Азию, восстановлении Византийской империи и последующем устроении счастливого союза европейских народов, в котором бы уже никто никогда между собой не воевал − Христианской Республики.
Если в общих чертах охарактеризовать "Великий план" герцога Сюлли, то речь в нем шла о реорганизации всей Европы, о преобразовании этого разнородного агломерата государств в некое европейское содружество, общие положения которого можно определить следующим образом:
— В отношении основных христианских конфессий (католиков, лютеран и кальвинистов) в государствах Европы должен быть сохранен и укреплен порядок, сложившийся на данный момент (начало 17 века), однако с тем, чтобы он таковым и остался на будущее, а возникновение каких-либо других вероисповеданий должно пресекаться на корню. Тот, кто не согласен с официально доминирующей в его стране религией, должен иметь право оставить страну;
— Устраивается большой территориальный передел Европы, имеющий целью ослабить главные габсбургские державы − Испанию и Австрию.
Европа, по плану Сюлли, будет разделена на пятнадцать государств, из которых никто не мог бы вызвать у других "зависти либо страха": шесть наследственных монархий (Франция, Испания, Англия, Дания, Швеция и Ломбардия), пять выборных монархий (Империя, Папское государство, Польша, Венгрия и Богемия), четыре республики (Венецианская, Итальянская, Швейцарская и Бельгийская).
Опять-таки нетрудно заметить, что и в представлении этого прожектера "Европа" ограничивается ее католической частью, Россия в нее не включается.
В 1693 году англичанин У. Пенн выдвинул идею создания общеевропейского собрания, которое должно было разрешать конфликты между державами в случае, если последние не могли разрешить их сами. Более того, Пенн указывал на необходимость принуждения в отношении отдельных стран, для выполнения коллективных решений, пользуясь объединенной силой государств-членов.
Пенн верил, что "из любви к миру и порядку' правители должны собраться на всеобщем Конгрессе, в Палате государств или в Парламенте и предложить послать туда 70 представителей от европейских государств сообразно "ценности территории, в которую включаются все доходы в целом, в том числе и правителей". Получалось, что Германская империя должна была послать 12 представителей, Франция — 10, Испания — 10, Италия — 8, Англия — 6, Португалия — 3, Швеция — 4, Польша — 4, Дания — 3, Венеция — 3, семь голландских провинций — 4, тринадцать швейцарских кантонов — 2, герцогство Голштинское и Курляндское — 1. Как говорилось в проекте, "если же будут приняты также турки и московиты, было бы достойно и справедливо, если бы они послали еще по десять человек'.
Таким образом, Пенн уже полагал возможным принятие в состав объединенной "Европы" и православной России наряду с мусульманской Турцией, хотя и не обязательным в отличие от католических европейских стран — традиционных участников таких проектов.
Из изучения этих проектов "единой Европы" складывается впечатление, что, если не географически, то идейно, начиная с 14 века к "Европе" в сознании, по крайней мере, западных европейцев относились только католические европейские страны. Даже православные страны Балканского полуострова (а тем более, мусульманскую Турцию) они в свою общность обычно не включали.
2. Место Руси и России в средневековой европейской политической мифологии
Языческая Русь имела немного контактов с Германией и Францией — крупнейшими европейскими странами, поэтому упоминаний о ней в их исторических хрониках мало.
Так первое в Германии упоминание слова "Русь" было в "Вертинских анналах" 839 года, а в "Раффельштеттенском таможенном уставе", созданном между 904 и 906 годами, говорится о торговле русских купцов на Среднем Дунае, на территории современной Австрии. Также упоминается о присылке княгиней Ольгой в 959 году посольства в Германию, к королю Оттону 1-му, с целью заключения политического союза и присылки в Киев немецкого епископа и священников для крещения Руси. Позже в хронике туманно сообщается, что немецкий епископ вернулся обратно, "ибо не успел ни в чем том, зачем был послан, и видел свои старания напрасными; на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с великим трудом едва спасся". Что именно произошло — неизвестно, но ряд историков полагает, что в Киеве произошел переворот и власть захватил язычник князь Святослав Игоревич.
А в "Анналах" Ламперта Херсфельдского упоминается, что на Пасху 973 года на немецком имперском съезде в Кведлинбурге среди прочих иностранных посольств присутствовало и русское.
Также из "Жития блаженного Ромуальда" известно, что в это время в Киев прибывает и германский проповедник монах Бонифаций (Бруно Кверфуртский), который проповедовал "королю Руси" и крестил того. Возможно, под "королем Руси" имелся в виду княживший тогда в Киеве Ярополк Святославич. Согласно "Житию", затем "брат же короля, живший рядом с ним, не хотел уверовать, а потому в отсутствие Бонифация был королем убит. Другой брат, который жил уже отдельно от короля" затем убил и "короля", и самого Бонифация. Описанная семейная междоусобица напоминает усобицу между Ярополком и его братьями Олегом и Владимиром.
Меж тем в памятниках французской рыцарской литературы и популярных или официальных исторических сочинениях можно заметить некоторые стереотипные суждения о Руси языческого периода, скорее мифологического, чем исторического характера.
Это представление о Руси как о далёкой богатой дикой стране, граничащей с христианским миром, и о "русских" — свирепых варварах, выступавших союзниками всевозможных пришельцев (язычников и мусульман), вторгающихся на территорию Франции. В представлениях таких авторов 11-12 веков, две "дружественные народности" ("славяне" и "сарацины") находились в неразрывном союзе. Главным сокровищем этой "варварской" Руси являлись дорогие ткани, драгоценные металлы и камни. Русь этой мифологии мыслилась неким эталоном богатства.
В 11 веке образ Руси начинает меняться на страну "неправильного" "греческого" христианства и "греческих" манер. С этого момента для французов русские начинают выступать и в образе наёмников византийского императора. Единственная положительная составляющая "русского" образа в историческом сознании средневекового французского общества связана с именем благочестивой королевы Анны Русской, дочери Ярослава Мудрого, супруги короля Генриха 1-го, матери короля Филиппа 1-го.
Между тем, несмотря на такую мифологию, начиная именно с Ярослава Мудрого увеличивается число контактов русских с жителями Западной Европы, в том числе и посредством заключения династических браков.
Так, жена самого Ярослава была дочерью шведского короля. Своих дочерей он выдал за норвежского, венгерского (правда, тогда еще наследника-изгнанника) и французского королей. Один из сыновей Ярослава женился на сестре польского короля, другой — на дочери немецкого графа, третий — на дочери византийского императора. Тестями внуков Ярослава Мудрого были король Польский, Веймарский граф Оттон, английский король (правда, уже после гибели того и завоевания его королевства Вильгельмом Завоевателем), а мужьями внучек Ярослава — король Польши, император Священной Римской Империи... Правнуки и праправнуки Ярослава по линии Владимира Мономаха также роднились с правителями Швеции, Польши, Венгрии, Дании...
Так, несмотря на постепенное ухудшение отношений между католиками и православными с момента окончательного раскола христианства в середине 11 века, идет установление дипломатических отношений Руси с "Западом", отчуждение между ними пока еще не видится заметным.
Поляки и венгры — ближайшие соседи с запада — конечно, и регулярно воевали с русскими, но и регулярно же роднились с ними, несмотря на разницу в вере. В общем, это можно назвать обычными "соседскими" отношениями государств той эпохи. Ярослав Мудрый и его брат Мстислав Храбрый даже организовали поход против Польши совместно с германским императором. Позже Владимир Мономах в союзе с поляками воевал против чехов.
Однако неприязнь к "схизматикам" постепенно растет — прежде всего в среде католического клира ближайших к Руси стран. Вот так в 12 веке пишет о русских краковский епископ Матфей в письме Бернарду Клервскому (1091-1153), аббату монастыря в Клерво, в Бургундии:
"Народ же русский, неисчислимый и многочисленностью подобный звездам, не блюдет правил ортодоксальной веры и установлений истиной религии. Не разумея, что вне католической церкви нет места для подлинного богослужения, он, как известно, позорно заблуждается не только в богослужении Тела Господня, но и в расторжении браков и перекрещивании, а также и других церковных таинствах.
От самого начала своего крещения преисполненный всевозможными заблуждениями, а вернее сказать — еретическим нечестием, он исповедует Христа разве что по имени, делами же совершенно отвергает. Ведь, не желая быть в согласии ни с Латинской, ни с Греческой церковью и отделившись от обеих, названный народ не причастен к принятию таинств ни по тому, ни по другому".
4-й Крестовый поход европейцев, захвативших центр православия — Константинополь — и потребовавших у русских в связи с этим подчинения римскому папе, а также первые столкновения немецких "миссионеров" с русскими в Прибалтике (прибалтийские племена ливов были данниками полоцких князей, и те пытались изгнать прибывающих в Прибалтику немецких рыцарей и колонистов; также данниками русских были эсты, на землях которых и произошли первые столкновения с немецкими рыцарями новгородских и псковских дружин, позже вторгавшихся и в Ливонию), конечно, никак не способствовали установлению хороших отношений с ними у русских.
А римские папы с конца 12-го века периодически публикуют буллы с призывами к торговой блокаде Руси. Так, например, Папа Григорий 9-й в январе 1229 года отправляет буллу к властям Рима с требованием прекратить торговлю с русскими оружием, лошадьми, кораблями, продовольствием и т.д. А в послании Григория 9-го Ливонскому ордену (1232 года) рыцари призываются на борьбу с русскими, которых Папа прямо именует "врагами веры".
После нашествия татар, установления на Руси татарского ига и связанного с этим нашествием начала дипломатических контактов с монгольской державой Франции и Римского Престола — образ Руси в глазах европейцев меняется.
Русь уже не воспринимается как серьезная военная сила, напротив — это слабая страна, завоёванная и разграбленная татарами. Русские князья видятся подчиненными татарских ханов, постоянно вынужденными отправляться к их двору для решения различных вопросов. Теперь Русь — часть "империи Тартаров".
Одновременно, именно с середины 13 века "Руссия" для французов приобретает чёткую географическую локализацию — страна, покрытая лесами, тянется от Польши и Венгрии на западе до реки Танаида (Дон) на востоке, на севере граничит с Пруссией. Меха — основное богатство Русской земли, хотя представления о России как стране, богатой драгоценными металлами, продолжали бытовать в качестве стереотипной характеристики. Формируется и образ Руси, как края суровых зим.
Стереотип о стране "неправильных христиан" — раскольников-схизматиков — дополнился и представлениями о некомпетентности русского духовенства, чья деятельность якобы отторгала от христианства многих язычников.
Татарское иго усилило представления европейцев о некой "азиатскости" русских. К тому же во времена ига русские князья не раз ходили в Польшу и Венгрию в составе татарского войска...
За время татарского ига в Западной Европе окончательно сформировался образ "русских варваров" — народа родственного с вандалами, гуннами и татарами: они дурно одетые, порочные (обжоры и пьяницы) дикари, покупающие и продающие себе женщин на рынках "за кусок или два серебра".
Позже сыграли свою роль и поляки — союзники литовцев, с которыми освободившееся от ига русское государство начало воевать за возвращение ранее утерянных русских земель.
В этот период польские писатели и учёные, такие как Ян Длугош или Матвей Меховский, начали изображать русский народ Московского княжества, как отдельный от остальной Руси народ, а также способствовали формированию негативного образа великорусов в Европе. Король Сигизмунд 1-й сообщал западным монархам, что "московиты" — не христиане, а жестокие варвары, относящиеся к Азии и сговорившиеся с турками и татарами разрушить христианский мир.
Ливонская война Ивана Грозного привела к всплеску русофобии в Европе. Во время этой войны татарская конница составляла существенную часть русского войска, а одно время касимовский хан чингизид Шах-Али (Шигалей) даже командовал всей русской армией.
В Европе было объявлено, что цель России в Ливонской войне — "окончательное разрушение и опустошение всего христианского мира". Был выдвинут лозунг "Священной войны" Европы против России.
В европейской пропаганде русских представляли через образы Ветхого Завета. Спасение Ливонии сравнивалось с избавлением Израиля от фараона. Утверждалось, что русские — это и есть легендарный библейский народ Мосох, с нашествием которого связывались предсказания о Конце Света.
Еще одной темой была "азиатская" природа русских. При изображении зверств московитов использовались те же эпитеты и метафоры, что и при описании турок.
Соответствующим образом пропаганда "обработала" и образ самого царя Ивана 4-го (прозвище которого на Западе до сих пор ошибочно переводят как "Ужасный"). Утверждалось о его невиданной жестокости — "превосходит своей жестокостью Нерона, Калигулу и, наконец, всех тиранов, которые описаны и ославлены историками, а также поэтами". Реальные масштабы происходивших при нем казней были преувеличены в сотни раз. В первой биографии Грозного, изданной в Европе в 1585 году, говорилось, что он любил играть в шахматы и проигравшим отрезал уши, нос и губы, тех же, кто отказывался играть, убивали сразу. В Ливонии царь якобы "сжигал и убивал все, что имело жизнь и могло гореть, скот, собак и кошек, лишал рыб воды в прудах, и все, что имело дыхание, должно было умереть и перестать существовать". Писали о его гареме из 50 жен, причем надоевших он убивал самыми изощренными способами. Похищал и насиловал женщин, которых потом казнил, и даже на улице знатные женщины при проезде царя должны были задирать подол и стоять так, пока не проедет вся его свита. Обычно Иван Грозный изображался на Западе в костюме турецкого султана, часто с пикой в руке, на которую насажена отрубленная голова.
3. Европейские мифы о России в период Нового времени
В раннее Новое время в странах Западной Европы отмечается повышенный интерес к Московской Руси. Количество трудов и свидетельств о "Московии", датированных 16-17 веками, исчисляется сотнями.
Тем не менее, в целом все они следуют одной определенной канве. Так бельгийский историк Стефан Мунд, автор фундаментального исследования "Orbis Russiarum: возникновение и развитие представлений о "русском мире" на Западе эпохи Возрождения", констатировал, что европейцы, попадая на Русь, поражались царству дикой природы, царской тирании, богатству непросвещённой церкви, отсутствию учебных заведений, незнанию древних языков, невоспитанности и порочности простого люда.
Разумеется, во многом все это было преувеличениями. Живучесть и популярность отталкивающих картин Московии-России связаны и со старыми средневековыми стереотипами, широко растиражированными в годы Ливонской войны, и с тем, что интеллектуалы эпохи Возрождения были исполнены чувства культурного превосходства над инокультурными народами. Конечно, сильное влияние на восприятие русских порядков иностранцами оказывали и политические убеждения, конфессиональная принадлежность, дипломатические интересы...
К примеру, европейские католики-тираноборцы и не могли счесть единоличную власть князя или царя ничем иным, кроме тирании!
На особенности свидетельств иностранцев указывал ещё В. О. Ключевский: "Будничная обстановка жизни, повседневные явления, мимо которых без внимания проходили современники, привыкшие к ним, останавливали на себе внимание чужого наблюдателя; незнакомый или малознакомый с историей народа, чуждый ему по понятиям и привычкам, иностранец не мог дать верного объяснения многих явлений русской жизни, часто не мог даже беспристрастно оценить их".
В 40-е годы 16 века немного сведений о "московитах" и "татарах" дает Гильом Постель, профессор восточных языков в "College de France", в своем труде "De la republique des Turcs". Постель несколько раз упоминает "московитов" и "татар", утверждая, например, что "христианское государство московитов вот уже больше двухсот лет не даёт этим татарам сделать набег на Европу".
В 1549 году выходит книга австрийского дипломата и путешественника Сигизмунда фон Герберштейна, в 1517 и 1526 годах бывшего послом Священной Римской Империи в Московском княжестве — "Записки о Московии". Книга стала достаточно популярна в Западной Европе — только во второй половине 16 века она переиздавалась двадцать два раза. Многие последующие описания "Московии" европейских авторов, как например, труд Андрэ Тевэ, основывались именно на работе Герберштейна. Деспотия русских правителей — одна из ключевых черт в описании ими русского государства.
В 1570 году известный переводчик, историк Франсуа де Бельфорэ (ок. 1529-1583) издал "Всеобщую историю мира", в которой была глава о Московии. Автор критично относился к политическим порядкам московитов, полагая, что они ничем не отличаются от таковых у турок: подданные раболепно и беспрекословно подчиняются своему всевластному правителю.
Французский гуманист Луи Ле Руа (1510-1577) в труде "О превратности, или разнообразии вещей во вселенной, и о согласованности воинских деяний и наук у первых и самых славных народов мира, начиная с тех времён, когда возникли гражданские нравы и человеческая память, до настоящего времени" (1575) включает "московитов" в число "первых и самых славных народов мира". Московия у него — одна из сильнейших и крупнейших современных держав, заставившая соседей себя опасаться, и яркий образец деспотического правления, основанного на сакрализации личности монарха и бесправии подданных.
В 1576 году философ и политик Жан Боден (1529 или 1530-1596) издал фундаментальный труд по вопросам политической теории "Шесть книг о государстве". Боден оценивает Московское государство не как тиранию, а как образец "сеньориальной" монархии или деспотии (по Аристотелю) — законной формы правления, наиболее древней и естественной из всех.
Королевский историограф и космограф Андрэ Тевэ (1516-1592) интересен двумя своими трудами — "Всеобщей космографией" (1575), содержащей и раздел, посвященный Московии, и "Достоверными портретами и жизнеописаниями прославленных людей: греков, латинян и язычников" (1584) — среди прочих там описывается биография Василия 3-го.
Следуя за Герберштейном в его основных положениях, Тевэ утверждает, что московиты находятся под властью "тиранов", схожих с тиранами Африки и Эфиопии. "Герцоги" Московии, будь то Василий 3-й или Иван 4-й, пользуются "абсолютной властью, как над епископами, так и над другими, распоряжаясь имуществом и жизнью каждого по своей прихоти". При этом "московиты столь любят и почитают своих герцогов, что утверждают, что воля их государя есть воля Божья, и всё, что он совершает, исходит от Бога". Подданные русского правителя, "как бы велики они ни были, называют себя холопами, то есть рабами, герцога".
Надо сказать, что уже упомянутый Стефан Мунд относит А. Тевэ, наряду с Ф. де Бельфорэ и некоторыми другими, к "авторам-переписчикам", разделы которых о Московии представляют собой "полный или почти полный плагиат" и могут изучаться лишь как образец рецепции и трансляции сведений С. Герберштейна (Тевэ), Боэмия (Бельфорэ) и других предшественников.
Итак, по мысли европейских интеллектуалов 16-го века, в деспотичной Московии живут самые настоящие варвары. Именно дикость и варварство "московитов" можно назвать второй после деспотии ключевой чертой образа Московской Руси.
Моральный облик русских у вторящего Боэмию Бельфорэ весьма непригляден: воинственные дикари, пьяницы, развратники, обманщики, взяточники, дурно относящиеся к женщинам, плохо образованные, приверженцы рабского состояния, заблуждающиеся христиане.
Андре Тевэ, однако, игнорирует данные Боэмия и его последователей, С. Мюнстера и Бельфорэ, о том, что московиты поголовно предаются пьянству и разврату, не почитая это за грехи. Напротив, Тевэ повторяет сведения от Герберштейна о том, что московский государь совершенно запрещает своим подданным употреблять вино, кроме нескольких раз в году; лишь своим телохранителям он разрешил предаваться обильным возлияниям круглогодично, построив для них специальный город неподалеку от Москвы — Naly (слобода Наливки).
А. Тевэ повторяет еще ряд утверждений С. Герберштейна, характеризующих нравы и порядки русских с невыгодной стороны. Он пишет о ненадежности московитов как торговых партнеров, которые "суть самые хитрые и лживые из всего северного региона", а также о "жалком" положении женщин, которые скрыты в домах и охраняются строже, чем у турок. Упоминает он и о рабстве, пронизывающем всю социальную жизнь московитов, о практике продажи отцами собственных сыновей.
Единственным исключением среди русских Тевэ называет жителей Новгорода Великого, который до недавнего времени был "свободным городом". Но и нравы новгородцев уже стали портиться под влиянием московских властей: "Народ самый честный и учтивый, однако благодаря постоянным контактам они начинают облачаться в дикую природу тех, кто ими повелевает".
Московию Тевэ представляет, как страну, хотя и не лишенную письменной культуры, но все же слабо ее освоившую по сравнению с христианским Западом эпохи Возрождения. Он уверен, что духовные лица на Руси плохо владеют византийским богословским наследием: они "не учены и не искушены в греках". О светских науках у московитов Тевэ даже не упоминает. Не менее явно о "варварстве" московитов для него свидетельствует облик русских городов. Если для человека западной культуры город представлялся обязательно областью применения каменной архитектуры, то на Руси в городском строительстве господствовало дерево. Потому для А. Тевэ московиты — варвары, не владеющие искусством каменной архитектуры, которым гордится западный мир. Возможно, и С. Герберштейн был такого же мнения, хотя не выразил его конкретно.
Как и его предшественники, А. Тевэ подчеркивает воинственность жителей Московии, описывает, опираясь на Герберштейна, организацию конного дворянского войска, манеру ведения войны, вооружение. В целом, он невысокого мнения о военном искусстве русских, которое сравнивает с тактикой кочевых варварских племен Северной Африки: они идут в бой "безо всякого порядка, на манер арабов и мавров, как я видел в их стране, когда пересекал пустыни". Также русские не столь искусны в использовании артиллерии, как французы или испанцы. По мнению Тевэ, это присходит из-за того, что русские вообще узнали об огнестрельном оружии совсем недавно, научившись создавать и использовать его в захваченной Ливонии или у пленных поляков и турок. Однако следует признать, что варварство жителей Московии все же для А. Тевэ относительно. Он не ставит московитов в один ряд с их северными соседями, обитающими около Балтийского моря, которые, по его мнению "природные варвары, грубые умом, очень необщительные, телосложения такого же, какое имеют скифы в Азии", или с мордвой, которые "столь дики, что невозможно сказать, магометане они или идолопоклонники".
В отношении религии московитов Тевэ утверждает: "Московит — не неверный, как о том кричат, но истинный христианин, что лучше всего подтверждается тем, что вытекает из его религии и строгого следования ей". Разумеется, католический священник Тевэ отмечает многочисленные "заблуждения" русских, но подчеркивает их искреннее благочестие, суровость жизни черного духовенства, подвижничество отшельников-столпников, и проповедников, сеющих истину среди диких народов с великой опасностью для жизни. Вслед за Герберштейном упоминает о том, что у московитов нет проповедников, толкующих Священное писание, вместо них священники в воскресные дни читают пастве книги Нового завета и сочинения греческих отцов Церкви. Московия, в глазах Тевэ, сокрушавшегося о расколе христианского мира, была образцом религиозного единства и традиционализма, достигавшегося за счет недопущения свободного и публичного толкования Священного писания.
Так, хотя, с одной стороны, Московия представлена Тевэ как страна с сомнительными нравами и тираническим строем, рабством, низким уровнем письменной культуры, примитивным деревянным строительством и военным делом, жителей которой он именует "варварами" и сравнивает с жителями Северной Африки и горцами Шотландии, в то же время московитов в его глазах нельзя сравнивать с дикарями-идолопоклонниками Черной Африки, Нового света и окраин Европы. В отношении последних московиты выступают даже как некие "культурные герои", распространяя среди них человеческий образ жизни и христианство, и сами являются народом, хотя и заблудшим, но "истинно" христианским, чрезвычайно благочестивым, религиозно единым и держащимся веры предков. Очевидно, что А. Тевэ видел в далекой Московии то, чего так остро не хватало, по его мнению, христианскому Западу эпохи Реформации.
Видимо, и в дальнейшем в работах многих европейцев Россия представляется занимающей некое промежуточное место между "настоящими дикарями" и "настоящими цивилизованными европейцами".
Рассказы европейских путешественников, побывавших в России, хотя вносят в представления о ней многие уточнения, однако в целом также следуют тем же прежним стереотипам.
Рассказ капитана Жана Соважа из Дьеппа о посещении Архангельска в 1586 году. хранится в Парижской национальной библиотеке и впервые был опубликован в 1834 году. Вместе с отчётом о путешествии в архивах был найден "Словарь Московитов".
Жан Соваж в своём кратком отчёте повторяет две уже известные характеристики: суровость климата и чрезмерное потребление спиртных напитков: "Обычай здешней земли пить очень много".
"Словарь Московитов" дает возможность узнать больше: в России иная, чем французская, русская народная музыкальная культура, отсутствует большой интерес к паранаукам, более простая торговая специализация, большая зависимость экономической деятельности и образа жизни от суровых природных условий, наличие пространств нецивилизованной, дикой природы, животных, рыбы, преобладание деревянной архитектуры, традиция употреблять алкоголь в больших количествах.
Некоторые словарные статьи связаны с посещением женщин "лёгкого поведения", но это вряд ли может послужить доказательством тезиса о сексуальной распущенности русских. Интересно, что несколько словарных статей подразумевают общение между путешественниками и их торговыми партнёрами на темы античной истории, хорошо известные усской читающей аудитории — об "Александре Великом", "Цезаре", "Помпее", "Ганнибале и городе Карфагене", "воеводе Сципионе Лафриканском".
Вышедшее в 1607 году сочинение "Состояние Российской империи" капитана Жана Маржерета, служившего Борису Годунову и Лжедмитрию 1-му, содержало большой объём сведений о России и русских.
В "Предуведомлении к читателю" Маржерет объясняет, что правильное название страны — "Россия", а население России называется не московиты, а русские; московитами можно назвать лишь жителей столицы.
Описывая географическое местоположение страны, её природу и народы, автор указывает стереотипные черты — большие пространства, но пригодные для земледелия; давление лесов и болот; изобилие дичи и рыбы; весьма суровый климат (зима местами длится шесть месяцев) в самых населённых частях "Империи"; "греческое" христианство (впрочем, свобода вероисповедания дарована "императорами" всем, за исключением "римских католиков и евреев").
Маржерет опровергает мнение о военной слабости русских и называет Россию "надёжнейшим редутом христианского мира", хорошо вооружённым и защищённым против "скифов и иных магометанских народов".
Но при рассмотрении политического устройства России и морального облика русских мы встречаем традиционные характеристики — деспотизм власти, дикость и невежество народа.
Маржерет утверждает, что "абсолютная власть государя в своём государстве внушает страх и почтение подданным, а внутри страны хороший порядок и управление защищают её от постоянных варварских набегов". Тайный Совет при государе состоит из ближайших родственников. На его заседания приглашают иерархов церкви, но мнение духовенства спрашивается для формы. "У них, собственно говоря, нет иного закона или совета, кроме воли Императора, будь она хороша или дурна". Все жители страны, благородные и неблагородные, даже братья правителя именуют себя холопами Государя, то есть, рабами Императора.
Моральный облик русского человека у Маржерета снова весьма нелицеприятен: "Если принять во внимание их нравы и образ жизни, так они грубы и не образованны, без всякой учтивости, народ лживый, без веры, без закона, без совести, содомиты и запятнаны другими пороками и грубостью". Вдобавок ко всему, "это самая мнительная и недоверчивая нация на свете". В этой несвободной закрытой стране только некоторые правители (Борис Фёдорович и Лжедмитрий 1-й), ненавидящие пороки подданных, пытались эти пороки исправлять, но мало в том преуспели.
Самые ужасающие пороки русских — пьянство и невежество. Француз отмечает разнообразие спиртных напитков. Пороку пьянства предаются все (без гендерных и возрастных различий). Простолюдины пьют только по праздникам, до тех пор, пока не закончится выпивка, а "дворяне вольны делать любую выпивку и пить, когда захотят".
Невежество особо пестуется в Россию, поскольку оно — "мать их благочестия". "Они ненавидят учение и, в особенности, латинский язык. У них нет ни одной школы, ни университета. Только священники обучают молодёжь читать и писать, что мало кого привлекает".
Европейские путешественники и дипломаты продолжали следовать таким традициям "описания" России и в последующие десятилетия. Еще одно популярное сочинение было издано в 1647 году, это было "Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию" Адама Олеария, позже переиздаваемое почти на всех языках Западной Европы. Олеарий писал: "Наблюдая дух, нравы и образ жизни русских, вы непременно причислите их к варварам". Затем он по шаблону описывал рабское положение при царе всех даже самых высокопоставленных вельмож, которые, в свою очередь, так же относятся к своим подчиненным, отношение подданных к царю, как к богу, осуждал русских за недостаток "хороших манер" — за "плотскую похоть и прелюбодеяния": "Они так преданы плотским удовольствиям и разврату, что некоторые оскверняются гнусным пороком, именуемым у нас содомиею; при этом употребляют не только pueros muliebria pati assuetor... (лат. мальчиков, привыкших подвергаться женской участи), но и мужчин, и лошадей. Это обстоятельство доставляет им потом тему для разговоров на пиршествах. Захваченные в таких преступлениях не наказываются у них серьёзно. Подобные гнусные вещи распеваются кабацкими музыкантами на открытых улицах или же показываются молодёжи и детям в кукольных театрах за деньги... Они сняли с себя всякий стыд и всякое стеснение..."
Олеарий пишет, что русские "годятся только для рабства" и их надо "гнать на работу плетьми и дубинами". Впрочем, и Олеарий отмечал строгое соблюдение русскими всех постов православной веры и обязательное посещение ими церкви.
В "Записках о России" 1754 года, хранящихся в архиве французского МИДа, дипломат говорит о русских: "Поскольку они по натуре своей воры и убийцы, то не колеблясь совершают одно или другое из этих преступлений, если случай представится, и это в ту пору, когда они постятся и даже водки себя лишают. Именно в это время напускной набожности особенно опасно находиться на улице в двух городах, в Москве и Санкт-Петербурге; большой риск, что ограбят и даже убьют. В обычае русских убивать тех, кого грабят; в объяснение они говорят, что мертвые не болтают".
4. Трансформации отношения европейцев к России в 18-20 веках
Вольтер, желавший написать историю царствования Петра Великого, получил этот заказ от Елизаветы. Работа началась в 1757 г., причем из России Вольтеру доставлялись исторические материалы. Часть этих материалов для Вольтера готовил сам Ломоносов, он же писал критические замечания на его текст. Ломоносов жаловался на общую тенденциозность труда. В смягченной форме Вольтер следовал той же установке, которую выразил раньше в своей "Истории Карла 12-го, короля Швеции": "Московия, или Россия ... оставалась почти неизвестной в Европе, пока на ее престоле не оказался царь Петр. Московиты были менее цивилизованы, чем обитатели Мексики при открытии ее Кортесом. Прирожденные рабы таких же варварских, как и сами они, властителей, влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел и не разумея пользы оных".
В то же время Петр 1-й снискал восхищение Вольтера, который представил Европе образ России, семимильными шагами движущейся к царству разума и прогресса. Вольтер изобразил Россию "пространством возможного", что во многом перекликалось с формулировкой Лейбница — "Россия — tabula rasa".
Действительно, в результате военных успехов Петра Россия становится великой державой, его реформы так трансформируют институты и социум, что новая империя приобретает форму "просвещенной монархии" — типичного для тогдашней Европы "Старого порядка". Так, со времени Петра Великого начинаются интенсивные и никогда более не прекращавшиеся германо-русские взаимоотношения. Чрезвычайно тесными становятся династические связи. Многочисленные немецкие дворы исправно поставляли невест русским царям и великим князьям, а русские княгини и принцессы чаще всего выходили замуж за немецких монархов. Россия на равных входит в семью европейских наций; представление о ней как о "стране будущего", где на огромных просторах возможно проводить самые смелые эксперименты в области управления, получают распространение в европейском публичном дискурсе. В политическом сознании европецев надолго утвердился образ Петра 1-го как способного ученика — образ, перенесенный затем и на всю Росиию в целом. Однако достаточно часто звучали и сомнения в способности русских усвоить ценности европейской цивилизации. Намеченной Вольтером "оптимистической" линии противостояло мнение, высказанное Монтескье и развитое другими философами. Не отрицая того, что Россия представляла собой некую tabula rasa, они подчеркивали отсутствие в ней слишком многого, что обеспечило Европе ее успехи.
Руссо считал, что цивилизация была привнесена в страну, для этого еще не созревшую, что она носила имитационный характер, что Петр 1-й пытался сделать из дворян немцев либо англичан, а не цивилизованных русских. Мыслители и политики 18-го века подчеркивали близость России к Азии (иногда и прямо указывая на ее азиатское происхождение) и высказывали сомнения в возможности цивилизовать огромную империю, населенную "татарами" и "камчадалами".
Во второй половине 18-го века возникает образ России как "бастиона", защищающего Европу от Азии, — в первую очередь от мусульманской угрозы. Основания для этого имелись: Россия участвовала в двух войнах с Турцией и значительно расширила свои владения на юге главным образом за счет Крымского ханства. Процветавший среди философов-просветителей культ Екатерины 2-й, начало которому положил Вольтер, способствовал восприятию ее побед в первой русско-турецкой войне как триумфа не только России, но и цивилизации. Самое масштабное расширение российских владений трактовалось как исполнение цивилизаторской миссии. Как заметил М.Милиа, никогда больше Европа, не реагировала на имперскую экспансию России с большим безразличием.
В этот период для общественного мнения Европы Россия была "своей", когда речь шла о политике, дипломатии, об аристократии и образе жизни двора, где царили те же моды, что и в Париже. В то время как путешественники указывали в своих записках на чрезвычайно тонкий слой цивилизации, из-под которого проступает дикость, философы-просветители говорили, что в России существуют два разных народа — просвещенное дворянство и "варварское" крестьянство.
На протяжении 18-го века в Европе все возрастало ощущение своего отличия от остального мир и своего превосходства. Оно проявилось прежде всего в противостоянии с неуклонно слабеющей Турцией. В отличие от России Османскую империю не приняли на равных в семью европейских держав, союзы с ней по-прежнему считались не совсем хорошим тоном, турки — варварами, а политическое устройство их страны — далеким от норм цивилизации.
Однако в том же 18-м веке теоретически оформляется концепция "восточного деспотизма", связанная ныне с именем Шарля Монтескье. Французская интеллектуальная элита создает две базовые идеи, затем оформившие идеологию русофобии: "миф об экспансионизме и миф об азиатском деспотизме". Первый миф был основан на фальшивом "Завещании Петра 1-го", второй вытекал из всего хода русской истории.
Позже недолгий период благосклонности к Российской империи был связан с победой над Наполеоном. По словам А. Безансона, "вся Европа поистине теряет рассудок от любви к русскому самодержцу и объявляет его идеальным представителем рода человеческого. Ведь он избавил Европу от тирана Бонапарта, он даровал Польше конституцию. Бентам восхищается Александром, Джефферсон украшает свой кабинет его бюстом, госпожа де Сталь отправляется в Россию, чтобы вдохнуть там "воздух свободы"."
Но уже вскоре после Отечественной войны 1812 года в европейских столицах пошли разговоры, что Россия планирует создать всемирную монархию и что русский царь опаснее Наполеона. Тот же А. Безансон теперь пишет: "Усомнившись в легитимности российского государственного строя, европейцы внезапно осознали, что Россия принадлежит к иной цивилизации. В Европе либеральное мнение почти повсеместно одерживает победу, во Франции свершается революция 1830 года, в Англии происходит реформа избирательной системы, а Россия в это время самым безжалостным образом подавляет восстание в Польше. В сравнении с 18-м столетием европейцы решительно меняют свое отношение к России. Кюстин, Мишле, Уркхарт, Маркс рисуют Россию самыми черными красками".
После 1815 года русофобия в Европе растет, причем, как со стороны либералов и революционных сил, так, позже, и со стороны консерваторов. К примеру, если первые десятилетия 19 века немецкие консерваторы видели в Российской империи основу европейского порядка и монархизма, а либералы считали ее оплотом реакции, главным бастионом европейского деспотизма, то ближе к концу века русофобию либералов переняли и немецкие консерваторы наряду с социал-демократами, ссылавшимися порой на весьма негативные высказывания Маркса в адрес России. Если в 18-м веке Россию полагали страной просвещенного деспотизма, то теперь она объявляется страной "деспотизма восточного".
В новых условиях российское самодержавие, прежде воспринимавшееся как один из европейских "Старых режимов", начинает выглядеть анахронизмом. А стремление Николая 1-го к реставрации подобных режимов по всей Европе убеждало европейцев в агрессивности "закоснелой русской реакции", ставшей главным врагом европейской свободы. В представлениях европейцев Россия становится "чуждой цивилизацией", противостоящей Европе и ее утверждающимся демократическим ценностям. Особенно много для внедрения в европейское общественное мнение негативных образов России сделала Польша после восстания 1830 года. Тогда же в Европе формулируется аксиома, что деспотизм и рабство внутри страны неизбежно порождают агрессию и внешнюю экспансию.
В 1849 году царь по настойчивым просьбам Австрии послал, согласно договору, войска на подавление революции в Венгрии. Возмущение в Европе было всеобщим. По словам А. Безансона, "после 1848 года Европа начинает относиться к России с особым ожесточением". Ключевой идеей русофобии этого периода становится концепция, согласно которой Россия стремится покорить Европу и увековечить свое "монгольское господство над современным обществом". Постепенно по "русскому вопросу" среди европейцев возникает единодушие, в первую очередь между консерваторами и левыми радикалами. Российская "азиатчина", "восточные" корни самодержавия и "византийский" мессианизм — все это дополняется рассуждениями о природных свойствах славянства (хотя "националистический" или "расовый" дискурс сложится и проявит себя в полной мере только к концу века).
Так, в ходе усиления антирусского настроя в Германии наметился своего рода национальный консенсус, который отчасти объясняет тот энтузиазм, с которым немцы в августе 1914 года отправились воевать против исконного врага — Франции и восточного варвара — России.
Впрочем, в период конца 19-го — начала 20-го веков не было недостатка и в антигерманской направленности российской политики и прессы. Оформилась панславистская концепция как дальнейшее развитие того стереотипа, по которому Запад (то есть, в первую очередь Германия) стремится подчинить себе Россию и напялить на нее колпак своего "латинского" религиозно-идейного мировоззрения. Обе стороны жили в напряженном ожидании предстоящей роковой схватки между славянством и тевтонством.
После окончания Первой Мировой войны ситуация в Европе резко изменилась. Однако европейцы не спешили расстаться с давней защитной реакцией на "угрозу с Востока". Только теперь она увязывалась не с реакционным российским самодержавием, а с наступлением "мирового коммунизма". Сохранился и прежний стереотип о деспотизме, рабстве и нецивилизованности, как неотъемлемых чертах России. Крайнего выражения он достиг в нацистской Германии, когда русские просто были объявлены "недочеловеками", а большевизм — "иудео-масонским заговором".
После 1945 года ситуация в Европе вновь в корне изменилась, однако отношение к русским на "западе" долго следовало прежним образцам. Одним из его главных элементов стала смесь из коммунистической и военной угрозы со стороны Советского Союза. Новую "реинкарнацию" переживают представления о том, что "Азия начинается в Росии", теория "восточного деспотизма", стереотип об исконном "русском мессианстве", выражаемом формулой "Москва — третий Рим", к которым теперь присоединилась теория тоталитаризма...
Антисоветизм второй половины 1940-х — начала 1950-х годов во многом напоминал русофобию 1830-1840-х, однако с одним существенным отличием: в США, а затем и в Европе начинает развиваться серьезное профессиональное знание о России. Глубокое изучение прошлого и настоящего Советского Союза отвечало первостепенным национальным интересам США, и во второй половине 1940-х годов на базе уже существовавших в университетах славистических структур и параллельно с ними стали открываться крупные научные центры. К 1964 году было уже 33 таких центра, и их количество продолжало расти; докторские и магистерские диссертации исчислялись сотнями.
Среди сложившихся в зарубежной русистике в период холодной войны интерпретаций истории России можно выделить два историографических образа. Первый принадлежал в большей степени публичному дискурсу и был особенно привлекателен и полезен в периоды обострения отношений между СССР и США. Второй был актуален для профессиональной сферы.
Первый образ может быть назван консервативным. Это образ самобытной России, утверждавший российскую исключительность и подчеркивавший деспотические черты в ее прошлом и настоящем. Он рисует "особый путь" исторического развития страны неевропейской, лежащей между Востоком и Западом, в силу чего в ней присутствует целый ряд "азиатских" черт. Тоталитарный Советский Союз представал очередным воплощением этой России — бедной, отсталой страны, где народ находится под постоянным гнетом верховной власти.
Второй образ основан на либеральном прогрессистском видении истории и сосредоточен главным образом на России императорского периода. В соответствии с логикой теории модернизации "настоящая" история России началась с реформ Петра 1-го, представлявших собой радикальный разрыв с московской "традицией". Особое внимание уделяется второй волне модернизации — Великим реформам, последующей индустриализации и краткому "парламентскому эксперименту". Всё это — вехи на пути, который проходят все страны в ходе исторической эволюции. А вот дальше начинаются разночтения. Для одних история России на этом заканчивается и начинается трагедия. Для других начинается лишь новый этап: советское общество с колоссальными издержками двигалось по пути модернизации, догоняя своих более развитых соседей. Предполагалось, что рано или поздно Советский Союз путем реформирования достигнет той стадии социального и экономического развития, когда различия с постиндустриальными обществами Запада перестанут быть значимыми.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
