Милиционер встал, отодвинул табурет и дал пройти к кровати нянечке. Та поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту.

— Давай, милай.

Я послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Затем женщина взяла стакан воды и протянула мне.

— Пей, деточка.

Сначала перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сделал несколько глотков. Второй порошок я проглотил по точно такой же схеме, после чего старушка забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Милиционер хмыкнул, затем снова подвинул табурет и сел. С минуту смотрел на меня, потом продолжил допрос: — Так что случилось у вас там? Почему ты ушел?

— Просто ушел. Решил мир повидать.

— А не врешь? — он испытующе посмотрел мне в глаза. — Ладно, поверю. Но если врешь — берегись! Лучше сейчас все скажи, потому как проверять будем тебя... по все статьям. И в твой скит съезжу и там все узнаю.

Я заметил, как дрогнули краешки губ у Лукича, при этом он негромко, но достаточно звучно, хмыкнул. Милиционер покосился на него, но ничего не сказал. Даже я, мало чего понимающий в здешнем раскладе, усмехнулся про себя.

"Поедет проверять. Смешно. Сказочник. Да тебя местные бандиты повесят на ближайшем суку через пару часов после того, как ты окажешься за околицей".

Тут дверь палаты снова открылась, и к нам направился, единственный доктор нашей больницы. Пенсне и бородка. Как мне уже было известно, фельдшер с женой, которая состояла при больнице сестрой-хозяйкой, уехали из села через пару месяцев после октябрьского переворота, а через год, когда в уезде появились банды, вслед за ними уехали две медсестры. Что держало здесь врача, я не знал.

— Здравствуйте. Я врач. Михаил Сергеевич Ватрушев.

— Здравствуйте, товарищ доктор. Старший милиционер Трофилов Илья Степанович, — представитель власти поднялся с табурета. — Вы осматривали больного?

— Неоднократно, а также внесли соответствующую запись в его больничную карту. Никаких следов уголовных татуировок на его теле не обнаружено. На руках присутствуют признаки тяжелого физического труда, что неудивительно, он же старовер. Все знают, что они не белоручки, все делают своими руками. Есть след от ножа. Очень старый. Еще несколько шрамов от звериных когтей. М-м-м.... В общем, это все.

Милиционер повернулся ко мне.

— Ножом кто тебя, парень, ударил?

— Дело прошлое, — я посмотрел на милиционера и понял, что он не отстанет. — Несчастный случай. На охоте.

— На охоте, говоришь? — сейчас в его голосе слышалась угроза, он пытался на меня давить. — А может, ты просто правду сказать не хочешь?

— Один Бог правду знает, но не люди.

— Нет твоего бога, и никогда не было! — скривился от моих слов представитель власти. — Его попы придумали! И тебе тоже голову задурили.

— У нас попов нет. Наша вера от сердца идет, — тихо и смиренно, как и положено истинному верующему, ответил я.

Трофилов открыл было рот, но говорить ничего не стал. Воспользовавшись паузой, врач поинтересовался: — Я могу идти?

— Да. Спасибо. Хотя погодите! Товарищ доктор, когда его можно будет выписать из больницы?

— Организм сильно истощен. Егор сейчас, словно, скелет: кожа да кости. Раны затягиваются. С переломом тоже ничего сложного нет. Так что, недели две еще полежит.

— Спасибо, товарищ.

— Не за что. Обращайтесь.

Дверь за врачом закрылась. Представитель власти снова сел на табурет.

— Все! Насчет веры больше не спорим, — буркнул недовольный милиционер. — Лучше правду скажи: почему из скита ушел?

— Ушел. Других оно не касается, — тихо, но веско сказал я.

— Других, — повторил милиционер. — Ты что в другой стране живешь? Мы все — советский народ, единый и сплоченный. Ты или враг или вместе с нами, другого быть не может. Решать тебе.

Я придал лицу задумчиво-испуганное выражение: — Почему враг? Я не враг людям. У меня и в мыслях не было разбойничать.

— Да я ни это хотел сказать! — раздосадовано воскликнул Трофилов. — Ты, Аграфов, мне тогда так скажи: ты за советскую власть или против?

Я включил "дурачка".

— А как надо? Как правильно?

— Тьфу! — чуть не сплюнул на пол милиционер. — Вы посмотрите на него! Как правильно! Ты совсем, что ли такой непонятливый?! Про коммунистов слышал? А про Ленина?

— Про коммунистов и Ленина не слыхал. Они кто?

— Ты что: совсем дикий? — в его голосе чувствовалось явное раздражение.

— Почему дикий? — придал лицу выражение обиды. — Я грамоте обучен. Читать и писать могу.

— Причем тут твоя грамотность, Егор? Ты хоть про революцию слыхал?!

— Про ре...люцию слыхал, и про то, что большевики это дети Антихриста слыхал, а про коммунистов не слыхал.

— Вот же вражьи дети! — не выдержав, уже в сердцах, сердито воскликнул представитель власти. — Что удумали! Дети Антихриста! Телепень ты лесной! Детине девятнадцать лет, а он в политической ситуации разбирается, как сущий младенец! Твой бог...!

— Нашу веру не троньте! — перебил я его, придав к голосу суровости.

— А! Что с тобой говорить. Да и не мое это дело. Пусть с тобой об этом комсомольцы спорят, — милиционер аккуратно засунул исписанный листок в планшет, потом встал. — Значит так, Егор Аграфов. Как выйдешь, так первым делом ко мне придешь. В отделение милиции. Понял?

— Понял.

— Хорошо, если понял. К этому времени, я буду знать, что с тобой делать.

Милиционер рефлекторно поправил фуражку и направился к двери. Я задумался. Как вести себя, я приблизительно представлял. Буду и дальше изображать старовера. Тем более что правила жизни староверов, мертво вбитые в подкорку моего сознания, никуда не делись. Именно они определяли, на рефлекторном уровне, мои действия и поступки. С этой стороны у меня подвохов не должно быть, зато мой современный язык мог запросто подвести меня и превратить в заграничного шпиона. Да и ориентировки никто не отменял. Побег был совершен, причем массовый. Значит, описания беглецов должны быть во всех милицейских участках. И моя физиономия там есть. Или нет? Сбежать? Да меня от ветра шатает. В туалет иду, держась за стенку. И неделя, даже две, мало, что дадут. Чтобы физически окрепнуть мне месяц надо. Да и с документами как быть? Если органы не опознают беглеца, то есть хороший шанс получить какой-нибудь документ.

ГЛАВА 2

Начальник местного отделения ГПУ Степан Евсеевич Скидок сидел под портретом Ленина и в сотый раз думал о том, как ему поймать банду Левши. Дело в том, что начальство в свое время поставило ему условие: наведешь окончательный порядок на месте, простим и вернем в Красноярск. Уже три месяца он находится в этом богом проклятом селе.

"Сослали. Да, совершил проступок. И что? Ошибся. С кем не бывает, а так верой и правдой служил. Ну, расстрелял не тех. И что? Там все одно контра была".

В дверь неожиданно постучали, Скидок раздраженно вскинул голову, потом она приоткрылась, и в узком проеме показалось симпатичное личико его секретарши, а также любовницы, Наточки.

— Степан Евсеевич, к вам товарищ Конопля.

— Давай его сюда!

В кабинет зашел агент первого разряда, являющийся заместителем начальника по оперативной части. Тяжелое, мясистое лицо. Со стороны он казался тяжелым, неповоротливым, тупым мужиком, но на деле был хитрым, изворотливым и жестким человеком. Именно он должен был получить должность начальника, а вот на тебе! — прислали этого выскочку из Красноярска. Вначале они были врагами, но спустя какое-то время, после серьезного и откровенного разговора, пришли к соглашению: как только Скидок уходит на повышение, то вместо себя оставляет Макара Коноплю. Начальник пошел на это, так как понимал, что без своего оперативника он пустое место, так как тот здесь уже полтора года, а значит, плотно оброс связями и агентами. Когда ему было нужно, Скидок умел ладить и находить верный тон с подчиненными. Так бы все и шло, как было задумано, вот только несколько дней случилось одно нехорошее событие, причем именно лично для него. Бандиты Левши на глазах у всей деревни расстреляли пять человек из агитационной бригады, которая ездила с концертами по уезду и агитировала за советскую власть, при этом ни артистов, ни сопровождающих их лиц не тронули. Так как это была вторая подобная акция за месяц, у уездного начальства в Красноярске лопнуло терпение, и следствием стал звонок, в котором заместитель председателя уездного ГПУ по борьбе с контрреволюцией, в доступной форме изложил, что с ним будет, если он в течение двух недель не покончит с бандой Левши.

— Что скажешь, товарищ Конопля? Что есть по агентуре? И вообще есть что-то новое?

— По нашей линии за прошедшие сутки никаких особых происшествий не было. Шесть пустых доносов, да пьяный разговор рабочих кирпичного завода, где ругали советскую власть. Дескать, при царе им исправно платили, а теперь уже три месяца денег не видят. По Левше ничего нет, как сквозь землю провалился, — Конопля внимательно посмотрел на начальника, как тот отреагирует на его слова.

Скидок тяжело посмотрел на своего заместителя.

— Плохо. Нам две недели отпустили, Макар, потом приедет следственная комиссия. Не решим поставленную перед нами задачу, нас с тобой вмиг в контру запишут, а дальше.... Да ты и сам это понимаешь.

— Понимаю я, Степан, все понимаю. Только что я могу сам сделать? Надо ждать донесений. Агенты мне сразу дадут знать, как только кто-то из его людей в селе или на станции появится. Вот только у него, ты и сам знаешь, стукачей здесь поболе будет, да и местная контра его поддерживает, а сделать против них мы ничего не можем, так как в любой миг мятеж подымут. А Левше только того и надо! Порубят нас в капусту, и поминай, как звали!

Начальнику, работавшему сначала в ЧК, а потом в ГПУ больше трех лет, уже пару раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, которое чем-то походило на весы. Вот и здесь, в селе сельсовет вместе с расквартированным взводом ЧОНа, чекистами и милиционерами и частью жителей являлся одной стороной, то другой стороной были лесные банды, которые имели неслабую поддержку со стороны местных. Если отряд Вешателя, которую возглавлял капитан царской армии, представлял собой шайку воров и убийц, которых ненавидели, то к Левше и его людям местные жители относились неоднозначно, так как он воевал только с советской властью. Историю, как командир красного партизанского отряда Семен Торопов, воевавший с Колчаком, стал атаманом Левшой знали все, от мала до велика. По чьему-то доносу, в котором говорилось, что младший брат Торопова контра, он был арестован, а затем расстрелян. Узнав об этом, красный командир стал бандитом. С того момента как он появился в окрестных лесах его все ловят, а прошло уже полтора года. За это время уезд дважды присылал войска для уничтожения банды. Когда прочесывание окружающих лесов ничего не дало, прислали усиленный отряд с десятком опытных охотников и следопытов. Спустя три дня он попал в засаду, откуда сумела вырваться только треть людей. После этого на пару месяцев наступило затишье, а затем все началось снова, и тогда решили не силой, а хитростью, и подослали в отряд Левши двух тайных агентов. Прошло время, и наконец, от них была получена записка с указанием места стоянки банды.

Вот только прибывший отряд обнаружил не то, что хотел. На поляне, на ветке дерева висели агенты. Трое суток, обозленные до чертиков, чекисты и чоновцы мотались по близлежащим лесам, но так никого и не нашли. Вот только спустя пару месяцев, на Коноплю неожиданно вышел один из его агентов и сказал, что у него есть свояк, который сейчас находится в банде Левши и тот за прощение согласен сдать местонахождение банды Торопова. Состоялась встреча, на которой все было оговорено, вот только после этого агент как в воду канул. Через день Конопля навещал два тайника, где агент Пчела должен был оставлять записки, но пока ничего не пришло. Теперь им приходилось только ждать. Эта невнятная ситуация бесила обоих чекистов.

— А я будто не знаю! Вот только здесь кулак на кулаке сидит и кулаком погоняет. Контра проклятая! Готовы в любой момент ударить нам в спину! Макар, что делать будем? Пчела молчит. Может его уже прикопали? Как думаешь?

— Не знаю, что и думать. Сам извелся. В тайниках, которые мы с ним обговорили, ничего нет. Меня только одно успокаивает. Если бы Левша прикончил Пчелу, то мы бы его уже нашли. Повесил же он на показ тех двух агентов с табличками на груди "Крыса чекистская".

— Может он на хуторах отсиживается? — предположил начальник ГПУ. — Или к староверам ушел?

— Может и так, но староверы его точно не примут. Кровь человеческая у него на руках, а они этого не приемлют. Кстати. Из милиции запрос пришел. Местные более недели назад нашли молодого парня у железной дороги. Думали, помрет, ан нет выжил. Оказалось, что он старовер. Егор Аграфов. Просят узнать: не числится ли он за нами?

— Так узнай, — недовольно буркнул Скидок, которого не покидала мысль о банде Левши. — Что еще?

— Сводка из милиции. Два трупа. Один на железной дороге нашли, свежий. Похоже, пьяный, с платформы упал, да головой об рельсы. Другое тело в лесу обнаружили. Кто, что, непонятно. Времени прошло немало, да и зверье сильно погрызло. Четыре пьяных драки. Одна из них с ножевыми ранениями. Кражи. Все по мелочи. Нэпман Савостиков в милицию жалобу написал, что кто-то пытался его лавку поджечь, — помолчал, ожидая реакции начальника.

— По Вешателю есть что-то?

— Тоже нет ничего. Может, ушел?

— Не уйдет! Эта белогвардейская сволочь пообещала нас с тобой на суку вздернуть, а судя по тому, что я о нем слышал, он привык отвечать за свои слова. Так что или мы его, или он нас. Об этом все. Теперь давай думать, как нам с этой тварью Левшой разделаться.

— Да я с утра до вечера только об этой бандитской сволочи и думаю! Еще я думаю о том председателе комбеда, который заклеймил контрой его брата и сдал властям, а также о том чекисте, шлепнувшем его. Это они, падлы, нам всю эту карусель устроили!

— Брось, Макар. Ты сам должен помнить, что в Сибири в те годы творилось.

— Знаю, только мне от этого не легче, потому как меня за их безответственность через пару недель могут к стенке поставить. Тех-то, Торопов, как я слышал, давно в расход пустил, а меня еще такое, возможно, ждет, — увидев недовольное выражение лица начальника, резко поменял тему. — Понимаю, что бесполезно злобу копить, только сердцу не прикажешь! Ладно. Все, забыл. Только что с этим наглым бандитом делать будем?! Народ не хочет против него говорить, так как он, как всякая сволочь выражается, только камуняк режет. Да ты и сам, Семен, знаешь, как в большинстве народ к нам относится. Теперь вон каждый второй кричит, что мы много чего обещали, а на деле ничего не дали. Я уже и сам....