1924 год: Старовер

СТАРОВЕР

Это было то время, когда люди с великим усердием и ожесточением в сердце проливали человеческую кровь в борьбе за всемирное счастье, при этом не думая о тех, ради которых это делалось.

Исторические факты и события того времени взяты из литературных источников, а герои и их приключения выдуманы автором.

ПРОЛОГ

Три дня я находился в сознании молодого человека, старовера, который на пределе своих сил пытался выжить, умирая от ран, нанесенных зверем, голода и холода. Как такое могло произойти, я не мог понять, так как это не укладывалось в мое сознание, да и не до того было, так как его мысли, эмоции и страдания, словно рикошетом, били по мне, захлестывая меня незнакомыми образами, непонятными картинами из его жизни, нечеловеческими муками, которые тот перенес. При этом я не чувствовал всей полноты его страданий, так как не испытывал ни физической боли, ни голода и холода. Я не видел, как он полз по холодной земле, дергаясь всем телом, словно червяк, цепляясь окровавленными, распухшими пальцами за землю. Временами он замирал, ныряя в очередное забытье, и только тогда я, если можно так выразиться, отлипал от его сознания, становясь самим собой. В самый первый такой момент я попытался понять, что происходит, но будучи реалистом по жизни, свел все к бреду человека, лежащего сейчас на больничной койке. Вот только мой разум, находясь в каком-то неестественном резонансе с сознанием молодого парня, начинал жить его мыслями и эмоциями, как я не пытался отстраниться от них. Перестав метаться, если подобное выражение подходило к моему положению, я пришел к выводу, что нужно отталкиваться от человека и его времени, чтобы понять, в чем заключается цель непонятного мне эксперимента. Несмотря на авантюрность моего характера, я умел ставить перед собой реальные цели и идти к ним, не смотря на препятствия. Так и теперь и стал не просто воспринимать, а детально изучать те сведения, что так щедро предоставляло его сознание.

ГЛАВА 1

На дрезине к станции во второй половине дня подъезжали два человека. Рельсы под колесами дрезины стучали на стыках, при этом она сильно скрипела, словно жалуясь, но люди, не обращая на звуки, упорно работали рычагом, гоня железную тележку все дальше. Василий Севостьянович, плечистый мужчина, лет сорока пяти, время от времени бросавший взгляды по сторонам, вдруг резко вскинул голову.

— Ванька, глянь! Навроде, человек.

— Где?! Где дядька Василий? — вслед за ним повернул голову в ту же сторону парень, лет восемнадцати.

— Да вон там! У кромки леса!

— Вижу! Ползет! Кто он? Можа, беглый?

— Для нас он человек, а дальше с ним пусть власти разбираются.

— Это правильно. Мамка так и говорит....

— Тормози! Заберем его.

— Дядька Василий, а зачем мы?! Давайте сообщим о нем на станции....

— Тормози дрезину, чертов сын! Он сейчас живой, а через пару часов и душу отдать может! Не след грех на душу брать!

Как только тело оказалось на металлической тележке, оба налегли на рычаг.

— А смердит от него как! Дядька Василий, глянь, одежда на нем вся сопрела. И шрамы вон какие! Что за зверь его так рвал? — все не мог успокоиться Иван, племянник железнодорожника. — И все равно не могу понять, что он тут делает?

— Действительно. Странное дело, — согласился с ним железнодорожник, хмыкнув в густые усы. — По нательному крестику старовер, только я тоже не слышал, чтобы они из скита своего бежали.

Двое суток я был почти без сознания, лавируя между жизнью и смертью, только на короткое время, приходя в себя, только теперь в моем бреду переплетались картины моей жизни с отрывками из памяти молодого старовера. Теперь я точно знал, что он ушел, оставив после себя обрывки памяти. Как и когда это произошло, мне было неизвестно, просто не почувствовал за неистовым желанием выжить во что бы то ни стало. Ощущение моего пробуждения к жизни было похожим на то, словно я выплыл из темной глубины, готовой меня поглотить к свету. Если до этого оба сознания, переплетясь, словно играли со мной, мельтеша образами и играя картинами из жизни, то теперь я оказался живым человеком в реальном мире.

За деревянной оконной рамой, с шелушившейся белой краской, только начинался рассвет. В больничной палате стоял легкий полумрак, а легкий ветерок, идущий из открытой форточки, заставлял колыхаться белую занавеску, закрывавшую вторую половину окна. Металлическая спинка кровати. Занавеска на окне. Потрескавшийся, давно небеленый потолок. Венцом этой обветшалости и убогости стал плакат, нарисованный в две краски, на котором краснорожий мужик красным молотом разбивает черного двуглавого орла, а внизу надпись: свергли могучей рукой. Он подтвердил и поставил окончательно точку в понимании того, что я не только попал в чужое тело, но и в другое время. Вот только одно дело видеть мир через призму мироощущения молодого скитника, и совсем другое — видеть и чувствовать самому. Боль вместе с чувством голода и усталости, разом навалились на меня и смяли тот самый момент, когда я должен был почувствовать смятение, неуверенность или ощутить себя одиночкой-чужаком в чужом мире. Впрочем, я был к этому готов, поэтому из вновь приобретенных чувств пока можно было выделить одно — любопытство, причем неярко выраженное. Что меня ожидает, я приблизительно знал из школьного курса истории, осталось только получить этому подтверждение. Только я начал в голове перебирать факты в соответствии к нынешнему отрезку времени, как один из больных с шумом повернулся на другой бок, всхрапнул и снова заснул. Автоматически я приподнял голову, чтобы осмотреться и в следующее мгновение понял, что сделал это зря, волна слабости просто затопила меня, заставив ощутить состояние беспомощности, наверно, первый раз в жизни. Будучи в прошлой жизни, насколько я себя помнил, всегда был здоровым и крепким парнем, то мне стало немного не по себе. Чтобы отвлечься, я снова вернулся к основным вехам жизни бывшего хозяина тела, причем делал это исходя из того, что мне с ними жить, а поэтому надо придумать свою автобиографию, слить ложь и правду так, чтобы ни у кого вопросов ко мне не возникло. Передо мной стояла непростая, из-за незнания реалий этого мира, задача: не выдать себя ничем, одновременно собирая информацию, после чего приобрести документы и раствориться на просторах России. Задерживаться здесь дольше необходимого я не считал нужным и уж тем более не собирался строить социализм, так как меня вполне устраивала жизнь на Западе. Основы ведения бизнеса у меня были, и я считал, что их хватит для того, чтобы открыть свое дело, хотя бы во Франции, тем более что владел языком. Можно было уехать в Америку, но я еще не знал, какой сейчас год, зато знал, что в 1928 году в штатах разразится экономический кризис, получивший название, Великая депрессия. Оно мне надо?

"На этом все. Теория — не мое, определюсь с положением, тогда и решать буду".

До семнадцати лет хозяин моего нынешнего тела рос в лесу, причем, где именно, не имел ни малейшего понятия. Так как география, как предмет, не входила в обучение молодых староверов. Их учили читать, писать и считать. Они читали "Часослов", знали наизусть утренние и вечерние молитвы, а все остальное время — охота, рыбалка, работы по дому. Звали его Иваном Микишиным. Жил бы он так и дальше, только в один из летних дней перед скитом появился конный отряд чекистов, которые в свое время получили донос о том, что староверы оказывают помощь укрывшейся в лесу банде белогвардейцев под командованием поручика Еремина, которого не могли поймать уже три месяца. Об этом факте Микишин узнал много позже, уже во время допроса в ЧК.

В этот самый день трое охотников еще на рассвете отправились в лес и узнали об уничтожении скита спустя сутки. Иван был в их числе. Стоило молодому и горячему парню увидеть трупы близких ему людей, как он потерял голову. Какое-то время он кричал и плакал, потом его словно перемкнуло, жажда мести опалила огнем его сердце и разум. Он схватил охотничье ружье и кинулся по следам убийц. Несмотря на свои семнадцать лет он уже был опытным таежником, охотником и следопытом, так что идти по следу большого отряда ему не составило труда. Нагнал он чекистов на выходе из леса, вот только горе и месть дали осечку в тот самый момент, когда он был готов нажать на спусковой крючок. Не смог Иван сходу застрелить человека, зато у чекиста рука не дрогнула. Он был ранен, к счастью, легко, и взят в плен. Потом было следствие и пролетарский суд. По молодости лет к белогвардейцам его отнести было нельзя, но зато обвинили в покушении на работника органов. Дали четыре года лагерей, и отправили строить социализм. Полтора года проведенных в заключении показались тому адовой мукой, его попытки укрыться за верой в Господа от человеческих пороков, не помогли и то, что его не сломали, нужно благодарить вора-медвежатника, широко известного в уголовном мире. Тот умирал и за ним нужен был присмотр, именно таким медбратом стал Микишин. Таким образом, выжил Иван, в свои первые полгода заключения, а спустя еще год дал согласие на побег, предложенный ему ворами. У тех была своя выгода. Молодой, сильный, а главное, знающий тайгу, как свои пять пальцев, парень. При большой нужде мог сойти за "корову". После четырех месяцев подготовки шесть заключенных совершили побег. До ближайших населенных пунктов было около четырехсот километров, и не по дороге, а лесом, а спустя три месяца на опушку леса выполз только один человек, причем совсем не похожий на прежнего вдумчивого и верующего юношу. Теперь это был жесткий и хитрый хищник, почуявший кровь. В борьбе за жизнь он убил двух оставшихся в живых бандитов. Вот только сейчас он умирал. Не вовремя подвернутая нога, схватка с рысью, потеря крови — все это подорвало здоровье молодого человека, но не силу воли. Именно благодаря сильному духу, он сумел преодолеть последнюю пару километров и выйти к железной дороге.

Три раза в прошлой жизни мне доводилось валяться в госпиталях, и вот теперь новую жизнь мне пришлось начать с больничной койки. Наверно, это плохая примета или для моей ситуации она стандартная? Впрочем, что досталось, тем и жить будем, решил я. У меня, от прошлой жизни, имелось знание трех иностранных языков, в хорошем объеме, но это достижение досталось мне благодаря моим родителям, работавшим на кафедре иностранных языков в столичном университете, зато знаниями по большей части изучаемых школьных предметов я похвастать не мог. Это касалось и истории, но при этом имел общее понятие о революции и Гражданской войне, о НЭПе и пятилетках, знал о Кирове, Буденном и Ворошилове. Впрочем, для меня они были только фамилиями, также как Троцкий, который не сошелся взглядами со Сталиным, да и то потому, что его убил экзотическим способом — ледорубом испанский коммунист по приказу Сталина. Зная, что вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года, при этом понятия не имел, когда произошло танковое сражение под Прохоровкой. Где находилась эта самая Прохоровка, или как закончилось сражение, я просто не знал. К этому можно добавить коллективизацию, голодомор, Ежова и Берию, на фоне "Большой чистки", вместе с расстрелами и лагерями. По большей части это и был весь мой набор знания истории этого периода времени. В итоге: со своей контрреволюционной статьей, не говоря уже о побеге, я сейчас был врагом народа.

"Или это не сейчас объявляли врагом народа? А в тридцатые? Впрочем, без разницы. Для начала надо постараться избежать интереса властей и научиться жить и мыслить, как аборигены. Теперь по власти. Данных у местных властей на меня, думаю, нет, хотя, вполне возможно, что они на беглых розыскные листы отправляют. Пока буду играть в старовера".

После этого решения, я закрыл глаза и неожиданно для себя уснул. Проснулся уже от громкого разговора, где, видно, сестра выговаривала больному за пол, который он испачкал.

— Матвей Лукич, это что? Я тебя спрашиваю! Курить ходил и опять земли нанес! Я что нанялась за тобой убирать?!

— Марфа Антоновна, побойся бога! Мне что теперь до ветру сбегать нельзя?

Я открыл глаза. Солнце било в окно. Мне было приятно видеть яркий солнечный свет, затем на меня как-то разом нахлынули запахи и звуки. Сначала достиг ноздрей резкий запах хлорки, смешанный с запахом пищи и табака. Только сейчас я окончательно понял, что живой и буду жить дальше. Я скосил глаза и неожиданно встретился взглядом с полной пожилой женщиной в застиранном белом халате и белой косынке, из-под которой выбивались седые волосы. Ее глаза широко распахнулись:

— Ох! Ужель очнулся, милый?!

После ее слов все трое больных вскочили на ноги и подойдя к моей кровати с интересом уставились на меня. Невысокий лысый дедок с хитрым прищуром, крепкого сложения пожилой мужчина с широким лицом и полная ему противоположность — худая личность с изможденным лицом. Все трое имели, кто усы, кто бороду, а кто то и другое и все как один были одеты в кальсоны и белые рубахи навыпуск.

— Ты у нас кто будешь? — первым поинтересовался дедок.

— Егорий, — хрипло ответил я и закашлялся.

— Ой! Что я стою! — вдруг воскликнула толстуха и оттолкнув здоровяка, загораживающего ей путь, метнулась к двери.

— За фелшаром побежала, — прокомментировал ее бегство дед, потом неожиданно спросил. — Ты из какого скита, парень?

Название скита, в котором когда-то жил Иван я знал, но говорить правду не собирался. Незачем здесь знать обо мне больше, чем я собирался сказать, поэтому вместо ответа только насупился и промолчал. Наступила минута неловкого молчания, которая была прервана резко открывшейся дверью и появлением нового персонажа. Мужчина средних лет, имевший пенсне, ухоженные усы и бородку клинышком просто один в один походил на врача тех времен, как его показывали в кино. Интеллигентное лицо, которое портили мешки под глазами. Добрые карие глаза смотрят с сочувствием и любопытством.

— Очнулись, юноша? Это очень хорошо. Как вы себя чувствуете? Слабость? Боль?

Я не ответил, а вместо этого посмотрел на забинтованные руки, потом снова посмотрел на врача.

— Где я? — изобразил я только что очнувшегося человека.

— В больнице, молодой человек. Как вас зовут?

— Егорий, — снова я повторил свое имя.

— Егор, значит. Откуда вы? — после короткого молчания, когда доктор понял, что ответа не будет, он поменял тему. — Ладно, давайте смотреть, что с вашим здоровьем.

Минут десять он меня крутил, нажимал то там, то тут и задавал вопросы, на которые я однозначно отвечал.

— Что я могу сказать? Могу вас порадовать, Егор, вы идете на поправку. Организм молодой, справится. Вот только истощен сильно.

В этот момент пришла медсестра и принесла лекарство — порошки и стакан с водой.

— Будете принимать это лекарство трижды в день, — строго сказал доктор и отошел в сторону.

Женщина поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту. Я недоверчиво посмотрел на доктора, на что тот одобрительно кивнул головой.

— Давай, милай.

Послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Затем женщина взяла стакан воды и протянула мне.

— Пей, деточка.

С некоторым трудом сложил двоеперстие и перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сестра приподняла мне голову. Сделал несколько глотков. Второй порошок проглотил по точно такой же схеме, после чего женщина забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Вслед за ней ушел доктор. Мои соседи по палате, еще, как только пришел врач, уселись на свои кровати, только время от времени бросая на меня взгляды. Снова пришла сестра, поставила стакан воды мне на тумбочку, затем долго мне объясняла больничные правила.

— Все понятно?

— Все понял. Благодарствую, добрая женщина.

Женщине понравился мой ответ, и она ушла довольная, но скоро вернулась с какой-то кашей-размазней и кусочком хлеба. После того как я поел, ушла окончательно. И тут в меня снова вцепился дедок с хитрыми глазами и сиво-пегой бородой, закрывавшей половину лица.

— Ты мил человек, из каких будешь? Из Дубининского скита что ли ушел?

— Не надо меня спрашивать, добрый человек. Все мое пусть при мне и остается и бог мне в этом судия.

— Да не получится уже у тебя так, парень. Раз в мир вышел, значит, уже не спрячешься. Стало быть, открыт ты теперь для других людей, — неожиданно прикрутил философию к своим словам дедок.

— С чего ты, Лукич, решил, что он старовер? — спросил его крепкий мужчина.

— Да по крестику нательному, двуперстию и по разговору, — снисходительно ответил ему старик.

— Может он сын поповский? — возразил мужчина.

— Макар, ты же слыхал, что он дважды поблагодарил Антоновну, но слово "спасибо" разве ей сказал?

— Нет, и что с того?

— Да потому что для староверов это запретное слово.

Чтобы придать больше впечатления его словам я перекрестился и забормотал утреннюю молитву. Мужчина задумался на какое-то время.

— То есть он хочет, как и раньше, жить сам по себе? Я правильно тебя понял? — снова спросил он.

— Хочет, но не получится. У нас же власть есть. Возьмет за шкирку и начнет трясти: кто ты, да что ты, а потом определит твое место в жизни. И хорошо еще, если к стенке не поставит.

— Ты Лукич, не наговаривай. Власть у нас правильная. Она видит: кто нам друг, а кто враг.

— Во-во! И так же делит людей, — негромко буркнул худой мужичок, который до этого отмалчивался. — Ты или за советскую власть или враг. А если человек сам по себе жить хочет? То как?

— Хм. Если не враг, то пусть живет, как хочет, — уже неуверенно сказал поборник советской власти.

Когда люди поняли, что у меня нет желания говорить, то стали обсуждать другие новости. За эти пару дней мне много чего довелось услышать. И о большевиках, и о бандах, и о плохой жизни. До хрипоты спорили о том, кто такой большевик и кто такой коммунист и почему при царе-батюшке лучше жить было. Ругали власти за то, что снова разрешают лавочникам магазины открывать, как при буржуях. Узнал про Дубининский скит, основанный более полувека тому назад и находящийся в шестидесяти верстах от села. Слушал рассказы о войне с Колчаком, о партизанской войне в Сибири, о так называемой сибирской Вандее, охватившей половину Сибири в 1919-1921 гг.

Теперь я знал, что нахожусь в селе Никольском, расположенном в ста двадцати верстах от Красноярска, и что сейчас май 1924 года. Вот только определить это мое прошлое или альтернативная Земля у меня просто не хватало знаний по истории. Ленин здесь был, как и революция.

Участия в спорах я не принимал, но иногда задавал каверзные вопросы, подогревая спорщиков и тем самым собирая нужную мне информацию. Мне стало известно, что село большое и что в лучшие времена здесь жило около четырех с половиной тысяч человек, а сейчас и трех тысяч не наберется. Имеется сельсовет, ОГПУ, милиция, железнодорожная станция. Отделение Красноярского банка, "Золотоскупка" и заготовительный пункт. Аптека, две частные лавки и государственный магазин с пустыми полками. Есть церковь, кирпичный завод с полусотней рабочих, лесопилка с мебельной мастерской, свечной и смоляной заводики. Немалая часть местных жителей жила тайгой. Шкуры и мясо зверей, травы, грибы, ягоды. Сдавали и золото.

Село раньше держалось на крепких хозяевах, которых было не меньше сотни, как утверждал дед Матвей Лукич, коренной житель. Когда царя свергли и к власти пришли большевики, тогда и началось разорение хозяйств, в результате чего часть жителей, взявшись за оружие, ушла в лес и советская власть разом кончилась. За последние несколько лет ее еще два раза пришлось восстанавливать. Сельсовет, который сейчас представлял власть в селе, был четвертым по счету, причем четверо из них были приезжими, назначенные сюда уездным комитетом. Как я понял, их власть дальше околицы села не распространялась и держалась на шести сотрудниках ОГПУ, десятке милиционеров, а главное, на полуэскадроне ЧОН, который квартировал в селе и был придан местным властям в качестве силовой поддержки.

Когда мои соседи по палате считали, что я сплю, то полголоса говорили и обо мне.

— Старовер наш, будто только на свет народился. Спрашивает, словно совсем ничего не знает.

— Ничего удивительного. Акромя леса он не видал ничего. Молитвы, охота, рыбалка, работа по дому. И все. А Стоило ему в люди выйти, сразу растерялся, потому и замкнулся. Есть правда одна странность.

— Какая, Лукич?

— Я был во дворе, когда его привезли, а потом помогал переодевать и мыть парня. Так одежка на нем совсем сопревшая было, прямо расползалась от ветхости, когда мы его переодевали. Где же столько времени был, ежели он из Дубининского скита? Для старовера шестьдесят-семьдесят верст не расстояние.

— Можа из узилища ихнего сбежал? Староверы, как я слышал, в своей вере, ох, как строги.

— Не могу не согласиться с тобой. Да бог с ним. Главное, выжил парень.

В неспешный разговор ворвался голос Артема, десятника с кирпичного завода, сочувствующего советской власти, явно желающего поспорить.

— Да все эти сектанты враги советской власти! — раздался его голос. — Их в сельхозартель приглашали, по-человечески, а они, дескать, не могут! Вера им не позволяет! Сам в газете читал....

— Ты веру, Артем, не тронь! Ты, первый, взовьешься, только скажи что-то супротив советской власти, так и тут. Ты и сам крещеный, и в церковь ходил. Не так что ли?

— Ходил. Так-то раньше, а теперь понял, что попам веры нет! Правильно большевики говорят: дурман это! Просто задуривание головы!

— Ишь ты, какой горячий! — тут же вступил в спор Лукич. — Веры нет! Бога нет! Да вы просто подменили нашу исконную веру болтовней о хорошей жизни! А когда она будет, так об этом молчите! Что, не так что ли?!

— Будет! Вот тебе крест.... А! Я тебе обещаю! Будет светлое будущее для всех людей! Все будет! Дай только время! — горячился десятник с кирпичного завода.

— И чего их трогать, скитников? — не обращая внимания на суть спора, спокойно сказал Силантий, местный охотник, спокойный, как нажравшийся удав. — Сидят в лесу и богу молятся. Пусть. Кому они мешают?

— Мешают! Советской власти мешают! — сразу переключился на него большевистский активист Артем. — Дурной пример подают! Раз свое хозяйство имеют, значит, кулаки — мироеды!

— Ты, Артем, говори-говори, да не заговаривайся! — возмутился Лукич. -Какие из них мироеды? Ты видел, как они живут? Нет. Ты всю жизнь на заводах работал и ничего про них не знаешь, поэтому нечего наводить на них напраслину.

— А чего про них знать, ежели я сейчас вижу. Ваш старовер даже говорить с нами не хочет. Почему? Мы к нему со всей душой, а он нам фигу показывает. Может, он контра и ненавидит советскую власть? Ты, Лукич, можешь сказать, с полной уверенностью, что он наш человек?

— Артем, ты дурной? Посмотри на парня. Он еще молодой, зеленый совсем. Какая он контра? Просто всю жизнь в лесу прожил, потому для него все странно и чудно.

Я не видел лица Артема, так как усиленно притворялся, что сплю, но судя по его изменившемуся голосу, тот смутился, понял, что перегнул палку.

— Насчет контры признаю, погорячился. А чего он тогда молчит, волком смотрит?

— Да он просто пытается понять, как людская жизнь устроена. Для него все внове.

Разговор спустя несколько минут снова поменял направление. Ругали власти, которые опять дали волю буржуям и те скоро совсем им на шею сядут. Говорили про товарищества и артели, в которые загоняют крестьян, про какие-то мятежи и расстрелы, про плохие продукты и как нынче с охотой будет. Кончилось тем, что десятник опять начал жаловаться, что рабочим кирпичного завода уже три месяца не платили зарплату.

— Как жить, скажите, рабочему человеку?! И в партийные органы обращались, и в ЧК письмо написали. Примем меры! Разберемся! Одни слова! Точно говорю: контра в дирекции засела!

Так как подобные жалобы возникали по три раза на день, мужики просто замолкали, ожидая, пока десятник не выпустит пары. Также часто говорили о двух известных местному народу личностях. Левше, главаре банды, когда-то бывшем красном партизане и Капитане, возглавлявших банду бывших белогвардейцев. Иногда его называли Вешателем, так как пойманных представителей советских властей он предпочитал не расстреливать, а вешать. Больные ругали их на все лады, а заодно проклинали уголовников всех мастей, от шаек беспризорников до грабителей и убийц. Не меньше народ занимали мировые проблемы. Как скоро грянет пролетарская революция в Германии? Ругательски разносили вражеские страны, Англию, Францию и Америку, которые стараются задушить страну советов. Ругались и спорили о мировой революции. Насколько можно было понять, у людей в головах было самое настоящее месиво из событий, фактов, слухов и откровенного вранья. Никто ничего не понимал, но зато каждый с жаром отстаивал свое мнение.

Слабость давала себя знать, и я иной раз засыпал посредине одного разговора и просыпался, когда спор уже шел о чем-то другом.

Я ел жидкую пшенную кашу с ломтиками плохо пропеченного хлеба, пил микстуры и порошки, слушал споры и рассказы, пока на четвертый день в больницу не пришла власть в лице старшего милиционера.

— Старший милиционер. Трофилов, Илья Степанович, — представился представитель власти, и замер, ожидая моего ответа.

Мазнул по нему взглядом. Мужчина лет тридцати. Гимнастерка защитного цвета. Галифе. Начищенные до блеска сапоги. На тулье фуражке был нашит щит, изготовленный из сукна крапового цвета, а на самом щите крепился какой-то значок. Одежда чистая, но явно не новая. Перевел взгляд, стал смотреть на потолок, бормоча очередную молитву. Милиционер хмыкнул, обернулся, нашел взглядом, стоящую у стены табуретку, после чего сходил, принес, поставил ее рядом с кроватью и уселся. Несколько раз провел пальцами по усам, потом достал из планшета лист бумаги, карандаш, после чего сказал: — Кто ты есть, гражданин? Говори все по порядку. Имя. Фамилия. Место проживания. И так далее.

Я молчал, глядя на потолок. Разговоры разом затихли, и все внимание палаты сейчас сосредоточилось на нас двоих.

— Да старовер он, товарищ милиционер, — влез в разговор Матвей Лукич. — По кресту его нательному видно, да и крестится двуперстием. Про таких, как он, говорят, на пень молился, а на сосну крестился.

— Как вас звать, товарищ?

— Матвей Лукич Прянишников.

— Где в наших краях такие есть?

— Раньше у нас, как мой отец говорил, знатный охотник был, три скита в нашем округе было. Меха, поделки деревянные, лекарства на травах, разные и весьма полезные, от них были. Вот возьмем, охотник в снег залег, зверя ждет. Тут и спину на холоде может прихватить. А какой он после того, как его скрючит, охотник? Вот! А ихней мазью два-три дня помажешь, да в тепле полежишь — как рукой снимет!

— Ты по делу говори, а то, как жидкую кашу по тарелке размазываешь.

— А ты, власть, меня не торопи. Хочешь слушать — слушай, а нет, я и помолчать могу.

— Да ладно, говори. Если что ни так сказал, извиняй.

— Отец помер, царство ему небесное, он у них бывал, а я ничего про них не могу сказать. Кроме Дубининского скита. Он самый близкий к нам. По молодости отец мне к нему дорогу показал. Люди, как люди, не хуже нас, только сами по себе живут. Это что плохо?

— Я тут только четыре месяца, не все знаю, мне просто понять надо, что они за люди. Поэтому объясни, товарищ, как можешь.

— Объяснять попробую, вот только поймешь ли ты! Кержаки или староверы, почитай, лет сто, а то и более, в наших лесах живут, так как бежали сюда от притеснений церкви. Не признавали они ее, и все тут! Фамилия старовера, который привел их сюда, был Дубинин. Вот и прозвали по ихней фамилии скит. Самый близкий он к нам.

— Хм. Что-то краем уха слышал, — милиционер задумался, потом спросил. — Что с ними не так?

— Все так. Живут в лесу и богу молятся. Последний раз о них слышал, когда в сельхозартели крестьян заго.... Э-э-э.... Когда народ в них собирали. Тогда и к ним комиссию направляли, а они ни в какую! Мой сын Васятка читал мне про них в газете. Написали про кержаков, что они... Они.... Рекци.... От же! Забыл это самое слово! Раньше помнил, а сейчас забыл! В общем, они старине подвержены, не хотят жить сацилистически.

Судя по настороженному взгляду представителя власти, брошенному на меня, он слабо разбирался в этом вопросе, но уже определил меня к врагам. К каким конкретно врагам, он еще не знал, но на его лице читалось, что их всех надо выжигать каленым железом.

— Старовер, значит. Значит, так, старовер. У тебя в лесу были свои правила, а у нас тут — свои. Понятно объясняю? Имя. Фамилия.

Я повернул к нему лицо. Вступать в конфликт с властью в первые дни прибывания в этом мире не входило в мои интересы.

— Егорий Аграфов.

Я назвал имя и фамилию своего приятеля, который был старше меня на полтора года, и чей труп остался на пепелище нашего скита. Тогда полтора года тому назад по молодости и по незнанию Иван назвал следователю свою настоящую фамилию и под ней числился в тюремном бараке, поэтому с настоящей фамилией можно было проститься навсегда.

— Так и запишем, — и милиционер, высунув от усердия язык, стал чиркать на листке, карандашом.

Спустя минуту новый вопрос: — Сколько тебе лет?

— Девятнадцать годов стукнуло в пасху сего года.

— Значит, родился ты... — милиционер закатил глаза, высчитывая, потом понял, что запутался, посмотрел на меня и спросил. — И когда она была эта твоя пасха?

— Первого мая.

— Так бы сразу и сказал, а то голову дурит, — и снова стал черкать карандашом на листке бумаги.

Снова поднял глаза.

— Место проживания? Ну, чего смотришь? Где жил все это время?

— В скиту, а после того, как мать померла, ушел.

— Чего так?

Я просто смотрел на милиционера и ничего не говорил. Не твое дело, говорил мой взгляд, ушел и ушел. Молчание не успело затянуться, как пришла нянечка, старушка, с побитым оспой лицом. Она принесла на тарелочке два пакетика с порошками и стакан воды.

— Ты погоди немного, служивый. Ему порошки по времени выпить надо, как дохтур прописал.

Милиционер встал, отодвинул табурет и дал пройти к кровати нянечке. Та поставила на деревянную тумбочку блюдечко с бумажными пакетиками, а рядом стакан с водой. Развернула один из пакетиков и ловко сложила его вроде трубочки, затем поднесла к моему рту.

— Давай, милай.

Я послушно открыл рот. Порошок отдавал едкой горечью. Затем женщина взяла стакан воды и протянула мне.

— Пей, деточка.

Сначала перекрестил стакан и только после этого взял его в руку. Сделал я это автоматически, без внутреннего сопротивления, словно делал так всю свою сознательную жизнь. Сделал несколько глотков. Второй порошок я проглотил по точно такой же схеме, после чего старушка забрала блюдечко и стакан и вышла из палаты. Милиционер хмыкнул, затем снова подвинул табурет и сел. С минуту смотрел на меня, потом продолжил допрос: — Так что случилось у вас там? Почему ты ушел?

— Просто ушел. Решил мир повидать.

— А не врешь? — он испытующе посмотрел мне в глаза. — Ладно, поверю. Но если врешь — берегись! Лучше сейчас все скажи, потому как проверять будем тебя... по все статьям. И в твой скит съезжу и там все узнаю.

Я заметил, как дрогнули краешки губ у Лукича, при этом он негромко, но достаточно звучно, хмыкнул. Милиционер покосился на него, но ничего не сказал. Даже я, мало чего понимающий в здешнем раскладе, усмехнулся про себя.

"Поедет проверять. Смешно. Сказочник. Да тебя местные бандиты повесят на ближайшем суку через пару часов после того, как ты окажешься за околицей".

Тут дверь палаты снова открылась, и к нам направился, единственный доктор нашей больницы. Пенсне и бородка. Как мне уже было известно, фельдшер с женой, которая состояла при больнице сестрой-хозяйкой, уехали из села через пару месяцев после октябрьского переворота, а через год, когда в уезде появились банды, вслед за ними уехали две медсестры. Что держало здесь врача, я не знал.

— Здравствуйте. Я врач. Михаил Сергеевич Ватрушев.

— Здравствуйте, товарищ доктор. Старший милиционер Трофилов Илья Степанович, — представитель власти поднялся с табурета. — Вы осматривали больного?

— Неоднократно, а также внесли соответствующую запись в его больничную карту. Никаких следов уголовных татуировок на его теле не обнаружено. На руках присутствуют признаки тяжелого физического труда, что неудивительно, он же старовер. Все знают, что они не белоручки, все делают своими руками. Есть след от ножа. Очень старый. Еще несколько шрамов от звериных когтей. М-м-м.... В общем, это все.

Милиционер повернулся ко мне.

— Ножом кто тебя, парень, ударил?

— Дело прошлое, — я посмотрел на милиционера и понял, что он не отстанет. — Несчастный случай. На охоте.

— На охоте, говоришь? — сейчас в его голосе слышалась угроза, он пытался на меня давить. — А может, ты просто правду сказать не хочешь?

— Один Бог правду знает, но не люди.

— Нет твоего бога, и никогда не было! — скривился от моих слов представитель власти. — Его попы придумали! И тебе тоже голову задурили.

— У нас попов нет. Наша вера от сердца идет, — тихо и смиренно, как и положено истинному верующему, ответил я.

Трофилов открыл было рот, но говорить ничего не стал. Воспользовавшись паузой, врач поинтересовался: — Я могу идти?

— Да. Спасибо. Хотя погодите! Товарищ доктор, когда его можно будет выписать из больницы?

— Организм сильно истощен. Егор сейчас, словно, скелет: кожа да кости. Раны затягиваются. С переломом тоже ничего сложного нет. Так что, недели две еще полежит.

— Спасибо, товарищ.

— Не за что. Обращайтесь.

Дверь за врачом закрылась. Представитель власти снова сел на табурет.

— Все! Насчет веры больше не спорим, — буркнул недовольный милиционер. — Лучше правду скажи: почему из скита ушел?

— Ушел. Других оно не касается, — тихо, но веско сказал я.

— Других, — повторил милиционер. — Ты что в другой стране живешь? Мы все — советский народ, единый и сплоченный. Ты или враг или вместе с нами, другого быть не может. Решать тебе.

Я придал лицу задумчиво-испуганное выражение: — Почему враг? Я не враг людям. У меня и в мыслях не было разбойничать.

— Да я ни это хотел сказать! — раздосадовано воскликнул Трофилов. — Ты, Аграфов, мне тогда так скажи: ты за советскую власть или против?

Я включил "дурачка".

— А как надо? Как правильно?

— Тьфу! — чуть не сплюнул на пол милиционер. — Вы посмотрите на него! Как правильно! Ты совсем, что ли такой непонятливый?! Про коммунистов слышал? А про Ленина?

— Про коммунистов и Ленина не слыхал. Они кто?

— Ты что: совсем дикий? — в его голосе чувствовалось явное раздражение.

— Почему дикий? — придал лицу выражение обиды. — Я грамоте обучен. Читать и писать могу.

— Причем тут твоя грамотность, Егор? Ты хоть про революцию слыхал?!

— Про ре...люцию слыхал, и про то, что большевики это дети Антихриста слыхал, а про коммунистов не слыхал.

— Вот же вражьи дети! — не выдержав, уже в сердцах, сердито воскликнул представитель власти. — Что удумали! Дети Антихриста! Телепень ты лесной! Детине девятнадцать лет, а он в политической ситуации разбирается, как сущий младенец! Твой бог...!

— Нашу веру не троньте! — перебил я его, придав к голосу суровости.

— А! Что с тобой говорить. Да и не мое это дело. Пусть с тобой об этом комсомольцы спорят, — милиционер аккуратно засунул исписанный листок в планшет, потом встал. — Значит так, Егор Аграфов. Как выйдешь, так первым делом ко мне придешь. В отделение милиции. Понял?

— Понял.

— Хорошо, если понял. К этому времени, я буду знать, что с тобой делать.

Милиционер рефлекторно поправил фуражку и направился к двери. Я задумался. Как вести себя, я приблизительно представлял. Буду и дальше изображать старовера. Тем более что правила жизни староверов, мертво вбитые в подкорку моего сознания, никуда не делись. Именно они определяли, на рефлекторном уровне, мои действия и поступки. С этой стороны у меня подвохов не должно быть, зато мой современный язык мог запросто подвести меня и превратить в заграничного шпиона. Да и ориентировки никто не отменял. Побег был совершен, причем массовый. Значит, описания беглецов должны быть во всех милицейских участках. И моя физиономия там есть. Или нет? Сбежать? Да меня от ветра шатает. В туалет иду, держась за стенку. И неделя, даже две, мало, что дадут. Чтобы физически окрепнуть мне месяц надо. Да и с документами как быть? Если органы не опознают беглеца, то есть хороший шанс получить какой-нибудь документ.

ГЛАВА 2

Начальник местного отделения ГПУ Степан Евсеевич Скидок сидел под портретом Ленина и в сотый раз думал о том, как ему поймать банду Левши. Дело в том, что начальство в свое время поставило ему условие: наведешь окончательный порядок на месте, простим и вернем в Красноярск. Уже три месяца он находится в этом богом проклятом селе.

"Сослали. Да, совершил проступок. И что? Ошибся. С кем не бывает, а так верой и правдой служил. Ну, расстрелял не тех. И что? Там все одно контра была".

В дверь неожиданно постучали, Скидок раздраженно вскинул голову, потом она приоткрылась, и в узком проеме показалось симпатичное личико его секретарши, а также любовницы, Наточки.

— Степан Евсеевич, к вам товарищ Конопля.

— Давай его сюда!

В кабинет зашел агент первого разряда, являющийся заместителем начальника по оперативной части. Тяжелое, мясистое лицо. Со стороны он казался тяжелым, неповоротливым, тупым мужиком, но на деле был хитрым, изворотливым и жестким человеком. Именно он должен был получить должность начальника, а вот на тебе! — прислали этого выскочку из Красноярска. Вначале они были врагами, но спустя какое-то время, после серьезного и откровенного разговора, пришли к соглашению: как только Скидок уходит на повышение, то вместо себя оставляет Макара Коноплю. Начальник пошел на это, так как понимал, что без своего оперативника он пустое место, так как тот здесь уже полтора года, а значит, плотно оброс связями и агентами. Когда ему было нужно, Скидок умел ладить и находить верный тон с подчиненными. Так бы все и шло, как было задумано, вот только несколько дней случилось одно нехорошее событие, причем именно лично для него. Бандиты Левши на глазах у всей деревни расстреляли пять человек из агитационной бригады, которая ездила с концертами по уезду и агитировала за советскую власть, при этом ни артистов, ни сопровождающих их лиц не тронули. Так как это была вторая подобная акция за месяц, у уездного начальства в Красноярске лопнуло терпение, и следствием стал звонок, в котором заместитель председателя уездного ГПУ по борьбе с контрреволюцией, в доступной форме изложил, что с ним будет, если он в течение двух недель не покончит с бандой Левши.

— Что скажешь, товарищ Конопля? Что есть по агентуре? И вообще есть что-то новое?

— По нашей линии за прошедшие сутки никаких особых происшествий не было. Шесть пустых доносов, да пьяный разговор рабочих кирпичного завода, где ругали советскую власть. Дескать, при царе им исправно платили, а теперь уже три месяца денег не видят. По Левше ничего нет, как сквозь землю провалился, — Конопля внимательно посмотрел на начальника, как тот отреагирует на его слова.

Скидок тяжело посмотрел на своего заместителя.

— Плохо. Нам две недели отпустили, Макар, потом приедет следственная комиссия. Не решим поставленную перед нами задачу, нас с тобой вмиг в контру запишут, а дальше.... Да ты и сам это понимаешь.

— Понимаю я, Степан, все понимаю. Только что я могу сам сделать? Надо ждать донесений. Агенты мне сразу дадут знать, как только кто-то из его людей в селе или на станции появится. Вот только у него, ты и сам знаешь, стукачей здесь поболе будет, да и местная контра его поддерживает, а сделать против них мы ничего не можем, так как в любой миг мятеж подымут. А Левше только того и надо! Порубят нас в капусту, и поминай, как звали!

Начальнику, работавшему сначала в ЧК, а потом в ГПУ больше трех лет, уже пару раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, которое чем-то походило на весы. Вот и здесь, в селе сельсовет вместе с расквартированным взводом ЧОНа, чекистами и милиционерами и частью жителей являлся одной стороной, то другой стороной были лесные банды, которые имели неслабую поддержку со стороны местных. Если отряд Вешателя, которую возглавлял капитан царской армии, представлял собой шайку воров и убийц, которых ненавидели, то к Левше и его людям местные жители относились неоднозначно, так как он воевал только с советской властью. Историю, как командир красного партизанского отряда Семен Торопов, воевавший с Колчаком, стал атаманом Левшой знали все, от мала до велика. По чьему-то доносу, в котором говорилось, что младший брат Торопова контра, он был арестован, а затем расстрелян. Узнав об этом, красный командир стал бандитом. С того момента как он появился в окрестных лесах его все ловят, а прошло уже полтора года. За это время уезд дважды присылал войска для уничтожения банды. Когда прочесывание окружающих лесов ничего не дало, прислали усиленный отряд с десятком опытных охотников и следопытов. Спустя три дня он попал в засаду, откуда сумела вырваться только треть людей. После этого на пару месяцев наступило затишье, а затем все началось снова, и тогда решили не силой, а хитростью, и подослали в отряд Левши двух тайных агентов. Прошло время, и наконец, от них была получена записка с указанием места стоянки банды.

Вот только прибывший отряд обнаружил не то, что хотел. На поляне, на ветке дерева висели агенты. Трое суток, обозленные до чертиков, чекисты и чоновцы мотались по близлежащим лесам, но так никого и не нашли. Вот только спустя пару месяцев, на Коноплю неожиданно вышел один из его агентов и сказал, что у него есть свояк, который сейчас находится в банде Левши и тот за прощение согласен сдать местонахождение банды Торопова. Состоялась встреча, на которой все было оговорено, вот только после этого агент как в воду канул. Через день Конопля навещал два тайника, где агент Пчела должен был оставлять записки, но пока ничего не пришло. Теперь им приходилось только ждать. Эта невнятная ситуация бесила обоих чекистов.

— А я будто не знаю! Вот только здесь кулак на кулаке сидит и кулаком погоняет. Контра проклятая! Готовы в любой момент ударить нам в спину! Макар, что делать будем? Пчела молчит. Может его уже прикопали? Как думаешь?

— Не знаю, что и думать. Сам извелся. В тайниках, которые мы с ним обговорили, ничего нет. Меня только одно успокаивает. Если бы Левша прикончил Пчелу, то мы бы его уже нашли. Повесил же он на показ тех двух агентов с табличками на груди "Крыса чекистская".

— Может он на хуторах отсиживается? — предположил начальник ГПУ. — Или к староверам ушел?

— Может и так, но староверы его точно не примут. Кровь человеческая у него на руках, а они этого не приемлют. Кстати. Из милиции запрос пришел. Местные более недели назад нашли молодого парня у железной дороги. Думали, помрет, ан нет выжил. Оказалось, что он старовер. Егор Аграфов. Просят узнать: не числится ли он за нами?

— Так узнай, — недовольно буркнул Скидок, которого не покидала мысль о банде Левши. — Что еще?

— Сводка из милиции. Два трупа. Один на железной дороге нашли, свежий. Похоже, пьяный, с платформы упал, да головой об рельсы. Другое тело в лесу обнаружили. Кто, что, непонятно. Времени прошло немало, да и зверье сильно погрызло. Четыре пьяных драки. Одна из них с ножевыми ранениями. Кражи. Все по мелочи. Нэпман Савостиков в милицию жалобу написал, что кто-то пытался его лавку поджечь, — помолчал, ожидая реакции начальника.

— По Вешателю есть что-то?

— Тоже нет ничего. Может, ушел?

— Не уйдет! Эта белогвардейская сволочь пообещала нас с тобой на суку вздернуть, а судя по тому, что я о нем слышал, он привык отвечать за свои слова. Так что или мы его, или он нас. Об этом все. Теперь давай думать, как нам с этой тварью Левшой разделаться.

— Да я с утра до вечера только об этой бандитской сволочи и думаю! Еще я думаю о том председателе комбеда, который заклеймил контрой его брата и сдал властям, а также о том чекисте, шлепнувшем его. Это они, падлы, нам всю эту карусель устроили!

— Брось, Макар. Ты сам должен помнить, что в Сибири в те годы творилось.

— Знаю, только мне от этого не легче, потому как меня за их безответственность через пару недель могут к стенке поставить. Тех-то, Торопов, как я слышал, давно в расход пустил, а меня еще такое, возможно, ждет, — увидев недовольное выражение лица начальника, резко поменял тему. — Понимаю, что бесполезно злобу копить, только сердцу не прикажешь! Ладно. Все, забыл. Только что с этим наглым бандитом делать будем?! Народ не хочет против него говорить, так как он, как всякая сволочь выражается, только камуняк режет. Да ты и сам, Семен, знаешь, как в большинстве народ к нам относится. Теперь вон каждый второй кричит, что мы много чего обещали, а на деле ничего не дали. Я уже и сам....

— Это ты брось, Конопля! Не след такие слова чекисту и коммунисту произносить, а главное, даже думать не смей! Выкинь эту дурь из головы! Нам партия доверила защиту достижений социалистической революции, а значит, мы должны выполнить поставленные перед нами задачи!

Агент первого разряда бросил скептический взгляд на своего начальника, в котором читалось: языком болтать, не мешки таскать.

— Я разве спорю. Это они говорят, а не я! — и Конопля добавил возмущения в свой голос. — Тогда я вот что еще скажу. Похоже, что есть среди нас крыса. Уж больно гладко у бандитов, получается, от нас уходить. Ты как думаешь?

— А чем подтвердить свои слова у тебя есть? Уж больно огульно говоришь!

— Нету, — недовольно буркнул чекист.

— Когда будут, тогда и говорить будем. Значит, у нас есть только Федька Оглобля, — начальник тяжело вздохнул. — Вот только показаний на него нет никаких. Или все же что-то есть?

— Ничего. Исчез, а через месяц вернулся. Сказал, что на охоту ходил, потом на хуторе у своего родственника жил. Впрочем, я уже об этом докладывал. Может, с пристрастием его допросим? Как, товарищ начальник? Молодой, зеленый, должен расколоться.

— Ага! А кто мне говорил, что у него родни четверть села?

— Это да. Так что тогда делать?

— Да не знаю я, Макар! Не знаю! Все, иди.

На следующее утро, Конопля, без стука, ворвался в кабинет начальника. Не обращая внимания на строгий взгляд, он, почти с порога, чуть ли не закричал: — Нашел, товарищ начальник, нашел!

— Дверь, Макар, закрой, а только потом докладывай.

— Есть!

— Да, садись ты, садись, — в голосе Скидка чувствовалось нетерпение. — Не тяни! Говори, что там у тебя.

— Помнишь, вчера про старовера тебе говорил? Ну, тот, который из леса вышел! — после кивка начальника, он продолжил. — Так вот. Есть он в нашей картотеке. К тому же в розыске сейчас! Около двух лет назад был осужден за нападение на отряд ЧОНа, за что получил четыре года.

— Так мало? — удивился Скидок. — Если все так, как ты говоришь, так к нему высшую меру социальной защиты должны были применить. Прямо на месте, без всякого снисхождения. Погоди, а что за статья?

Конопля быстро достал из кармана листок бумаги и зачитал:

— Вооруженное сопротивление органам власти при выполнении ими официальных обязанностей. Контра он! Каэр — одним словом!

— Контра — это хорошо. Так он сейчас в бегах?

— В бегах, Степан, как есть в бегах. Дела на него у нас нет, а архивы запрашивать, сам знаешь, муторное дело, так я решил телефонировать начальнику домзака, где он отбывал срок. Мне здорово повезло, что сумели с ним соединить, к тому же он оказался свой, надежный товарищ. Остап Заварной, бывший матрос Балтфлота. Он поднял дело Ивана Микишина.... Кстати, это и есть настоящая фамилия нашего старовера. Так вот, он, этот Микишин, вышел из леса, наставил охотничье ружье на бойцов ЧОНа и застыл столбом. Там, вроде, у кого-то из бойцов нервы не выдержали... ну и подстрелили старовера.

— А чего этот Микишин не стрелял?

— Сказал следователю, что вера не дала ему выстрелить. Дескать, не по-божески кровь человеческую проливать.

— Не смог, говоришь. Малахольный, что ли? М-м-м.... А зачем ЧОН приезжал в скит?

— Тут сплошные непонятки. Вроде кто-то донес, что, там, в скиту, староверы укрывают белогвардейскую сволочь. Вот отряд ЧОНа к ним и нагрянул. Что там было, ему неизвестно, но скит сожгли и староверов постреляли. Похоже на то, что парнишка решил отомстить, да не смог. Суд отмерил ему революционную меру наказания — четыре года. Отсидел он из них полтора года, после подался в побег с пятью отпетыми урками. Товарищ Заварной в нескольких словах описал их: отпетые душегубы, клейма негде ставить. За одним только Зиновием Савеловым по кличке Бритва по бумаге семь трупов числится. К чему все это я тебе говорю. Получается, что Микишин не просто беглый уголовник, а как бы контра отпетая. Ведь для бандитов он свой получается, а Степан Евсеевич?

— Мысли твои, Макар, для меня понятные, только как мы его к Левше сунем? Его здесь никто не знает. А если каким-то чудом он попадет в банду, так с него там глаз не спустят, да и проверять не один день будут. К тому мы не знаем, что за человек этот старовер. С ними меня судьба не сводила, но слышать приходилось, что те упертые в своей вере, точь-в-точь, как бараны.

Конопля какое-то время думал, а потом сказал: — Не думаю, Степан. Тюрьма кого хошь сломает, а уж такого божьего угодника.... Думаешь на рывок с урками он пошел от хорошей жизни? А уголовникам только в радость. Во-первых, лес знает, а во-вторых, при нужде, за "корову" сойдет.

— Может ты и прав, — начальник замолчал, явно что-то обдумывая.

Несколько минут прошли в тишине, потом Конопля не выдержал: — Я так понимаю, ты какой-то уже план придумал. Я прав?

— Может, да, может, нет. Как насчет того, чтобы устроить побег Оглобле?

— Побег? С какой — такой радости? А, погодь. Кажись, понял. Хочешь старовера к Оглобле пристегнуть?

— Смотри сам. Статья у него самая что ни есть подходящая, так что легенда ему не нужна. Ему ведь только и надо, что передать записку Пчеле. Это наш шанс!

— М-м-м.... Может... и получится.

— Этот.... Как его.... Микишин. Ему надо как следует втолковать, что это его единственный шанс и другого у него не будет. Он должен понять, что ежели не согласится, то гнить ему в тюрьме до самой смерти. Понимаешь меня, Макар?

— Да как не понять, понимаю, конечно, — Конопля снова задумался, — вот только сомнение у меня появилось. А ежели он просто в лес уйдет? Что тогда?

— Тогда, — повторил за ним начальник. — Тогда нас с тобой красноярская комиссия сначала наизнанку вывернет, а потом к стенке поставит. Хочешь жить, Макар, тогда вбей ему в голову, что только мы ему можем помочь. Больше никто! Впрочем, ты и сам все понимаешь. Короче, бери кержака.... Хотя нет, погодь. Пусть его милиция примет, а мы его потом тихонько к себе заберем. Причем пусть они возьмут показательно! Чтобы все знали, что он беглый преступник, убийца и контра! Понял?

— Да как не понять. Все, кому надо и не надо, будут знать, что самого что ни есть душегуба взяли.

— Как беседу с ним проводить, думаю, тебя учить не нужно, вот только не перегибай палку. Обещай, что хочешь. И побег простим, и судимость снимем, и документы выдадим.

— Если он такой, как мы думаем, то все должно получиться. Только есть одна заковыка. Побег был массовый, а из леса он один вышел. Может, не так все с ним просто?

Пришла очередь начальника задуматься. Спустя пару минут он все высказался: — Вот ты его об этом и спросишь. Значит, так. Берем его, трясем, а там видно будет.

— Как скажешь, товарищ начальник.

Конопля понимал, что план сшит на живую нитку, да и начальник ухватился за него из-за безвыходности. Удастся ли обработать, как надо, скитника? Да и как Оглобля себя поведет? Может он действительно не имеет никакого отношения к банде Левши? Одни вопросы, и ни одного ответа. Только вот вопрос стоит однозначно: или они возьмут Левшу или.... Додумывать Макару не хотелось, так как за три года работы в органах он видел всякое.

— Все, иди. Хотя, погодь, Макар. Ты сначала осторожно узнай, как он там, а то может помирать собрался, а мы на него планы строим.

— Сегодня к вечеру все вызнаю, а завтра с утра обо всем доложу.

Заканчивалась моя вторая неделя пребывания в больнице, когда за мной пришли. Я сидел на лавочке, стоявшей возле главного входа больницы, и просто наслаждался хорошей погодой и чистотой тела. Вчера вечером у нас была баня, где я драил свое худое и мосластое тело изо всех сил. Мысли о том, как и почему я оказался в этом времени, сильно потускнели. Просто принял за реальность и стал жить дальше. От когтей зверя остались только рубцы на коже, с ногой тоже все нормально, поэтому настроение у меня было не то чтобы радостное, а скорее сказать, умиротворенное. Живой, молодой, что еще надо! Хотя один минус все же присутствовал: постоянно хотелось есть, да и еда в больнице желудок не сильно радовала. Только я подумал о том, что прошло две недели, а милиция ко мне интереса не проявляет, это хороший знак, как увидел вывернувших из-за угла здания больницы двух милиционеров, один из которых был мой знакомый, старший милиционер Трофилов. Судя по всему, они сначала были в палате, но не найдя меня там, пришли сюда.

"Поторопился я с выводами. Не прошел, — подумал я, глядя на подходивших ко мне представителей органов власти, затем стал ждать, что они мне скажут. Вот только судя по их напряженным лицам, меня ничего хорошего не ждало. Трофилов первым подошел ко мне, затем отстегнул клапан кобуры и положил руку на рукоять револьвера.

— Гражданин Микишин, вы арестованы и должны последовать за нами, — это было сказано напряженно — деревянным голосом.

Второй милиционер, молодой парень моего возраста или чуть старше, вышел из-за его спины и встал чуть в стороне, после чего достал револьвер и направил ствол мне в грудь. За их действиями наблюдали двое больных, один из которых был Лукич, курившие самокрутки, и шедший по своим делам, истопник больницы Трофим. Так как он по совместительству был еще и плотником, то сейчас в его руке был ящик для инструмента, из которого торчала рукоятка молотка и пила. При виде милиционеров, он остановился и с любопытством стал смотреть, как меня арестовывают.

Стоило мне услышать свою настоящую фамилию, как сразу пришла мысль оказать им сопротивление, а затем попробовать сбежать, но мелькнув, она сразу исчезла. Если в целом я чувствовал себя неплохо, то до хорошей физической формы было еще далеко. Да и куда бежать, если кругом тайга? Пришлось встать с покорным видом и спросить представителей власти потухшим голосом: — За что?

— Обвинение тебе следователь предъявит, а нам приказано тебя привести!

Одежда в палате?

— У меня ничего нет. Только то, что на мне, — я перекрестился и сказал. — Да не оставит меня господь своей милостью.

— Сам беглый вор и убийца, а изображает перед нами святошу! — с кривой улыбкой громко произнес второй милиционер.

"Какой-то больно громкий арест получается. Как на показ. Или тут так принято?".

Дальше началась поиски, во что меня одеть, но так как с одеждой, а особенно с обувью, было плохо, вышел я из больницы одетый по моде ходоков с картины "Ленин и ходоки". Только старого и замызганного тулупа у меня не было, а все остальное было. Грива нечесаных волос, бородка, синяя полинялая рубаха, серые непонятные штаны с латками, подвязанные веревкой, а на ногах — онучи и лапти. Стоило врачу, услышать, что я беглый убийца, в его глазах проскочил ужас, но к его чести, он проявил акт великодушия и не стал забирать нижнее белье, которое мне выдала больница. В таком виде, под охраной двух милиционеров, с направленными на меня наганами, меня повели в отделение милиции. Я плелся с унылым видом, время от времени крестясь и читая молитвы. Народ, завидев нас, останавливался и начинал глазеть, высказывая при этом в отношении меня самые разные предположения.

— Небось, шпиена поймали, — сначала высказал догадку кто-то из любопытных жителей.

— Какой это шпиен, это белая контра!

— Какой контра, дурья башка?! Ты глянь на него! В рвань одет, лицо голодное, а ноги сами заплетаются. Видать в лесу поймали, и теперь допрашивать ведут.

— А чего его допрашивать, ежели он из леса?

— Так может он бандит? — высказал предположение еще кто-то.

— Дурья башка! Да старовер он! В больничке лежал! — возмутился какой-то мужчина. — Я сродственника там навещал, он мне его и показал.

— Эй, Трофилов, это кто?! Старовер или бандит?! — выкрикнул еще кто-то из местных жителей.

— Тебе знать не положено! — ответил, как отрезал милиционер.

Еще спустя десять минут меня затолкали в камеру временного содержания. Эти помещения остались властям по наследству от царского режима, а чуть позже мне сказали, что это бывший полицейский участок. Тут не было подвалов, а только камеры для арестованных. Меня втолкнули в крайнюю камеру, где уже сидел молодой долговязый парень, который с напряженным интересом стал разглядывать меня. Тем временем, я кинул взгляд по сторонам. Два топчана, да ведро с крышкой, которое изображало отхожее место, вот и вся меблировка этого места. Стоило закрыться за мной двери, как меня сразу облепила душная сырость с запахом дерьма и вонючих портянок. Я присел на свободный топчан.

— Ты кто? — спросил меня сиделец.

Очень хотелось ответить ему: конь в пальто, но вместо этого сказал: — Человек божий. Зовут меня Иваном.

— Это ты из раскольников?

— Старовер я. Ушел из скита. Решил мир увидеть, — соврал я.

— Из Дубининского что ли?

Отвечать я не стал, а вместо этого тихо забормотал молитву. Верзила хмыкнул, какое-то время молчал, разглядывая меня, потом спросил: — А чего одет, как пугало?

— Долго шел, вот одежа и истрепалась, а та, что на мне, добрыми людьми дадена.

— Ихняя доброта через дырки в твоих штанах видна, — и парень заржал.

Я сделал постное лицо и наставительно произнес: — Все, что не сделано, то божий промысел.

— Божий... промысел? Ну-ну. Слышал о тебе краем уха. Меня Федором зовут. И еще прозвище приклеили. Оглобля, — он думал, что мне будет интересно, откуда такая кличка взялась, но к его разочарованию, я промолчал, состроив постное лицо. — На прошлогоднюю Пасху драка была. Мне тогда хорошо в ухо дали. Встал с земли, забежал в свой двор, схватил оглоблю и на них! Эх, хорошо мы тогда помахали кулаками. А вот сейчас за что взяли, никак в толк не возьму?! А ты за что?

Коротко рассказал, что вышел из лесу, весь из себя пораненый, а меня вместо того, чтобы как следует лечить, в казематы тюремные упекли. Естественно, что не упомянул при этом ни о тюрьме, ни о побеге. Оглобля задумался. Продолжение разговора не последовало. Щелкнул замок, дверь распахнулась, на пороге стояли двое: тюремщик и незнакомый мне милиционер.

— Микишин, на выход!

Меня сначала повели по лестнице наверх, затем мы шли по коридору, пока не остановились перед одной из дверей. Милиционер постучал, затем открыл дверь и отрапортовал: — Арестованный Микишин доставлен!

— Давай его сюда, а сам жди за дверью.

— Давай, топай, — буркнул милиционер, а для ускорения ткнул кулаком в спину.

Перешагнув порог, я огляделся. Кирпичные стены с сырыми потеками, окно, забранное частой решеткой и снабженное внешними ставнями, массивный стол на ножках, настольная лампа, чернильница, перьевая ручка и пара папок, лежащих перед хозяином кабинета. Это был крупный мужчина с толстой шеей и массивными кулаками. Он кивнул головой на табурет, стоящий перед его столом, и буркнул: — Садись.

Мельком отметил, что табурет прикреплен к полу. Сел.

— Имя. Фамилия. Место проживания.

После короткого опроса, он спросил меня, каким образом был осуществлен побег.

— Я не знаю. Мы просто ушли.

— Ладно. Это не мое дело. Лучше скажи, чего тебе там не сиделось?

— Это место — сонм неприкаянных, жестокосердных людей. От них у меня вся душа исцарапана и кровоточит. Там царит безнадежная тоска и душу пронизывает насквозь беспросветность, — с плачущим выражением лица забормотал я. — У меня даже мысли появились о смертоубийстве. Да, грех неизбывный...

— Ай-я-яй! Грех-то какой, — поддразнил меня следователь. — Твой грех, сектант, в том, что ты поднял руку на представителей советской власти!

Советская власть не сажает трудовой пролетариат в тюрьму без причины! Раз и навсегда это запомни! А ты контра! И место, таким как ты, в тюрьме, святоша!

— Не хочу в тюрьму! Не хочу, не хочу, — забубнил я, изображая испуганного и забитого парня.

На лице следователя отразилась брезгливость и раздражение.

— Тьфу на тебя, дерьмо ангельское! Говорить с тобой, что воду решетом черпать. Эй! Дежурный! — дверь открылась, на пороге стоял милиционер. — Давай сюда Сурикова!

Я сидел спиной к двери, сжавшись, и бормотал молитву, когда Суриков зашел в кабинет. Следователь, выходя, бросил негромко, но я услышал: — Василий, ты с ним помягче.

— Да понял я, понял, — прогудел здоровяк, становясь передо мной. При виде его, я внутренне содрогнулся, у него руки были толщиной, что мои ноги.

— Ну, что, поговорим?

У нас с ним видно были разные понятия о том, как вести разговор, потому что в его исполнении он начался с удара мне в ухо. К слову сказать, хотя это и было больно, но при этом мне ничего из внутренних органов не повредил, а значит, был неплохим специалистом в своем деле. Я падал с табурета, сжимался в комок и громко хныкал, совсем как маленький ребенок. Он давал мне полежать на полу ровно столько времени, чтобы выкурить папиросу, потом с гадливостью в глазах поднимал меня, чуть ли не за шиворот и продолжал экзекуцию. Через полчаса снова пришел следователь. В этот момент я снова лежал на полу и хныкал.

— Ну что?

— Да дерьмо это, а не человек, — с прямотой истинного пролетария высказался Суриков. — Как еще не обосрался, не понимаю.

— Свободен.

Когда дверь за моим мучителем закрылась, следователь сел за стол, потом сказал: — Подымайся. Он уже ушел.

— Мне больно-о-о. У-у-у!

Сделать страдальческое лицо и стонать, мне было несложно, так как палач хорошо знал свое дело. Следователь сидел и смотрел со скучающим лицом, как я, стеная, забрался на табурет, а затем вдруг неожиданно спросил: — Хочешь пряника?

— Пряник? — я натурально удивился и только сейчас заметил какой-то кулек у него на столе.

— У меня и чай есть. Хочешь чаю? Я сейчас скажу, и нам кипяточка принесут. Ты как?

— Не знаю, — недоверчиво ответил я, уж больно был неожиданным поворот.

— А что так? — следователь улыбнулся щедро, в полный рот. — Я от всей души предлагаю.

Когда разговаривал с Оглоблей, я одновременно пытался понять, что происходит. Мой арест в больничке выглядел, как дешевое представление.

"Это был первый акт, а сейчас начался второй. В третьем, я так понимаю, мне изложат то, что им от меня надо, — так я думал, глядя на следователя, заодно автоматически прикидывая, что я могу с ним сделать, если мы с ним не найдем общего языка. Даже при моей физической немощи воткнуть ручку в глаз или горло своему палачу не представляло труда, затем убить дежурного, а так как последний был вооружен наганом, у меня мог появиться шанс выйти отсюда. Вот только что дальше? Думается мне, что я даже до окраины села не доберусь. При такой рекламе, что мне создали, меня просто шлепнут местные жители, которые почти все здесь охотники. Нет, был бы я в полной силе, такой вариант еще можно было рассмотреть, а так — нет! Именно поэтому я сел со следователем пить чай с пряниками. Слушая его пустой треп о том, как хорошо быть на свободе и как плохо быть в тюрьме, я время от времени менял выражение лица, от радости до глубокой печали, тем самым подчеркивая свою детскую непосредственность. Макая в горячий чай твердые пряники, я внимательно слушал его доводы в пользу согласия сотрудничества со следствием. После того, как я доел последний пряник, он мягко спросил меня: — Значит, не хочешь в домзак?

— Нет! Лучше умереть! Это преддверье ада! Там правят, жестокосердные, нераскаянные грешники, слуги Антихриста! — я придал истерики своему голосу.

Следователь скривился, затем подождал, пока я закончу стенать, после чего сказал мягко и вкрадчиво: — Знаешь, а я тебе почему-то верю. Вот только даже хорошие люди совершают ошибки, которые им приходится исправлять. А их обязательно надо исправлять! Ты со мной согласен?

— Да. Только человек изначально грешен и по-другому никак не может. Правда, можно покаяться и замолить свой грех или....

— Нет, Иван, нам не это надо. Ты же понимаешь, что нарушил закон, сбежав из тюрьмы. Понимаешь?

— Понимаю, что это большой грех, но не хочу обратно. Понимаете, не могу там быть!

— Я знаю, что там... плохо, Ваня. Знаю! И ты не такой плохой человек, чтобы тебя там держать. Мы верим тебе. Поэтому согласны пойти тебе навстречу, вот только нам надо помочь в одном деле, а мы тебя потом отпустим. Иди куда хочешь, на все четыре стороны!

— Это как? — сделал я удивленное лицо.

— Да просто сядешь на поезд и уедешь. Куда хочешь! И еще! Мы тебе даже документ сделаем на имя Егора Аграфова. Начнешь жить по-новому! Будешь нашим советским человеком! Как тебе?

— Здорово, — неуверенно согласился я с ним, а затем настороженно спросил. — А что надо сделать? Потому как ежели надо убивать, то на это согласия своего не даю.

— Нет, ты чего! Никого убивать не надо! Дело, скажем так, не совсем простое, но для тебя труда особого не составит. Просто надо одному человеку записку передать. Тайно передать. И это все.

— Ежели так, то я смогу, — и я посветлел лицом.

Тот посмотрел на меня, как на дурачка. Вместо того чтобы засыпать градом вопросов, этот недобитый сектант, просто взял и согласился. На лице следователя появилось сомнение: стоит ли вообще связываться с этим придурком?

— Ваня, я же тебе сказал, что не все так просто. Этот человек находится в банде Левши.

— У бандитов? — я сразу изобразил на лице гримасу испуга.

— Да, у них. Когда ты окажешься у бандитов, то надо незаметно передать ему записку, иначе будет плохо и ему и тебе. Да ты и сам это должен понимать.

— А как же! Чего тут не понять! — после чего я придал себе задумчивый вид и спросил. — А как я там окажусь?

— Так ты согласен помочь советской власти?

Мне были понятны колебания следователя в отношении моей особы, которые были у него на лице написаны. Что он перед собой видел? Крепкого, широкого в кости молодого парня, с ладонями-лопатами и по-детски наивными глазами. Что тот видел в жизни? Лес, а потом домзак! Конопля понимал, что из этого старовера получится такой же агент, как из дерьма пуля. Вот только отступать было некуда, а так есть шанс, что удастся заманить Левшу в ловушку.

Со своей стороны я тоже пытался понять следователя. Его я так называл по привычке, так как понял, чуть ли не с первой нашей беседы, что Макар Конопля, скорее всего, оперативник. Разбирается в людях, умеет работать с агентурой, вот только со мной у него вышла промашка, и даже дело не в моих исключительных артистических способностях, которых у меня нет, а в том, что он уже заранее вбил себе в голову, кто перед ним сидит. Так-то он грамотно вел беседу, хотя и поспешно, подводя меня к согласию, но если для молодого испуганного старовера, которого он перед собой видел, это был единственный выход, то для меня это выглядело топорной работой. В общем, то, что он мне предлагал, меня устраивало, давало хороший шанс сбежать, вот только основные проблемы у меня начнутся, когда я окажусь на свободе. Здесь, в селе, меня ославили беглым преступником и убийцей, так что помощи от местных жителей, кроме пули, выпущенной в упор, не дождаться, а выжить в лесу, без продовольствия и оружия — плохая идея. Все это я прокручивал в голове не раз, приходя к выводу, что надо соглашаться, а там как кривая вывезет.

— Ежели все так, как сказали, то согласен! — для подтверждения своего решения я даже сильно кивнул головой.

Следователь стал со стула, потом, опершись на руки и подавшись в мою сторону, с минуту пристально смотрел мне в глаза.

— И бумагу напишешь, Ваня? Я знаю, что вы староверы, грамоте обучены.

— А какая эта бумага?

— Как какая? Такая, что ты, Иван Микишин, согласен выполнить наше пролетарское задание с полной своей ответственностью.

— Ежели так, то напишу, как укажете, — и в подтверждение словам я кивнул головой.

"Похоже, моя роль удалась, и ты, дурилка картонная, поверил, что я поддался на твои уговоры. Там тому и быть".

— Теперь, Ваня, садись за мой стол и пиши.

Я сел за его стол, взял в руки деревянную ручку с сужающимся концом, на секунду снова задумался о том, сколько следователь проживет минут, если я воткну ему ее в горло, а потом стал писать под диктовку:

— Начальнику ГПУ Степану Евсеевичу Скидку. Так. Пропусти две строки. Да, начинай вот отсюда, — он ткнул пальцем в лист. — Я, Иван Микишин, девятнадцати лет отроду, обязуюсь помогать органам советской власти....

После того, как я закончил писать и поставил свою подпись, он взял лист и помахал им в воздухе.

— Иди, садись на свой табурет.

Обойдя стол, я сел на табурет. Следователь сел на свое место, затем внимательно перечитал, что я написал и только после этого положил лист в ящик стола.

— Теперь внимательно слушай, что тебе надо будет сделать.

Следующие два часа в меня вдалбливали инструкции, что и как мне нужно будет сделать, причем в двух вариантах развития событий. После того как я повторил основные пункты проведения операции, следователь спросил меня:

— Все понятно?

Я кивнул головой.

— Хорошо. О том, что мы с тобой говорили, никому ни слова. Да ты, Иван, и сам все должен понимать. Завтра мы еще поговорим об этом. Дежурный!

Когда я вернулся после допроса, лицо Федьки имело совсем другое выражение. Скажем так, это была боязливая настороженность. Я сразу заметил, как он напрягся, стоило мне войти в камеру. Слегка постанывая и держась за бок руками, я уселся на свой топчан.

— Ты как? — осторожно поинтересовался Оглобля.

— Жить буду, правда, без особой радости, — недовольно буркнул я, потом вспомнил, что старовер и мне нельзя пока выходить из этой роли, прочитал короткую молитву и перекрестился.

Сложившуюся ситуацию надо было хорошо обдумать. Попав сюда, я рассчитывал на побег с этапа, только вот теперь чекисты резко поменяли мои планы, сделав меня своим агентом. Подписанная мною бумага не играла для меня никакой роли, а вот то, что меня сделали в глазах местных жителей беглым уголовником и убийцей, было плохо. Чужаков и так здесь не привечают, а уж с уголовным прошлым, запросто пристрелить могут, тем более что люди здесь были до крайности озлоблены. В лесу банды, страх перед которыми не дает заниматься полноценной охотой, как это было раньше. Работы не было, хотя работал кирпичный завод и лесопилка. Были еще две частных мастерских, которые делали свечи. Везде люди держались за рабочие места, так как понимали, что другой работы здесь больше не найти.

Осознанно или неосознанно, но чекисты все же сумели привязать меня к себе, обрезав мне все пути для побега. Несмотря на то, что почти выздоровел, я был далек от хорошей физической формы, не говоря уже о том, что не имел ни одежды, документов и оружия, а еще это проклятое, сосущее меня внутри, постоянное чувство голода. Ну, сбегу я и что дальше? Местности я не знал, ни денег, ни нормальной одежды у меня не было. В лесу не высидишь, если только в банду не податься, да и не хотел я начинать свой новый жизненный путь с кровавого старта. Так что пока мне следовало идти у чекистов на поводу и рассчитывать на удачу.

— Ты и, правда, беглый, как говорят?

"Интересно, зачем ему сказали, что я беглый? Или нас как-то собираются связать вместе. А что? Совместный побег. Для правдоподобности".

— Господь отвернулся от меня, так как я нарушил его заветы, вот меня и постигла божья кара, — невнятно пробурчал я.

— Чего ты бубнишь там? Молитву?

— Не помолишься вовремя — душу без защиты оставишь, — уже сердито буркнул я, затем осторожно, с шипением и легкими стонами, улегся лицом к стене.

Следующие двое суток мне пришлось отвечать на многочисленные вопросы Оглобли, которого почему-то очень сильно заинтересовали тюремные порядки, а параллельно приходилось слушать инструкции и наставления следователя. Был и плюс: как настоящий сексот, я получал дополнительный паек. Следователь, которого, которого, как мне теперь стало известно, звали Макар Конопля, приносил мне бутерброды с копченым салом и поил чаем с сухарями.

Детали операции мне были не известны, а только общее задание: просто надо человеку, без свидетелей, передать записку, а чтобы он мне поверил при этом произнести одно слово "пчела". Узнать его было несложно даже без описания, так как у него не было мизинца на левой руке. Основной упор в своих наставлениях Конопля делал на то, что и как мне надо отвечать на допросе у бандитов. Оперативник не то, чтобы не верил мне, вот только он, с каждым днем, все больше сомневался в том, что я гожусь для подобной роли.

Изображая запуганного молодого парня, я угодливо соглашался со всеми его словами, поддакивал, суетливо ел, подбирая крошки, при этом нередко ловя его брезгливый взгляд.

Утреннее солнце освещало облупившуюся вывеску "СТ. С. НИКОЛЬСКОЕ", висевшую на приземистой каменной коробке железнодорожного вокзала, давно не чищенный сигнальный колокол и замусоренный перрон. На нем, наверно, давно не толкалось столько народа, как сегодня, за исключением группки беспризорников, считавших это своей территорией, и шнырявших между людей, как крысы, в надежде что-нибудь выпросить или украсть.

Нас вместе с Оглоблей и еще пятью крестьянами привез на железнодорожную станцию конвой, состоящий из двух красноармейцев с винтовками и чекиста. Понурые и растерянные крестьяне были из одного села, неделю назад что-то не поделили с местным комбедом. Комитет, естественно, пожаловался в соответствующие органы, после чего приехали чекисты и оформили крестьян как врагов советской власти. Привезли на вокзал для отправки в Красноярск не только нас, но и три десятка дезертиров, которых наловили в местных лесах чоновцы. Мужики, самого разного возраста, одетые вразнобой, кто в пиджаке, а кто в лаптях, курили махру, бросали злые взгляды на охрану и грязно матерились. Кроме самих арестованных на платформе толпились два десятка родственников и близких людей, которые перекрикивались с дезертирами через головы конвойных, создавая нездоровую, нервозную обстановку. Рядом с вагоном, куда нас должны были загрузить, стояла еще одна группа, представлявшая местные власти. Насколько я мог понять, главным в ней был плечистый мужчина, наголо стриженный, в кожаной фуражке со звездой, с маузером на боку, державший в руках папку с бумагами. Рядом с ним стоял какой-то лохматый мужик в спецовке и пожилой дядька в фуражке с какой-то кокардой. Разглядеть, что на ней, с моего места, было невозможно, но я решил, что это железнодорожник. С ними был какой-то совсем молодой парень, похоже, мой одногодок. Если судить по гимнастерке, портупее, револьверу в кобуре и шашке, я бы сказал, что это начальник конвоя, который привез на вокзал дезертиров. Он нервно и часто поглядывал в их сторону, одновременно отвечая на вопросы бритого начальника. Наш чекист, стоило ему их увидеть, как сразу достал бумагу-сопроводиловку и направился к ним, бросив охране: — Ждите здесь.

По привычке оценил обстановку и степень возможной опасности, отметил, что в толпе дезертиров растет напряжение. Особенно выделялась группа из нескольких человек, во главе которой стоял цыганистый парень. Глаза дерзкие, злые и наглые. Бросит взгляд по сторонам, потом скажет пару фраз своим напарникам, после чего те начинают посматривать по сторонам.

"Теперь понятно, отчего командир нервничает. Точно буза будет".

План нашего бегства, придуманный Коноплей, был или идеален в своей простоте или безнадежно туп, так как шансов сбежать у нас было пятьдесят на пятьдесят. Из охраны, в самый последний момент, был предупрежден только сопровождающий нас чекист. Впрочем, я это знал, только со слов Конопли, а как было на самом деле, кто его знает, как и то, что он должен помешать охране, стрелять нам в спину.

По его плану, когда начнется погрузка дезертиров в вагон, возникнет суматоха, тогда я должен буду толкнуть чекиста на одного из конвойных и удариться в бега. Конопля нарисовал подробную картинку и долго вдалбливал мне в голову наилучший, по его мнению, путь бегства. Оглобля, по его пониманию, должен был увязаться за мной. Сам, Конопля, переодетый, тоже должен быть на вокзале и, если что-то пойдет не так, он обещал помочь мне выжить.

Не успел сопровождающий нас чекист передать свою бумагу железнодорожному начальнику, как случилось то, что должно было случиться. Одна из женщин, видимо мать, пыталась передать узелок одному из парней — дезертиров, но конвойный ее оттолкнул с криком: — Не велено! — но при этом не рассчитал своих сил, и женщина со стоном упала на платформу. Разозленный сын кинулся на красноармейца, но получив прикладом по ребрам, согнулся пополам. Воспользовавшись тем, что все, в том числе и охрана, отвлеклись на несколько секунд, цыганистый парень, неожиданно кинул свой вещевой мешок прямо в лицо конвойного, стоявшего напротив него, а затем бросился на него. Красноармеец среагировал на мешок, но не смог уйти от жесткого удара в лицо и с криком упал на платформу. Тут заводила громко крикнул: — Бей сук! — и толпа на перроне пришла в движение. На охрану кинулись с двух сторон — несколько мужиков из толпы провожающих родственников и сами дезертиры. В следующую секунду конвой был смят, и дезертиры кинулись в разные стороны, под одобрительные крики своих друзей и родственников. Один красноармеец из охраны выстрелил в воздух, чем еще больше подстегнул беглецов. Несколько дезертиров соскочили с платформы и полезли под вагонами, но большинство бросилось в толпу родственников, которые их пропустили, а сами стали стеной.

— Стой! Стой!! Стрелять буду!! — заполошно кричали конвойные, щелкая затворами винтовок и вскидывая оружие. Впрочем, всего этого я не видел, так как в самом начале потасовки ударом кулака в челюсть сбил с ног одного из конвойных, который на пару секунд отвлекся на драку, второй красноармеец только вскинул винтовку, как на него налетел спиной один из крестьян, после моего сильного толчка. Боец покачнулся, а затем попытался поймать меня в прицел, но ему помешали крестьяне, которые кинулись в сторону, что тот их не пристрелил. Красноармеец, в суматохе, посчитал их движение за бегство, растерялся и, переведя на них ствол, закричал: — Всем стоять! Буду стрелять!

Перед тем как спрыгнуть с перрона, я бросил взгляд через плечо. Единственный, кто среагировал на мое бегство, был чекист, который сейчас бежал в мою сторону, пытаясь на бегу расстегнуть кобуру. Спрыгнул на землю и побежал вдоль поезда, за станцию, затем нырнул под вагон. У меня за спиной были слышны выстрелы, вопли и ругань. Вылез с другой стороны состава и сразу увидел на запасных путях грузовые вагоны, двери которых были настежь открыты. За ними виднелся лес, но передо мной было открытое пространство, состоявшее из двух железнодорожных путей, которое быстро не пересечешь. Я снова помчался вдоль состава к развалинам какой-то будки, которые виднелись впереди. По крайней мере, укроют от пули, если будет погоня, подумал я. Оглянулся, когда услышал шум у себя за спиной. Это за мной бежал Федька. В ту же секунду заметил краем глаза, как из-под вагона медленно и неуклюже вылезал красноармеец с винтовкой.

"А где чекист? — неожиданно пришла мысль и тут же пропала, так как мне, по сути дела, будет без разницы, чья пуля ударит мне в спину.

Последние двадцать метров я мчался на пределе своих сил, а добежав до укрытия, просто упал, тяжело дыша, за кусок развалившейся стены. Вот только времени отдыхать, у меня не было. Осторожно выглянул и увидел, что охранник остановился, вскинул винтовку и прицелился.

— Оглобля, падай! — закричал я.

Федор среагировал на мой крик по-своему. Сначала дернул головой в мою сторону, потом зачем-то оглянулся, но при этом сбился с шага и видно за что-то зацепившись, дернулся всем телом вперед, словно собрался нырнуть. В это мгновение раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Конвойный чертыхнулся, лязгнул затвором, но Оглобля уже добежал до меня и только хотел сесть, как я сказал: — Пригибаясь, до вагонов. Давай.

Может, он не понял, что я сказал, но, ни слова не говоря, последовал за мной. Согнувшись чуть ли не до земли, под прикрытием развалин, мы добрались до путей с теплушками, и поднырнули под вагон. Оказавшись с той стороны, я подполз к вагонному колесу и осторожно выглянул. Как я и думал, стоило красноармейцу потерять нас из виду, он сразу занервничал и теперь стоял, поводя стволом винтовки из стороны в сторону. Через минуту я услышал за своей спиной тяжелое Федькино дыхание и быстрые шаги.

— Где... он? — хрипло дыша, спросил он.

— Стоит, — негромко ответил я. — Подмогу ждет.

— Бежать... надоть... — прохрипел Оглобля.

— Надо, — согласился я с ним.

Только мы сумели добежать до опушки леса и скрыться за деревьями, как в прямой видимости показался боец в сопровождении нашего чекиста. В руке у того был наган. Оба с опаской смотрели на лес. Спустя пару минут чекист плюнул, и они пошли обратно. Стоило опасности исчезнуть, как меня начало потряхивать. Я сел на траву, прислонившись спиной к стволу, а рядом растянулся Федька, грудь которого ходила ходуном, он, как и я, все никак не мог отдышаться. Минут пять мы провели в молчании, потом я сказал: — Пошли отсюда. Приведут солдат....

— Смеешься? — скривился в усмешке парень. — Не пойдут они в лес. За боятся.

— Лес для жизни человеку господом предназначен. Чего в лесу бояться? — я сделал удивленное лицо, потом словно вспомнил, нахмурился. — Твоя правда. Совсем забыл про человека, он самый страшный зверь, как для себя, так и для других людей.

Теперь Федька смотрел на меня удивленно, явно не понимая, к чему это было сказано, но уточнять смысл сказанного не стал, спросил: — Ты чего побежал?

— Не хочу обратно в тюрьму.

— Понятно. А как дальше жить думаешь?

— В большой мир пойду, искать свое место в жизни.

— Хм. Умно говоришь, сразу и не понять. Я об другом. Ты на себя посмотри. Сущий скелет, ребра торчат, да и одежа на тебе.... Ладно, чего об этом толковать, скажу только одно: я, Егор, добро помню.

Немного отдохнув, мы поднялись с земли, и неторопливо пошли, если я правильно понимал, огибая полустанок и село, по большой дуге. На месте нашего отдыха остались, зарытые в землю, клочки записки, врученные мне Макаром Коноплей.

ГЛАВА 3

Хозяин принес нам в подвал кувшин с водой, бутылку самогонки, кружки, еду и несколько свечей.

— Благодарствую, дядька Никифор, — поблагодарил его Оглобля. — Ты только Кольку...

— Убежал уже, — с этими словами люк захлопнулся.

Мой напарник по бегству зажег две свечи, потом на перевернутом деревянном ящике организовал обеденный стол. Нарезал сало, лук, хлеб. Потом достал из чугунка картошку. При виде еды у меня рот сразу наполнился слюной.

— Еще теплая. Бери.

Я только кивнул головой, жуя кусок хлеба с копченым салом и одновременно чистя вареное яйцо. Гришка посолил крупную картофелину и откусил сразу половину, потом забросил в рот ломтик сала и хлеба. Несколько минут стояла тишина, мы жадно ели.

— Будешь? — он кивнул на бутыль самогона, стоящую на полу.

Я отрицательно покачал головой, продолжая есть. Гришка пожал плечами, типа, как хочешь, и плеснул себе в алюминиевую кружку. Выпил. Сморщился.

— Ух, зараза! — и захрустел луком.

Снова налил, но пить не стал, а вместо этого крупно посолил уже очищенное яйцо и стал есть с хлебом. Какое-то время жевал, потом неожиданно спросил: — А ловко ты с краснопузыми справился. Одного в рыло, а на другого мужика толкнул. Как у тебя так ловко вышло?

Я пожал плечами, не переставая жевать.

— В тюрьме научился драться?

— Жизнь научила, — тихо сказал я.

Гришка насмешливо хмыкнул, опрокинул в рот содержимое кружки, потом заел салом с луком.

— Из какого скита будешь, старовер?

— Нашего скита больше нет, а значит, и названия нет.

— Чего так?

— Сожгли скит, а людей побили.

— Красные сволочи, даже божьих людей не пожалели. Эх, да что тут говорить! Всю жизню нашу наизнанку вывернули! — и он снова налил в кружку самогонки, выпил и стал жадно есть. На словах вроде проявил сочувствие, вот только ни в глазах, ни в голосе у него даже намека на чувство не было. Гришка снова налил самогон в свою кружку. Выпил, крякнул.

— Эх! Хорошо пошла, — и от удовольствия даже замотал головой. — До самой души продрала.

Видно, взял его самогон, так как настороженность из глаз бандита исчезла, и чувствовалось, что он расслабился.

— Сало хорошее, желтое и душистое. Чуешь, духовитое, с травками. Сразу видно, что хозяин делал, от души, — он закинул в рот ломтик сала, хрустнул луковицей, прожевав, продолжил. — Эх! Сейчас бы расстегайчику, да чтоб чтобы дымился еще, с визигой или черными грибами, да кабанятинки копченой. От селянки домашней тоже бы не отказался. Накрошить туда копченостей, да хлебную корку чесноком намазать. А дух, какой от нее несет, не передать!

Я налил себе воды из кувшина. Перекрестил свой стакан, выпил, тем самым снова привлек внимание подвыпившего Оглобли: — Ты, старовер, как тут, у нас, оказался?

— Из леса вышел, раненый. С рысью пересеклись наши пути-дорожки. Когтями посекла, да я еще к этой беде ногу вывихнул. С трудом выполз к железной дороге, а там добрые люди подобрали, не дали умереть. Пролежал какое-то время в больнице, только на ноги стал, как пришли милиционеры и сказали, что я беглый и забрали с собой.

— Слышал я от Семки, что ты... вроде как, контра. Правда это?

— Вот у своего Семки и спрашивай, — буркнул я.

— Не мой он. А так да, наш он, из села, только в милицию подался. Вот он и сказал. Он еще сказал...

— Не суди и не судим будешь, — перебил я Оглоблю. — Грех мой неизбывен. Не отмолю я его.

— Брось! Он еще сказал, что ты в побег не один ушел. Куды остальных девал? — с наглым и тупым любопытством продолжал давить на меня опьяневший Гришка.

— Они леса совсем не знали, вот и не выжили.

— Правильно! Мне еще батька с малолетства талдычил: выживает сильный! Или ты, или тебя. Считай, ты благое дело сделал.

— Нельзя так говорить. Грех это большой — лишать жизни человека.

— Ерунду мелешь, Егорка! Ты вон в лесу жил и слыхом не слыхивал, что в Рассее творилось. Белые генералы с комиссарами задрались. Кучу людишек положили, а ты жалеешь каких-то душегубов.

— Какие-никакие, а они люди, Федор. Любая человеческая душа — она божья.

— Божья! Бог! А кто его видел?! Вон в народе уже говорят, что нет никакого бога! Что это один обман!

— Не хочу слушать эту ересь бесовскую! Все, я спать ложусь.

Хозяин разбудил нас на рассвете, только светать начало. Вышли во двор, где нас уже ждал какой-то парнишка лет пятнадцати.

— Санек, здорово, — поздоровался с ним бандит. — Как батька?

— Все хорошо. Этот с тобой? — подросток кивнул на меня.

— Со мной.

— Пошли, — сказал-скомандовал непонятный паренек.

Через двадцать минут мы углубились в лес, после чего шли по какой-то малозаметной тропке. Дойдя до поляны, остановились, чего-то или кого-то ожидая.

"Похоже, за нами был контроль".

Моя догадка оказалась верна, после того как, спустя какое-то время, к нам присоединилось двое вооруженных людей. Вышли из-за наших спин почти неслышно, по-звериному. Поздоровались с Оглоблей, бросили на меня настороженные взгляды.

— Все чисто, Сашка, — сказал один из них парнишке. — Можем идти.

Потом была скачка на лошадях, а спустя пару часов мы оказались в бандитском лагере. Судя по всему, это когда-то был хутор богатого хозяина, от которого осталась только тень большого хозяйства. Фруктовый сад, заросший травой огород, остатки ульев. Я не знаток крестьянского хозяйства, но пристроек и сараев рядом с домом, было не меньше пяти, не считая навеса с коновязью, где было привязано около трех десятков лошадей. Несмотря на запустенье, дом и строения выглядели довольно крепко, за исключением местами поваленного забора, да одного наполовину разобранного сарая. В глубине двора был виден потемневший сруб колодца. Недалеко от забора лежала "домашняя мельница" — каменные круги с дырками посередине. Тут же рядом валялось лопнувшее долбленое корыто.

У ворот стояла запряженная тачанка с "Максимом". В ней сидел бандит. Мимоходом отметил, что лента в пулемет была уже заправлена, хоть сейчас в бой. Чуть дальше, без коня, стояла легкая повозка с двумя большими колесами. К одному из колес, прислонившись спиной, сидел верзила с винтовкой. Даже был один матрос, в клешах и в тельняшке, накрест опоясанный пулеметными лентами. Он придерживал одной рукой, стоящий прикладом на земле ручной пулемет, а во второй у него была дымящая самокрутка. Рядом с ним стоял бандит, у которого за широким офицерским ремнем торчал маузер, а из-за голенищ, до блеска начищенных добротных сапог, тускло поблескивали серебром рукояти кавказских ножей.

"Ишь ты, какая экзотика".

Бандиты, кучками или по одиночке, были разбросаны по всему двору. Здесь были офицерские френчи и солдатские гимнастерки, накрест опоясанные пулеметными лентами, и лихо заломленные фуражки, и кепки.

Моя работа в той жизни была разнообразна и весьма специфична, мне приходилось служить наемником, егерем, телохранителем, и при определенной натренированности дает ряд психологических навыков — способностей. У меня одна из таких способностей заключалась в оценке человека, как подготовленного бойца. К тому же это давало правильно оценить свои шансы. Так вот, на мой взгляд, все эти люди были опытными и крепкими бойцами.

Оглоблю встретили одобрительными криками и грубыми шутками, а на меня только бросали любопытные взгляды. Это было понятно. Неизвестно что это за человек, может через десять минут покойником станет.

— Федька, давай иди, тебя атаман зовет.

Как только Оглобля скрылся за дверью, парнишка повернулся ко мне, затем кивнув на лавочку у дома, сказал: — Посиди здесь. Матвей, пригляди за ним.

Один из бандитов отделился от компании и сел на завалинку рядом со мной.

Прошло совсем немного времени, как из дома вышел Федька, нашел меня взглядом, затем мотнул головой в сторону входа: — Чего сидишь? Иди к атаману.

Я вошел в дом. В горнице за столом сидело два человека.

— Здравствуй, гость незваный. Садись.

— И вам здравствуйте, добрые люди, — я перекрестился на иконостас, висевший в углу, чем вызвал грубую ухмылку у одного из бандитов, а затем сел на лавку. Один из них мне стал понятен сразу. Уголовник. Взгляд жесткий и цепляющий, да и смотрит исподлобья, словно волк.

"Он-то, зачем здесь? — спросил я сам себя.

Главарем банды был плечистый мужчина лет сорока с открытым крестьянским лицом и с недоверчивым и острым взглядом матерого хищника. Мне нередко доводилось встречаться с подобными волкодавами во время своей службы наемником, так этот был явно из той же породы.

О Семене Торопове мне уже доводилось немало слышать, как хорошего, так и плохого. Он был местной легендой, если к нему было применимо это слово. Одной из основных черт Торопова была расчетливость. Она была в его движениях, и его мыслях. Он не знал слово "логика", но при этом мог отлично выстраивать логические цепочки и делать правильные выводы. Первая мировая война помогла ему найти профессию солдата, бойца, воина. Два Георгия за храбрость. Партизанская война против Колчака и интервентов дала ему командирские навыки, научила работать с людьми. У него были везде свои глаза и уши. Он был отличным красным командиром до того момента пока не узнал, что его младший брат был расстрелян чекистами, как кулак и контрреволюционер. Красный командир стал по другую сторону баррикад и стал красным бандитом. Он сдал командование отрядом и несмотря на требования и угрозы начальства, которое не хотело терять такого перспективного командира, ушел, а спустя четыре месяца в Красноярском уезде появилась банда с главарем по кличке Левша. Он не трогал местных жителей, зато продотряды и бригады агитаторов просто исчезали. Сколько у него было в банде людей, и где были его стоянки, толком никто не знал, зато у атамана везде были свои люди. Несколько раз Красноярск отправлял усиленные отряды на его поимку, но все они возвращались не с чем.

— Федор рассказал немного о тебе. Старовер, говоришь. Дай-ка гляну твой нательник, старовер.

Я неторопливо достал из-под нижней рубашки нательный крест и приподнял его вверх. Атаман одобрительно кивнул, и я спрятал свой крестик.

— Он сказывал, что ты беглый и в тюрьме сидел. Так это?

— Вам зачем?

— Не крути со мной, парень. Раз спрашиваю, значит, надо, да и помни, твоя жизнь в моих руках.

Я тяжело вздохнул, затем коротко рассказал свою историю.

— Складно баешь, да вот только проверить я тебя не могу, а значит, и веры у меня к тебе нет. Может ты засланный? А то тут у нас был один такой, неделю, как закопали.

— Я к вам не набивался, — зло буркнул я. — Так получилось.

— Не набивался, вот только это ничего не меняет. Вот мне, к примеру, на душе спокойнее будет, ежели тебя за огородом закопают.

— Не побоитесь такой большой грех на душу взять? Не отмолите ведь!

— У меня, малый, столько этих самых грехов.... Да что об этом говорить. Осип, поговори с Егоркой!

Тут ухмыльнулся, сидящий рядом с главарем, урка: — Сидел, говоришь? А кого из сидельцев знаешь?

— Кого знаю, а кого нет.

— Не крути, сучонок. Я тебе не фраер, а вор. Так кого знаешь? — жестко надавил голосом вор.

Пришлось сделать вид, что поддался и начал перечислять:

— Бритву знал, Черепа, Петлю. Еще Шило....

— Погодь. Опиши Бритву.

— Высоты, наверно, как ты, в плечах... малость пошире. Седые виски. Шрам — вот здесь, — я показал на себе пальцем. — Нет трети левого мизинца.

— Похоже, знаешь, ... или тебе его описали. По фене ботаешь?

— Не говорил и не буду. Дурные слова тянут за собой злые мысли и пачкают душу. Не нужно это человеку.

— Амбал для отмазки? Взять смехом на характер? Влепить скачок? Ну! Быстро!

— Вор, несущий краденое. Сыграть перед потерпевшим честного человека. Обворовать квартиру.

— В дежку долбили?

— Нет на мне срама мужеложества. Мне Савва Лукич помог, — увидев вопросительный взгляд вора, пояснил. — Граф.

— Граф? Он что еще не помер? — в голосе вора прозвучало удивление.

— Помер. Спустя полгода, как меня закрыли. Все эти полгода я за ним ухаживал.

— Славный медвежатник был. Земля ему пухом, — он задумался на минуту, потом поднял на меня глаза. — Раз Графа хорошо знал, тогда скажи мне, какую он в молодости кликуху имел?

— Фомка.

— Знаешь. С кем на рывок пошел?

— Череп, Шило, Костыль, Бугай и Крест.

— А вышел один? — тут старый вор как-то хищно усмехнулся.

Я промолчал.

— Ладно, не говори. Все, разговор закончен. Атаман, — обратился он к главарю. — Сидел он. Зуб даю.

— Хорошо. Иди, — главарь какое-то время задумчиво смотрел на меня, потом сказал. — Все так, но нет к тебе у меня веры, старовер. Вроде все складывается, а сдается мне, что двойное у тебя нутро. Вот я сижу и думаю, может все же прикопать тебя от греха подальше?

Спросил он сам себя, а глянул с прищуром на меня. Самое интересное, что он меня сейчас не на испуг брал, а просто размышлял вслух о том, что со мной делать: убить или оставить жить? Я же лихорадочно просчитывал свои возможности, пытаясь понять, хватит ли у меня сил уложить этого бугая, завладеть оружием и попробовать уйти через распахнутое окно, выходящее на заросший огород. По всему выходило, что нет, но умирать, как баран под ножом мясника я не собирался.

— Матвей! — вдруг неожиданно закричал главарь. — Матвей!

В следующее мгновение в горницу ворвался бандит с револьвером в руке, явно готовый пристрелить меня. Помимо револьвера у него за поясом был заткнут обрез, а еще висел штык-нож. Судя по скорости его появления тому, он зашел в дом, как только вышел урка, и тихо стоял, ожидая команды. Теперь мне было понятно, чем была вызвана спокойная расслабленность атамана. Очередная бандитская проверка. Он, видно, уже ловил других на такой крючок. Сердце мое дрогнуло и на долю секунды замерло, словно в ожидании своей дальнейшей судьбы. Сдаваться я не собирался, а только подобрался, готовый на все, как атаман неожиданно спросил вбежавшего бандита:

— Телегу на пасеку собрали?

— Сделали, как ты сказал, атаман.

— Заберете парня с собой.

Я облегченно выдохнул воздух. Сердце радостно застучало в ребра, крича: Живой! Ты живой! Я вышел из дома, радуясь солнцу, теплому ветерку и даже бандитским мордам, которые сейчас рассматривали меня.

Матвей подвел меня к двум бандитам, которые с ленивым интересом, смотрели на меня.

— Петро, заберешь его с собой.

— Иди к телеге, парень.

Подойдя к запряженной лошадью повозке, я сел в телегу, бандиты тем временем перекинулись словами, после чего мы тронулись в путь. Через пару часов медленного путешествия мы приехал на пасеку. Крепкий дом, большой сад и пасека на три с лишним десятка ульев. Мне дали краюху хлеба, открытую банку мясных консервов американского происхождения и кувшин воды, после чего заперли в подполе. Что было абсолютно ясно, так это убивать меня не собирались, а просто решили изолировать. Зачем? Мне это было неизвестно, а гадать не имело смысла. Спустя какое-то время напряжение меня отпустило, и я неожиданно для себя заснул. Проснулся от того, что захотел в туалет. Постучал в дверь. Спустя несколько минут щелкнул замок и дверь открылась.

— Выходи, мил-человек! — послышался хозяйский голос.

Солнце уже садилось. Быстро прикинул, что сидел взаперти не меньше шести-семи часов. Огляделся, моих стражей не было.

— Нет их, — понял мои взгляды хозяин пасеки. — Давно уже уехали. Сказали, чтобы я к закату тебя выпустил. Есть хочешь?

— Хочу.

— Заходи в избу.

Хозяйка налила мне густого супу, покрошила туда немного копченого мяса, дала кусок хлеба. После того как поел, передо мной поставили кружку чая на травах и горбушку, намазанную медом. Честно говоря, я рассчитывал на второе, но больше ничего не получил, зато на дорогу хозяева вручили мне небольшой кусочек сала, два ломтя хлеба и несколько вареных картошек.

— Идти тебе туда, — и хозяин рукой показал направление. — Не собьешься, паря. Это сейчас село подлесок закрывает, а так бы сразу увидел золотой купол церкви.

— Пусть бог хранит вас, добрые люди.

— Иди, мил-человек. С богом.

Как только постройки скрылись с глаз, я жадно начал есть то, что мне дали с собой в дорогу.

"Да что за время такое дикое. Уже три недели здесь нахожусь и ни дня сытым не был".

Мне уже было известно, что село большое, в две тысячи домов. Удобное место. Долина легла между сопок, рядом с протекающей рекой. Как мне рассказали еще в больнице, этому поселению не меньше двухсот лет, а то и более. Сначала здесь была охотничья стоянка, ловили рыбу и били зверей, потом появился купец Савкин и построил сначала лесопильню, потом смоловаренный заводик. Когда прокладывали железную дорогу, решили здесь основать железнодорожную станцию, после чего появился кирпичный и свечной завод, а потом мебельная фабрика. На ней работали по большей части политические ссыльные, которых царские власти отправляли сюда на поселение. Со временем в центре села выросло полтора десятка двухэтажных каменных дома. Возможно, спустя какое-то время, богатое село могло получить статус города, но грянула революция, и плавное течение жизни было нарушено. Сначала в мастерских и на заводе появились большевики, призывающие к всеобщему равенству, потом голову местному населению стали дурить представители партии эсеров и меньшевиков. К тому же в село постепенно стали возвращаться местные жители, которые выжили на фронтах первой мировой войны, внося свою долю смуты в головы земляков. Власть большевиков, которую поддержали рабочие, стояла недолго. Народ понял, что кроме агитационных речей с трибуны и обещаний большевики ничего не могут дать. Стало хуже с продовольствием, исчезли товары народного потребления, народ снова ушел воевать. Не успела закончится война с Колчаком, как пришел двадцатый год, и Сибирь всколыхнули народные восстания. Большевики отчаянно пытались сохранить свою власть. Начался террор и несогласных с местной политикой комиссары просто стали ставить к стенке. Народ ужаснулся. Когда воевали с белыми за счастье народа, все было понятно — стреляли во врагов, а сейчас за что народ расстреливают? Разговоры о том, что при царе лучше жилось, раздавались все чаще. Красные партизаны, которые воевали против Колчака, повернув оружие, теперь боролись против советской власти. Об этом и многом другом мне пришлось услышать от своих коллег по больничной палате, причем некоторые из сами участвовали в некоторых событиях. Я понимал, что мнения этих людей однобоки и не всегда соответствуют истине, но общее понимание событий, происходивших в последние годы, получил. Если выступления народа еще находили понимание в головах людей, то новый экономический порядок мало кто из них принял. Люди ругали почем зря буржуев и советскую власть, которая разрешила им снова сесть на шею трудовому народу. С другой стороны, все были довольны, так как стало вдоволь продуктов и товаров. Вот только цены! Ах, эти нэпманы проклятые!

Впрочем, ни об этом я думал, идя по тропинке, в направлении села. Задание чекистов провалено и вряд ли мне кто-нибудь поверит, что меня отвезли на пасеку и там засунули в подпол, но больше всего меня смущала одна вещь. С какой стати, главарь сдал мне своего человека, этого пасечника. Ведь до конца атаман мне так и не поверил. Вот как назвать такой поступок?

Впрочем, и эту загадку я отодвинул куда подальше. Сейчас мне надо было решать, что мне прямо сейчас делать? Чекисты отпадают, как и бандиты. Ведь местный атаман, кроме могилки за огородом, мне так ничего и не предложил. Ни еды, ни одежды, ни денег.

"Куда пойти, куда податься, кого найти, кому отдаться? — про себя продекламировал я, откуда-то всплывшие в памяти слова, после чего стал думать дальше. — Надо пробраться к железнодорожным путям и как-нибудь ухитриться сесть на проходящий поезд. Вот только вид у меня, как у привокзального бомжа. Теперь, кажется, я начинаю понимать людей, выходящих на большую дорогу. Стоп, есть идея. Взять и забраться на крышу вагона или тормозную площадку. Сейчас тепло, да и ехать недалеко. Верст сто— сто двадцать или около того".

В этот момент пролесок кончился, и я увидел открывшуюся передо мной панораму, в центре которой было раскинувшееся между двумя холмами долину, в которой лежало село. Как мне и сказал пасечник, в глаза сразу бросилась золотая маковка церкви. Полтора десятка каменных домов в центре, дальше площадь, вокзал, лавки и множество домов местных жителей в лабиринте улиц и улочек. Солнце уже почти село, и через полчаса будет совсем темно, подумал я и стал быстро прикидывать, как мне лучше добраться до железнодорожного вокзала.

"Может, повезет? Сегодня ночью или завтра придет поезд... — на этом мои мысли резко оборвались, так как в селе началась стрельба, причем выборочная, сразу в нескольких местах. Теперь все стало на свои места: идет смена власти. Теперь передо мной стоял новый выбор: идти в село, где можно нарваться на бандитскую пулю или пересидеть здесь?

В принципе, как обычный налет этот должен был закончиться уничтожением идейных врагов, затем грабежом магазинов и лавок, после чего бандиты смотаются обратно в лес. Если все так, то у меня был шанс приобрести одежду, продукты и оружие. Да, это мародерство в чистом виде, но не ходить же мне честным, но в стоптанных лаптях и с дырками в портках. С детства во мне была авантюрная жилка, которая, в свое время, понесла меня по миру, в поисках приключений на свою задницу. Тогда, в юные годы, я представлял себя испанским идальго, любителем подраться, баловнем женщин и с жаждой золота в сердце. Переждать налет? А как же риск?

Оглянулся. За сопками в полумраке угадывалось обширное безлюдное пространство дальних гор и тайги. Снова развернулся в сторону села.

"Вперед и с песней. Как говориться, кто рискует, тот ходит в новых штанах. А мертвецу они и вовсе не нужны. Двинулись".

Я решительно зашагал дальше, не обращая внимания на стрельбу и крики, которые уже до меня доносились.

"Вот только зачем банде село? — вдруг неожиданно пришла мне в голову мысль — вопрос. — Из Красноярска через пару дней пришлют войска и те помножат их на ноль. Если, конечно, здесь нет второго дна. Атаман, вроде, у них не дурак. Странно, как то...".

Военный опыт у меня был немалый, поэтому то, что я сейчас слышал, мало походило на дикий налет бандитской вольницы со стрельбой, выбиванием дверей и поджиганием домов. Со стрельбой вообще было ничего непонятно. Похоже, банда рассыпалась и громит в селе только отдельные дома. Об этом говорила интенсивность перестрелок то в одном, то в другом месте.

Уже в потемках, стоило мне выйти к окраине села, вдруг неожиданно застрочил пулемет, а за ним ударили залпом винтовочные выстрелы, после чего завязалась перестрелка. Причем эта стрельба шла не в самом селе, а за ним, где-то левее. Мой боевой опыт говорил, что там кто-то кого-то поймал в ловушку. Местности я не знал, гадать не стал, а только пожал плечами и осторожно двинулся между домами.

Семен Торопов был не только умным, но и дотошным командиром, стараясь в своих планах учесть все мелочи. В задуманной им операции основной проблемой атамана был взвод ЧОНа, являвшийся главной ударной силой местной власти. Чтобы вывести его из основной игры, а затем уничтожить, верные атаману люди сделали ложный донос в ГПУ о том, что банда готовится напасть на "Выселки", так называли в селе первую коммуну-колхоз. Большая часть взвода ЧОНа с пулеметом была послана туда для организации засады. Они находились там вплоть до момента, пока со стороны села не услышали стрельбу. Стоило командиру отряда понять, что это отвлекающий маневр, они вскочили на коней и во весь опор понеслись в село, вот только на дороге их ждала засада. Кинжальный огонь пулемета и полудюжины стрелков в первые минуты положил почти половину бойцов отряда. Из засады удалось вырваться только нескольким красноармейцам, которые смогли скрыться в наступившей темноте.

Тем временем я осторожно шел по селу, где дома стояли россыпью, то сбивались в крутые извилистые переулки, то разбредались по каменистым пустырям. Света не было ни в одном доме, но я физически чувствовал, как сельчане приникли к окнам и настороженно прислушивались к звукам. Стрельба в селе почти утихла, но все так же были слышны людские крики и плач, на фоне истошного лая десятка собак. Неожиданно где-то рядом послышался приближающийся топот лошадиных копыт небольшого конного отряда. Вслед им истошно залаяла чья-то собака. Пригнувшись, я прижался боком к ближайшему забору, настороженно вслушиваясь в темноту.

"Куда? Зачем? — невольно мелькнули в голове вопросы.

Ответы на них я получил спустя пару минут, когда в той стороне, куда проскакали конники, ударил револьверный выстрел, а в ответ ему ударило несколько винтовок. Зазвенело разбитое стекло, а за ним раздался крик боли, потом громкая ругань и грохот. Бандиты выбивали дверь.

"Значит, все-таки местную власть вырезают, — получил я подтверждение своим догадкам. — То-то местные сидят по домам и не особо волнуются".

Снова выстрел, за ним предсмертный крик и женский плач, после чего я снова услышал стук копыт, но уже в обратном направлении. Осторожно выпрямившись, я огляделся по сторонам, собираясь идти дальше, но уже в следующее мгновение замер, так как в той стороне, куда собирался идти, неожиданно залаяла собака.

"Чего псину так разобрало? Бандиты — там, я здесь, а собака.... А вот теперь все понятно".

Сначала я услышал тихие шаги, так как стрельба к этому моменту полностью прекратилась, потом луна, вылезшая из облаков, на короткое время, осветила фигуры трех мужчин, только что вывернувших из-за проулка, в метрах тридцати впереди меня. Один из них, словно почувствовал мой взгляд, на ходу обернулся, но ничего не заметил, зато я увидел, как в его руке, тускло блеснул ломик.

"Шпана местная. Видно, решили грабануть ближайший магазин под шумок. Может и мне с ними за компанию?".

Вот не нравились мне мои штаны в заплатах пополам с дырками, разваливающиеся на ногах лапти и пустые карманы. Мне хотелось жить широко и беззаботно, как в прежней жизни. Или около того.

Стоило звуку их шагов затихнуть, как я двинулся вслед за ними. В селе все также заполошно лаяли собаки и были слышны крики, но выстрелов больше не было. Налет бандитов ни разу не напоминал мне кадры из фильмов. Нигде ничего не пылало пламенем пожара, не кричали дико люди, которых рубили шашками, не были слышны удары и звуки выламываемых дверей. Несмотря на несоответствие антуража, сложившаяся ситуация меня сильно напрягала, так как прекрасно понимал, что мне надо бояться в равной мере как бандитов, так и местных жителей. Именно поэтому мое тело на каждый неожиданный звук напрягалось, готовясь вступить в схватку, глаза выискивали потенциального врага, а уши, просеивали окружающее пространство, пытались уловить подозрительные звуки.

Пройдя полсотни метров, я услышал хруст дерева, смешанный с металлическим скрежетом. Молодчики, наконец, добрались до своей цели и теперь, нагло, не стесняясь, взламывали дверь. Я выглянул из-за забора близлежащего дома в тот самый момент, когда последний налетчик, торопливо входивший в широко распахнутую дверь, оглянулся. Отпрянув, успел заметить тусклый отсвет на ломике и вывеску на двухэтажном доме "Аптека". Это было не совсем то, что мне надо, но при этом была реальная возможность чем-нибудь разжиться. Быстро подбежал к входной двери и, взявшись за ручку, только медленно потянул на себя, как сразу услышал матерную ругань одного из налетчиков.

— Клоп! Мать твою... Сука, дверь закрой!

Затем послышались чьи-то быстрые шаги, глухие удары и чьи-то стоны. Стоило только кому-то схватиться за внутреннюю ручку, как я рванул дверь на себя. Бандит, не ожидавший рывка, вывалился на меня, с трудом удержавшись на ногах. Я еще успел увидеть перед собой его растерянные глаза и ломик в его руке, как со всей силы ударил тому кулаком в горло. Бандит, вскинув руки к горлу, захрипел, в тот самый момент, когда я вырвал из его руки фомку и снова ударил, сбивая того с ног. Бандит еще падал, когда я влетел в помещение и кинулся к следующей цели, которая была обозначена и даже подсвечена керосиновой лампой, стоявшей на прилавке. В неровном кругу света сейчас стоял налетчик, растерянно глядя на меня, а у его ног лежала темная фигура, свернувшись в позе эмбриона. Неожиданная смерть подельника и неизвестно откуда взявшийся неизвестный ему мужик, на секунду ошеломили бандита, заставили замереть. Он рванул из-за пояса наган, но ему не хватило пары мгновений. Хруст височной кости бандита, проломленной ломиком, совпал с полузадушенным криком ребенка, идущий откуда-то сверху. Стоило бандиту рухнуть, как, стонавший на полу, мужчина оторвал голову от пола, посмотрел на меня мутными глазами и, приподняв руку, показал пальцем наверх.

— Там.... Помогите....

Лапти сейчас сыграли положительную роль. Моих быстрых шагов почти не было слышно. С новым, раздавшимся отчаянным криком, я оказался на пороге спальни. Первое, что я увидел, это была лежавшая на кровати с задранным платьем, девушка, с которой насильник в этот момент стаскивал кружевные панталончики. Удар рукоятки револьвера по шее, в нужную точку, заставил его замереть на мгновение, потом его тело обмякло, и он осел на пол. При виде меня девушка снова собиралась заорать, но я приложил палец к губам.

— Тихо. Не ори. Не трону, — раздельно и тихо сказал я и только сейчас заметил лежавшую на полу без сознания полную женщину.

— Мать? — спросил я.

Девушка только кивнула головой, не отводя от меня полных слез глаз.

— Помоги ей, — сказал я, после чего схватил бандита за шиворот и поволок к лестнице.

С трудом дотащив тело, я скинул его с лестницы, при этом взмок и устал так, словно целый день вагоны разгружал. Спустившись, снова склонился над третьим налетчиком, но тот все еще был без сознания. Выпрямившись, я огляделся. Прилавок, за ним стеклянные шкафы с пузырьками, окно, полуоткрытая входная дверь. Сбоку раздался шорох. Ствол револьвера в то же мгновение переместился в сторону звука, но как оказалось, это мужчина, цепляясь за стойку, старается подняться на ноги.

— Вы хозяин этого заведения?

— Я. Они.... Как?

Хозяин аптеки, стоя на дрожащих ногах и опираясь на стойку, поднял на меня глаза. Еврей. Кто бы сомневался, хотя я это понял, глядя на мать и дочку, еще в спальне.

— Иди и сам разбирайся, — буркнул я и тяжело пошел к двери. Возбуждение сошло, нагрузка на организм оказалась слишком сильной и сразу как-то разом навалилась тяжесть, сердце колотило, плечо и голова ныли. Пересек помещение, выглянул на улицу — ни одной души, ни одного огонька в окнах. Осмотрел замок и вздохнул, он был конкретно сломан. У меня был достаточный опыт, поэтому мне хватило одного быстрого взгляда на бандита, лежащего на пороге, чтобы понять, что тот мертв. Втащил труп внутрь и закрыл дверь на хлипкий крючок. Очень хотелось пить, отойдя к прилавку, пробежал глазами по шкафам, где за стеклом стояли разнокалиберные коробочки, баночки и пузырьки, потом развернулся и подошел к лежащим на полу налетчикам. Сверху были слышны всхлипывания и невнятные голоса. Наклонился и быстро прошелся по карманам налетчиков, но кроме горсти патронов к револьверу, начатой пачки папирос и кисета с табаком больше ничего у них не нашел. Осмотрел револьвер.

"Вроде, рабочая машинка. Теперь пора заняться своим гардеробом, — и я стал присматриваться к грабителям, пытаясь определить нужный мне размер, а заодно определить качество одежды. Только я нацелился на ботинки одного из налетчиков, как раздались шаги аптекаря, спускающегося по лестнице. Я выпрямился, глядя, как он одной рукой держится за бок, другой рукой тяжело опирался на перила. Хотя кровь с лица была смыта, но делая каждый шаг, он кривился от боли. Спустившись, аптекарь сначала бросил взгляд на тела, затем на дверь, потом на меня. Я усмехнулся:

— Закрыл на крючок, но если еще кто явится, то выбьет дверь с одного удара.

— Ой-вей! И это называется хорошая и свободная жизнь. Грабежи, банды, большевики. Вы не знаете, от чего нас освободили? Я таки даже боюсь подумать, что нас ждет в будущем, при таких обещаниях, — при этом хозяин дома печально покивал головой, потом вдруг вскинулся. — Премного извините, молодой человек, я ведь вас так и не поблагодарил. Вы спасли жизнь мне, моей жене Софочке и дочери Сонечке. Что я могу для вас сделать?

— Можно чего-нибудь попить, уважаемый?

— Будет и попить, и поесть. Как только Сонечка заснет, Софочка все сделает.

— Вы думаете, что ваша дочь после этого заснет?

— Я дал ей снотворное. А попить.... Погодите! — аптекарь, продолжая держаться за бок, обогнул стойку и скрылся в задней комнате. Спустя несколько минут вернулся с кувшином и стаканом. Поставил их на стойку, потом вдруг бросил тревожный взгляд на дверь, затем на лежавшего в беспамятстве бандита, и вдруг стал неожиданно ругаться. Поцы и шлимазлы так и слетали с его языка. Я его понимал, у каждого своя разрядка нервов. Пока он этим занимался, я выпил подряд два стакана ягодного морса, и теперь мне захотелось есть. Наконец, он закончил ругаться и бросил на меня внимательно-оценивающий взгляд:

— Вы знаете, что сейчас там происходит?

При этом он кивнул головой в сторону входной двери.

— Утверждать не берусь, но, похоже, лесные бандиты режут местную власть.

— Так это банда Левши? — в его голосе послышалось облегчение, чем он меня весьма удивил.

— Мне-то откуда знать, но при этом село не подожгли, да и народ не разбегается в разные стороны.

— Таки он. Уф! Я даже чувствую себя немножко лучше.

— А кто это? — я кивнул на мертвецов и лежащего в бессознательном состоянии бандита.

— Это мое прошлое, — и аптекарь горестно закачал головой. — Ой-вей! Ведь только семь лет прошло.... Тот, кого вы так удачно убили, страшный бандит. У него руки по локоть в крови. Его отправили на каторгу, но тогда был закон, а что есть сейчас? Разве это жизнь? Нет, это преддверие ада! Эти люди, которые ничего не знают о жизни, почему-то решили....

Он резко замолк, настороженно глядя на меня.

— Мне не интересна местная политика, уважаемый. Я — сам по себе.

— Судя по тому, как вы говорите, чувствуется интеллигентный человек, но при этом как-то странно строите фразы.

Мне не хотелось развивать это направление разговора, поэтому я решил сменить тему и поинтересовался: — Кстати, как мне к вам обращаться?

— Абрам Кац. Местный аптекарь, как вы уже поняли.

— Егор Аграфов, пока бродяга, — в тон ему ответил я.

Мы замолчали. В другое время, я бы, не теряя времени, начал раздевать мертвецов, но присутствие хозяина аптеки, с которым только наладились отношения, сдерживало меня.

"Может, можно будет решить вопрос как-то по-другому".

С улицы не доносилось ни малейшего звука, только было слышно, как ходит и гремит сверху посудой хозяйка. Вдруг она затихла, а потом, подойдя к краю лестницы, не спускаясь, негромко спросила: — Молодой человек, как вы думаете, нас снова сегодня будут грабить?

— Трудно сказать, мадам, — отшутился я. — Я не местный, поэтому не знаком с вашими обычаями.

— Ой-вей! Вы шутите, значит, не все так плохо, — и женщина снова занялась своими делами.

Мы снова встретились с аптекарем взглядами, потом он бросил быстрый взгляд на револьвер, который до сих пор держал в руке, и наконец решился сделать мне предложение, которое мне хотелось от него услышать.

— Егор, извините меня, но судя по вашему босяцкому наряду, у вас нет неотложных дел, тем более что наступает ночь. Вы можете остаться здесь, в аптеке. Кстати, у меня есть хорошая настойка на травах и кедровых орешках.

— Спасибо, но нет. А насчет....

В этот момент раздался осторожный стук в дверь. Я посмотрел на хозяина дома. Тот бросил испуганный взгляд на дверь, затем посмотрел на меня и пожал плечами. Снова раздался стук.

"Не бандиты. Хм. Тогда, может, клиенты".

— Может, покупатели? — спросил я аптекаря.

— Ночью?! — возмутился он, но тут же потух. — Хотя, да. Да. Возможно.

Подойдя к двери, я спрятал револьвер за спину, а левой рукой откинул крючок, после чего резко отступил назад. Дверь открылась, и на пороге возник еще один... еврей. Вьющиеся волосы, нос кривой и длинный. Увидев меня, он испуганно замер и тут из-за моей спины раздался голос хозяина дома: — Фима, не стой столбом, заходи быстрее! А то на свет, если не мошкара, так бандиты налетят!

Я сразу отметил про себя, что, судя по прорезавшемуся юмору, аптекарь как-то быстро пришел в себя, да и к трупам, к моему небольшому удивлению, он оказался привычен.

"Впрочем, время сумасшедшее. Смена властей. Белые красных — красные белых. Банды. Налеты. Все это накладывает свой отпечаток. И жена его неплохо держится, ни обмороков, ни плача".

Когда незваный гость перешагнул порог, я закрыл дверь на крючок, затем повернулся и оглядел мужчину. Первое что бросилось в глаза, так это был его довольно необычный внешний вид. Нижнее белье, сапоги и кожаная тужурка. Лицо у него было растерянное и напуганное. Косясь на меня, он вошел, но сделав пару шагов и увидев тела на полу, снова замер. Кац, оглядел своего соотечественника, после чего настороженно спросил: — Фима, тебя ищут бандиты?!

— У вас тут что? — вопросом на вопрос ответил ему Фима, все еще не отрывая взгляда от тел, лежащих на полу.

— Он еще спрашивает?! Нас здесь всего-навсего пытались ограбить и убить! — неожиданно возмутился аптекарь. — Где твоя советская власть?! Где твое грозное ГПУ?! Где, я тебя спрашиваю?!

— Абрам, перестань кричать на Фиму! — раздался сверху голос хозяйки. — Он не виноват, что у него голова с прибабахом!

— А кто виноват?! Ведь это он у нас большевик! Вот-таки прямо сейчас мне скажи, где твое светлое будущее?! — в голосе Абрама сейчас пробивались истерические нотки. — Или я его только увижу с того света?!

— Меня зовут Егор, — решил я сбить накал страстей. — Что у вас случилось?

— Фима. Э.... Ефим Коганович. Э.... Здравствуйте. Значит, это бандиты...

Погодите! Вы убили бандитов Левши?! — в его голосе появился страх.

— Нет! Это просто бандиты! — заявил уже начавший остывать аптекарь. — Они пришли.... Впрочем, я это уже говорил. Появился Егор и спас нас.

— Появился, — повторил Коганович. — Это хорошо. Абрам, я пока у тебя пересижу. Можно?

— Можно, — буркнул тот, но уже не злобным тоном, а скорее всего, расстроенным. — Что, за тобой тоже приходили?

— Да. Наверное. Даже, скорее всего.... В общем, я у Марии был, когда стрельба началась, — он опустил голову. — Мы видели, как Степана и Ефросинью Рыбак бандиты Левши вытащили во двор и шашками порубили.

— А жену-то за что?

— Так она отвечала за агитацию и культмассовую работу в совете. Потом, думаю, они пошли за мной. В том направлении. Как они скрылись, я ушел задами и сюда.

— А чего у Марии не остался? Или она испугалась и выкинула тебя?

Коганович сначала замялся, потом промямлил: — Не хотел женщину подводить.

— Ладно, успокойся. Ты жив и это главное. Сейчас Софа принесет нам закусить. Ты как, настойки выпьешь?

— Выпью! Еще как выпью! — возбужденно воскликнул он. — Внутри все ходуном ходит, никак успокоиться не могу.

Стоило Кацу уйти за прилавок, в заднюю комнату, как Коганович быстро и негромко сказал: — Я вас знаю. Вы старовер, были арестованы и сейчас в бегах.

— Откуда у вас такие подробности, товарищ Коганович? Работаете в ГПУ или в милиции?

— В милиции — так же тихо сказал представитель власти.

— Раз так, то мне надо вас прямо сейчас убить! Вы еще забыли добавить, что я контра, а значит, непримиримый враг большевиков, а еще мне надо сохранить тайну своего бегства, — сказал я зловещим голосом довольно громко.

— Егор, не надо убивать Фиму. Он хоть большевик, но при этом, пусть дальний, но родственник моей Софочки, — сказал подошедший к нам Абрам, после чего поставил на прилавок графинчиком с двумя стопками и зажжённую керосиновую лампу. — А мне ведь еще с ней еще жить да жить. И когда у нее будет плохое настроение, она будет меня пилить за то, что я позволил убить Фиму.

Аптекарь разлил настойку в стопки, потом повернулся ко мне: — Таки не будете?

Я отрицательно покачал головой. Приятели быстро выпили, потом посмотрели в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, и быстро повторили.

— Егор, я о вас тоже слышал. Такой приятный молодой человек, а уже беглый каторжник. И куда только милиция смотрит? — Не удержался и съехидничал Кац

— Не смешно, — буркнул Каганович, крутя в пальцах пустую стопку и выразительно глядя на графинчик.

Вот только продолжения не последовало, так как на лестнице раздались шаги. Жена аптекаря спустилась с нагруженным подносом, поставила его на прилавок, бросила недовольный взгляд на графинчик, затем окатила товарища Когановича с головы до ног ехидным взглядом.

— Фима, ты выглядишь, как последний босяк, — при этих словах милиционер сердито запахнулся в тужурку и попытался придать себе независимый вид. — Не надувай щеки, Фима, а то смешно получается. Ладно, кушайте, а я пойду, поставлю чай.

После этих событий у меня разыгрался просто зверский аппетит, и я набросился на еду. Фима откусил от бутерброда с форшмаком и стал вяло жевать, видимо он еще не окончательно пришел в себя.

— Абрам, давай еще, — Коганович показал на графинчик.

Кац налил, они выпили. Фима снова взялся за бутерброд, а Кац неожиданно о чем-то задумался. Я уже хотел его спросить, о чем тот думает, как тот тяжело вздохнул и сказал: — Надо сходить к Антипу Трофимовичу.

Мне это имя ничего не говорило, поэтому я промолчал, продолжая жевать. Фима поморщился, видно этот человек был ему неприятен: — Зачем-то сейчас? Банда в селе.

— А ты хочешь, чтобы этих душегубов вытаскивали из моего дома при белом свете, на глазах у людей?!

Тот отвел глаза.

— Чем-то могу помочь? — спросил я.

— Нет. Мне самому нужно это сделать. Закрой за мной дверь.

Его не было минут пятнадцать, потом раздался тихий стук. Подойдя к двери, спросил, кто там, после чего откинул крючок. Открылась дверь и в аптеку вместе Кацем зашел новый гость с дробовиком в руках. Крепкий и кряжистый сибиряк, лет сорока пяти, среднего роста с широкими плечами, имевший простоватое лицо, и в то же время — недоверчивый и жесткий взгляд. Кожа лица, что кора дерева, коричневая, обветренная, дубленая. Борода и усы с проседью. Огляделся, задержал взгляд на мне, прикинул, оценил, потом подойдя, осмотрел лежащие тела.

— Точно, Дубина. Как ни есть варнак каторжный, — опознал он одного из налетчиков. — Столько лет не было, и вот явился.

— Ты их приголубил? — он посмотрел на меня.

— Я, — ответил я, пытаясь понять, что представляет собой этот мужик.

— А этого чего? — и он указал пальцем на начавшего приходить в себя бандита.

Я не понял вопроса и озадаченно посмотрел на хозяина дома. Кац отвел глаза, Каганович с отсутствующим лицом, молчал все это время, не изъявляя желания говорить.

— Ладно. Мы люди простые, сами разберемся, — усмехнулся в бороду мужик, потом повернулся ко мне. — О тебе мне уже довелось слышать, старовер.

— Не знал, что меня так хорошо здесь знают.

— Так у нас не город, все друг друга знают, новых людей почитай и нет, а тут весть разнеслась: старовер из лесу вышел, да еще беглый из тюрьмы. Вот люди и судачат о тебе.

"Кто ты такой, сильно знающий? — хотелось мне спросить у него, но я сейчас был не в том положении, чтобы задавать подобные вопросы, да и было в этом сибиряке нечто такое, похожее на обстоятельную, крепкую, хозяйственную уверенность в своих силах. Даже его одежда говорила об этом: серый сюртук с роговыми пуговицами, жилет, штаны черные, заправленные в сапоги — гармошку. На голове картуз с лакированным козырьком. Все почти новое, сапоги блестят.

Я это отметил и подумал: — Ночь на дворе, а он одет, словно в гости собрался".

— Люди не ведают, что говорят, — попытался я снова изобразить старовера. — Не все правду знают, а все равно говорят.

— Ты мне тут святошу не изображай, парень, — снова усмехнулся он. — Вон твоя правда на полу в луже крови остывает. Или отрицать будешь?

Ответить мне не пришлось, так как послышался нарастающий многочисленный стук копыт, какие-то металлические звуки, лошадиное ржанье, негромкие выкрики. Мы все замерли. Напряжение сгустилось настолько, что его, наверно, можно было резать ножом.

— Абрамка, лампу гаси! — скомандовал Антип и через мгновение мы оказались в темноте. Полной назвать ее было нельзя, так как в окна светила луна. Прошла минута, другая. Напряжение достигла предела. Звук копыт звучал все отчетливее, но спустя какое-то время стал удаляться. Мы не знали, что это возвращалась часть отряда Торопова после удачной засады на чоновцев.

— Похоже, все, пронесло. Давай свет, Абрам, негоже в потемках сидеть.

Аптекарь, не слова ни говоря, снова зажег керосинку. Тусклый свет частично осветил пространство аптеки. Мужик снова бросил взгляд на трупы, потом повернул голову ко мне.

— Слышь, паря, — обратился ко мне Антип. — Сейчас сын на телеге подъедет, загрузить поможешь.

Только я кивнул головой, как послышался цокот копыт и скрип колес.

— Вот и он. Давай, — и Антип направился к начавшему приходить в себя бандиту. Спрятав револьвер, я подошел к двери, откинул крючок и распахнул ее, после чего схватил ближайший труп за руку и потащил на улицу. У телеги стоял плечистый парень, где-то моих лет. Он оглядел меня даже не внимательно, а обстоятельно, только после чего сказал: — Здорово.

— Здорово. Егор.

— Михаил. Давай помогу.

Без всякой брезгливости, словно всю жизнь этим занимался, он схватил труп за ноги.

— Раз! Два! Три! — и мы закинули труп в телегу, и пошли за вторым мертвецом.

Когда погрузка была закончена, Михаил тронул вожжи, лошадь легко взяла с места, потянув телегу. Вслед за ней пошел Антип с двустволкой, заброшенной за плечо. Все произошло настолько просто и непринужденно, словно мы забросили в телегу три мешка с картошкой. Мне только и оставалось, что покрутить головой от простоты местных нравов.

ГЛАВА 4

Мне было, конечно, интересно узнать, кто такой Антип и почему он взялся помогать аптекарю в таком скользком деле, вот только я здесь был "проездом". Единственное, о чем я сейчас жалел, что не раздел разбойничков, проявил никому не нужную для этого момента интеллигентность. Провел взглядом по темной улице. Здесь было тихо, но где-то там, вдалеке, были слышны звуки, похожие на надрывный плач или вой собаки. Только я успел переступить порог аптеки, как услышал яростный спор Когановича и Каца. На этот раз аптекаря поддерживала жена, которая спустилась после того, как убрали тела. Судя по тазу с водой и тряпкой, она спустилась вымыть пол. Только теперь я к ней присмотрелся. Невысокая полненькая женщина с простым, но при этом довольно милым лицом. Сейчас она стояла перед Когановичем, уперев руки в бока.

— Фима, не изображай героя! Ты что, хочешь на пустом месте убиться до крови?!

— Ты идиет, Фима! — вторил ей муж, держа своего приятеля за рукав. — Что ты можешь? Ты армия маршала Буденного?! Да они просто пристрелят тебя, проходя мимо!

— В чем дело? — спросил я, закрывая дверь на крючок.

— Он хочет пойти к своим товарищам! — объяснил мне ситуацию аптекарь.

— Так хоронят вроде днем или у вас обычаи другие? — сделал я удивленное лицо.

— Не юродствуйте, это вам не идет! Я хочу знать, что там произошло! Что с моими товарищами, что там с Марией! Если мне суждено умереть, так тому и быть! Дайте пройти! — Коганович стряхнул со своего рукава пальцы Каца и решительно шагнул в мою сторону.

— Да ради бога, — и я сделал шаг в сторону. — Только предупреждаю: еще ничего не кончилось.

Взгляды троих людей скрестились на мне, ожидая разъяснения, которого у меня не было. Только догадки.

— Это как? — с явным недоумением в голосе, наконец, спросил меня аптекарь.

— Скажем так: предчувствие. И чтобы получить ему подтверждение задам вам всем один вопрос. Зачем атаману Торопову уничтожать в селе советскую власть, если через день или два пришлют войска из Красноярска и ему придется убираться обратно в лес? Добавлю к этому еще одну непонятную мне вещь. Его налет можно было понять, если бы он убивал и грабил, но судя по вашей аптеке, этого как раз и не было. Или я в чем-то не прав?

У меня было немного времени подумать над сложившейся ситуацией, а теперь мне хотелось знать мнение местных жителей. Может они знают то, чего не может знать чужак, и дополнят мои слова своими соображениями. После моих слов Кац вместе с Когановичем бросили друг на друга взгляды, потом Кац стал усиленно чесать в затылке, сдвинув ермолку, а Фима уставился в потолок, словно там пытался прочитать ответ. Софа обвела нас всех взглядом, покачала головой, но говорить ничего не стала, принявшись мыть пол.

— Вы хотите сказать, что у Левши есть до нашего села какое-то дело? — наконец решился на вопрос аптекарь.

— Скорее всего, связанное с селом, — предположил я. — Иначе смысла в этом налете не вижу.

Коганович как-то странно посмотрел на меня: — Я как-то по-другому представлял себе староверов.

— Какой есть, — я усмехнулся.

— Кажется, я знаю, в чем дело, — вдруг неуверенно произнес Абрам, а когда увидел, что все внимание приковано к нему, продолжил. — Он же вместе с селом и вокзал захватил. Так?

— Точно! Поезд! — вдруг неожиданно выкрикнул Фима. — Он хочет остановить и ограбить поезд!

— Поезд? — недоуменно хмыкнул я. — Можно, конечно, предположить и такое. Только почему здесь, а не в каком-нибудь глухом месте? Зачем устраивать налет на село?

Снова наступило задумчивое молчание. Вот только высказанная мысль о поезде стала копошиться у меня в голове, не желая успокаиваться. Я стал перебирать варианты, после чего решил поделиться одной мыслью.

— Если едет ценный груз. Например, власти решили царскую казну перевезти в Москву.

— Какая царская казна?! — неожиданно возмутился Коганович. — Откуда она здесь?!

— Что вы так возмущаетесь, я просто предположил. Может от Колчака что-то осталось, — высказал я новое предположение.

— Если кто и знает за сокровища, так это Фима, представитель органов и ответственный секретарь, — не сумев сдержаться, снова поддел своего приятеля аптекарь.

— Ой, как смешно! А ты, Абрам, не знаешь кто я?! Я больше канцелярский работник, чем милиционер. Сижу, справки выписываю.

— Оба на! — вырвалась у меня. — А как насчет справки для меня?

— Это должностное преступление! — автоматически отреагировал на мой вопрос канцелярский милиционер.

— Ладно. Настаивать не буду.

Вдруг жена аптекаря, до этого выжимавшая тряпку, кинула ее в таз, да с такой силой, что брызги во все стороны полетели, и резко повернулась к Когановичу. Насколько я мог судить по ее виду, женщина действительно разозлилась.

— Фима, что я слышу?! Он нас всех спас, а тебе жалко тиснуть синюю печать на бумажку!

— Софа, что ты так сразу! Я же не сказал конечное нет! — резко изменившись в лице, пошел на попятную милицейский секретарь.

— Попробовал бы! — сказала, как отрезала, жена аптекаря, но в ее голосе уже не было злых ноток. — И хватит пить!

Она подошла к прилавку, забрала графинчик и спросила: — Есть пирог с рыбой. Будете есть?

— Будем! — ответил я за всех.

Женщина стала подниматься по лестнице, после чего наступила тишина. Не знаю, о чем думали Кац с Когановичем, но я опять вернулся к мысли об ограблении поезда.

"Погоди-ка. Если везут ценный груз, значит, по всему пути следования должны сообщать. Здесь тоже станция или полустанок, а значит, есть телеграфист, который должен сообщить о прохождении состава. Ну и что? Нет, не то. А если предположить, что это большой, тяжелый и объемный груз для которого нужны подъездные пути, хотя бы для тех же телег? Если все так, то тогда есть смысл зачистки села".

Говорить о своих мыслях я никому не стал, а спустя несколько минут жена аптекаря спустилась и принесла куски пирога с рыбой, чай и большую тарелку с маленькими крендельками, которые, как оказалось, местные зовут каральками. На этот раз мне активно помогали аптекарь с милиционером, у которых разом прорезался аппетит.

Активно жуя, я прокручивал в голове события последних суток, пытаясь их понять и проанализировать в соответствии с мышлением современного человека. Да, я перенесся в прошлое, но так и не стал своим в этом времени.

Я пока не понимал ни мысли, ни поступки этих людей, ни их отношения. У меня нет привычки рефлексировать, но даже для меня, практичного и циничного человека, развернувшиеся вокруг события выглядели дико и непонятно.

"По-моему, фразу "нет человека — нет проблем" выдумали именно в это время. Взять Антипа и аптекаря. У них хорошие дружеские отношения. Пошел и попросил соседа помочь вывезти пару трупов и добить третьего. В селе орудует банда в несколько десятков рыл и на улицах, наверно, трупы лежат, но при этом никто из местных не разбегается, просто сидят дома. Может даже чай пьют. Или этот налет грабителей на аптеку. Тут и попытка изнасилования, и избиения.... Это стресс же какой! А так посмотреть, ничего не произошло, семья спокойно живет дальше. Иди люди здесь другие, или я что-то не понимаю. Кстати, Антип".

— Слушайте, а кто этот Антип?

— Антип Трофимович самый уважаемый человек в нашем селе, — откликнулся первым Кац. — На войне был, георгиевский крест имеет. Сельчанам всячески помогает. Марфе-солдатке помог крышу справить, Пантелеймона — инвалида сторожем к себе взял. Не твои большевики, Фима, а он людям помог. Да и чем может до сих пор людям помогает.

— Кулак-мироед он! Кто один из первых против советской власти выступил?!

— Ты, Коганович, говори, да не заговаривайся! — с половины оборота завелся слегка нетрезвый аптекарь. — Не против власти, а против вашей коммуны, когда те грабить его пришли! Семья Дороховых уже лет сто как здесь живет. Они десятками лет здесь хозяйство налаживали, а тут пришли твои голозадые приятели и говорят, ты кулак-богатей, отдавай нам все! А когда ко мне пришли комиссары с мандатом, где было сказано, что я должен сделать мою аптеку пролетарским предприятием, а самому стать государственным служащим? Почему свое, налаженное, дело я должен кому-то отдавать? Нет, ты мне скажи Каганович!

— Да, мы совершаем ошибки! Да, есть перегибы в нашей политике! Но это только начало! А вы те самые люди, которые цепляются за свое мещанское прошлое, и тянете нас назад! Если бы все в едином порыве....

— Брось свою демагогию! Ты оглянись кругом! Вы все, что можно развалили! Иначе, зачем вам разрешать частную собственность? Вы ничего не умеете! Хотя нет, отбирать и грабить вы умеете! Вам просто завидно, что человек хорошо живет! Вы что нам всем обещали?! Сбросим ярмо царизма и заживем свободно и счастливо! Это твои слова, Фима! А теперь что?! С одной стороны комиссары, с другой — бандиты! Это у тебя называется жить счастливо?!

— Скажи мне, Фима, где обещанное вами изобилие?! — сердито поддержала Софа супруга. — В вашем государственном магазине никогда нет ни керосина, ни швейных иголок, ни мыла! Таки где все?! Молчишь?! А я тебе скажу! В лавках у Гаврилова и Юзека Поляка! Там все это есть, только там двойная, а то и тройная цена! Так что ни дури нам головы своим коммунизмом!

— Это временные трудности! Вокруг нас кольцо врагов! Остатки банд, всякого рода контрреволюция и кулаки — мироеды, подрывают наш строй! Не может наша молодая страна справится со всеми напастями сразу! Только по этой причине....

— Люди, хватит по-пустому спорить! Я спрашивал про Антипа Трофимовича. Он правильный человек?

— Матерый таежник и хозяин хороший, — ответил мне аптекарь. — За Антипа Дорохова половина села встанет, если что! По правде судит, хорошего человека не обижает, а виновного накажет.

— Вот! Я о чем и говорил! Не в сельсовет народ бежит, а к нему! А он кто? Кулак, богатей, самый что ни есть настоящий противник советской власти! — все никак не мог успокоиться Рабинович.

— Абрам, а что он так к вам уважительно относится? — снова спросил я.

— Так муж дочку его вылечил. Машенька, бедная, в горячке трое суток лежала, лоб огнем пылал. Абрам двое суток у них просидел, выхаживая девочку, ни на час не отходил, — неожиданно вместо мужа ответил Софья. — Ведь Абрам сначала на фельдшера учился. Это уже потом он провизором стал.

— А доктор что местный?

— Его тогда не было в селе.

— Понятно.

— Вы сидите, а я пойду Сонюшку посмотрю, как она?

Жена аптекаря забрала грязную посуду и ушла наверх. Мы просто сидели и молчали. Сколько времени прошло я не знаю, как вдруг раздался далекий паровозный гудок, а затем через какое-то время прогремел сильный взрыв, сопровождаемый скрежетом, лязгом и грохотом. Спустя несколько секунд к этим звукам прибавился истошный лай сельских собак. Мы все вскочили на ноги.

— Бандиты железную дорогу взорвали! — воскликнул Фима.

— Зачем? — задал неизвестно кому вопрос тоскливым голосом аптекарь.

— Так вроде мы уже ответили на этот вопрос. Большевики везли нечто ценное, а бандиты взяли и осуществили их лозунг: грабь награбленное. Так товарищ Коганович? — не хотел его подначивать, а все равно не удержался.

— Не так! — сейчас в голосе канцеляриста от милиции звучали негодование. — Народ возвращает себе то, что было нажито буржуями и капиталистами за счет рабского труда пролетариев и колхозного крестьянства!

— Что, Фима, решил держать фасон? — не замедлил съехидничать его приятель. — Таки я тебе так скажу: вы, большевики, хорошо хотите, только мало что даете!

Коганович бросил на него уничтожающий взгляд, затем гордо отвернулся, показывая своим видом, что не желает больше говорить с противниками советской власти. Не успел утихнуть грохот, как снова началась стрельба, причем не только из винтовок, в дело вступил пулемет. Стреляли довольно долго, минут двадцать, а потом опять все смолкло. Рабинович вскочил с места: — Надо собирать народ! Надо....

— Не торопитесь. Если это то, что я думаю, этот немаленький груз бандиты будут таскать еще долго. Взломают вагон, оценят груз, подгонят телеги... Пару часов, это точно. К тому же бандиты сейчас сильно нервные. Попадете им под горячую руку, поминай, как звали!

— Фима, не смеши людей! — поддержал меня Абрам. — Ты собираешься бегать по улицам и звать людей?! Так подойди к окну и посмотри! Умные люди сидят по домам и сами знают, когда им надо будет выйти на улицу!

— Но нельзя просто так сидеть и ничего не делать! — все никак не мог успокоиться Рабинович, начав ходить туда-сюда по аптеке.

— Фима, не делай мне больную голову! Ты не знаешь, с кем живешь? Это таежники, они знают, что такое опасность!

Наступило короткое молчание, которое прервали шаги по лестнице.

— Мне кто-то скажет, что таки сейчас было? — раздался голос Софы.

— Насколько можно предположить, дорогая, так это поезд, который взорвали бандиты. Думаю, сейчас его грабят.

— Ты хочешь сказать, что им сейчас есть чем заняться?

— Таки да, дорогая, — осторожно сказал ее муж. — Но что ты имела в виду?

— Раз у нас есть время, то надо привести в порядок этого молодого человека. У него есть запах и это совсем не аромат одеколона.

— Полностью с вами согласен, хозяйка. Да и переодеться, тоже не мешало. Если есть такая возможность, буду вам очень благодарен.

— Сейчас посмотрю, что можно сделать, — и жена аптекаря снова поднялась наверх.

"Бандиты уйдут, население выйдет из домов. Власти никакой нет. Найдется пару десятков молодцов подурнее....".

— Народ тут как? — я решил озвучить свои мысли. — Власти-то нет. Погромы не будет устраивать?

Евреи сразу переглянулись, похоже, эта мысль к ним еще не приходила.

— Разные люди есть, — неуверенно сказал Коганович. — Бузотеров хватает. В основном, правда, по пьянке.... Да и противников советской власти....

— Да какие они противники, Фима! Люди не лошади, они таки просто не хотят, чтобы их в одно стойло загоняли, как вы в коммуну!

— Давайте не спорить попусту, господа хорошие! — оборвал я уже готовый загореться спор. — Вы мне лучше скажите, после того как бандиты, захватив груз, уйдут в лес, на этом все закончится?

— Нет. Власти уже нет, а убитые есть. У многих родственники погибли, обвинения будут, там недалеко и до выяснения отношений, а оружие есть у половины села. Если честно, то не представляю, что будет, когда бандиты Левши уйдут, уж больно люди злы друг на друга.

— Будем ждать утра, — подвел я итог.

В который раз оглядел револьвер. Откинул, потом прокрутил барабан, вернул на место. Отложил револьвер, пересчитал патроны. Одиннадцать штук. Хоть время тянулось очень медленно, летние ночи короткие, да и рассвета никто не отменял. Вот только стоило заалеть на востоке солнцу, как снова раздались выстрелы. Я посмотрел на аптекаря, потом на Кагановича. Оба встретили меня недоуменными взглядами.

— Еще банда? — поинтересовался я, не рассчитывая на ответ.

— Вешатель? — в голосе аптекаря был страх.

Про него мне тоже доводилось слышать. Возглавлял эту небольшую банду больной на всю голову бывший царский офицер, который убивал и грабил всех без разбору. Получил свою кличку за то, что повесил полтора десятка крестьян в одной из деревень.

Стрельба разрасталась. Стали слышны крики. Спустя несколько минут уже был слышен топот конских копыт. Причем звук все усиливался, и вскоре стало понятно, кто бы это ни был, но они скачут в нашу сторону.

— Убивали? — спросил я ответственного секретаря, глядя ему прямо в глаза.

Фима побледнел, но держался, и ответил предельно честно:

— Нет, но стрелять умею. Ходил на стрелковые курсы.

— Тогда спрячетесь в задней комнате и не высовывайтесь. А вы, Кац, живо к окну. Осторожно выгляните, а когда подъедут, скажите, сколько там нежданных гостей приехало.

Оббежав прилавок, я спрятался за его дальним концом. Я рассчитал, что когда незваные гости войдут, то я окажусь от них сбоку. Спустя минуту, на улице раздался чей-то громкий голос: — Здесь!

— Сколько? — тихо спросил я.

— Трое... бандитов. Двое спешились, а один остался сидеть в седле. У него винтовка в руках.

"Плохо. Троих сразу бы положил, а так думай...".

Раздался сильный удар в дверь, видно били прикладом. Дверь дрогнула и подалась, а новый удар с хрустом вырвал крючок, и та с громким треском широко распахнулась. Вошли двое. Выглядывать я не торопился, поэтому мог слышать только голоса.

— Кто тут у нас? — раздался чей-то насмешливый хрипло-пьяный голос. — Семен, кто это?

— Жид, ваше благородие! — отрапортовал другой голос.

— Жида к стенке! Хотя, погоди! Абрашка, жить хочешь?

— Да, ваше благородие! Чего изволите?

— Возьми у меня список, Семен, и передай жиду. Кто еще дома?

— Жена и дочка. Она больная, спит. Температура у нее сильная.

— Спирт и морфий сюда! В первую очередь! Ты меня поняла, жидовская морда?!

— Все в задней комнате, господин офицер. Не извольте беспокоиться, сейчас принесу!

— Живее, тварь! Семен! Иди с ним.

"Третий на лошади, контролирует обстановку. У него винтовка. В дверь прямо так не выскочишь... — тут раздались приближающиеся к прилавку шаги бандита, и времени на раздумье не осталось. Я выскочил из-за прилавка, как чертик из коробочки, причем не прямо перед бандитами, а как и рассчитывал чуть сбоку. Чтобы оценить степень угрозы, им нужно было повернуть головы. Пусть всего пару секунд, но я их выиграл. Посредине аптеки стоял молодой мужчина, лет двадцати пяти, с худым и бледным лицом и блестящими глазами кокаиниста. "Ваше благородие" был одет во френч с накладными карманами, галифе, фуражку военного образца и держал в опущенной руке кольт. Как наркоман, он был опасен в своей непредсказуемости и поэтому первым получил пулю, вторым стал Семен, который только начал сбрасывать с плеча винтовку.

Перемахнув через прилавок, я подскочил к открытой двери, а в проем уже вошел перекатом. Бандит был готов стрелять, но так как не ожидал подобной подлости от противника, да и винтовку надо было на вертлявую цель навести, так что я снова выиграл время, получил чуточку форы, успев дважды нажать на курок, до того, как бандит выстрелил. Лошадь заржала и дернулась в сторону от испуга, а бандит уже начавший обвисать, от ее движения соскользнул из седла и упал на землю. Вместе с ним с глухим стуком упала на землю винтовка. Конь испуганно всхрапнул и сделал несколько шагов в сторону, испуганно кося глазом на труп. Вскочив на ноги, быстро огляделся по сторонам, затем подскочил к двери: — Как там?!

Из глубины аптеки мне ответил Рабинович: — Трупы!

Снова осмотрелся и только сейчас краем глаза заметил, как, в напротив стоящем доме, дрогнула занавеска.

"Смотрят. Интересно им, — с раздражением подумал я, затем быстро перезарядил револьвер.

Прислушался, одновременно визуально контролируя пространство перед домом. Крики и беспорядочная стрельба в селе усилились, но пока я стоял, раздумывая, что делать дальше, общий шум стал смещаться к железнодорожной станции, становясь все более приглушенным.

— Рабинович!

Когда тот показался в проеме двери, я спросил: — Слышите? Что сейчас происходит?

Он прислушался, потом сказал:

— Наши Вешателя бьют! Мне надо туда, к народу!

— Надо, так иди. А как насчет документа?

— Сделаю! — бросил мне он уже на ходу.

Не успел он скрыться из виду, как раздался тяжелый топот мужских сапог. Из-за домов выбежали трое мордатых мужиков. Одного взгляда хватило понять, что это отец и сыновья. У папаши была роскошная борода лопатой, а в руках винтовка, у одного из сынишек обрез, у второго — топор. Увидев меня, все трое резко затормозили, скользнули глазами по трупу и лошадям, после чего уставились на чужака.

Не знаю, куда они бежали, на помощь сельчанам или грабить, но судя по их бандитским рожам я бы склонился ко второй версии. Столкновение с местными жителями при сложившейся ситуации могло привести к очень плохим последствиям. Меня просто убьют, заберут лошадей, и как я понимаю, им никто слово не скажет, по одной простой причине, я тут никто и звать меня никак. Единственное, что их пока сдерживало, так это сам чужак, который, похоже, с наганом обращаться умеет и крови не боится.

На счету была каждая секунда и поэтому я постарался использовать временное замешательство семейства с максимальной пользой.

— Кац, выйди сюда! — крикнул я.

Спустя несколько секунд аптекарь с испуганным лицом выбежал на улицу.

— Что случилось?! — но стоило ему увидеть троицу, стоявшую на улице, напротив меня, его лицо вытянулось. Похоже и ему не нравились эти люди.

— Пока ничего, — ответил я. — Антип далеко живет?

— Нет. А что?

— Позови! Быстрее! Скажи, что я ему лошадь дарю!

— Лошадь?

— Да иди же!

Видно, в моем голосе было достаточно стали, потому что аптекарь с шага перешел в галоп.

— Абрам, это кто?! — спросил аптекаря бородач с винтовкой, когда, тот пробегал мимо него.

— Мой хороший знакомый, — ответил тот, прибавляя шаг.

— Твой, но не наш! — сказал, как отрезал папаша и взял винтовку наперевес, после чего обратился ко мне. — Ты кто, парень?

— Человек божий — обшит кожей.

— Вот и иди, человек божий, отсюдова. И леворвер свой спрячь, от греха подальше.

Не знаю, чем бы это кончилось, так как мужики, судя по их решительному виду и жадному блеску в глазах, были готовы приступить к решительным действиям, как на крыльцо соседнего дома вышел мужчина.

— Эй, Силантий!

— Чего тебе?! — не поворачивая головы, спросил его отец семейства.

— Этот парень троих бандитов положил. Как ты думаешь, что с вами будет?

— Не твоя забота! Или ты, Михаил, тоже на лошадок глаз положил?!

Судя по этим словам, Силантий закусил удила и собирается идти до конца. Напряжение сгустилось до предела. Если я был готов убивать и умирать, а они это чувствовали, то сами не были готовы к смерти, поэтому оттягивали момент, после которого не будет возврата, а останется только боль, кровь и смерть. Я уже наметил, как буду действовать и теперь цепко и внимательно отслеживал малейшие движения своего главного противника Силантия, так как первым должен именно он начать перестрелку. Секунда, две... и вдруг послышались быстрые шаги, а в следующее мгновение из-за дома появился Антип в сопровождении старшего сына и аптекаря. Судя по скорости его появления, можно было предположить, что аптекарь перехватил его на половине дороги. Не доходя до нас, Антип остановился, потом осмотрелся и громко сказал: — Здорово, мужики!

— Здорово, Антип! — вразнобой ответили сельчане.

— Чего вы тут собрались?

— Глянь, Антип, чужак какой-то тут. Левольвером грозит, — указал на меня стволом винтовки бородач. — Можа бандит?

— Я его знаю, Сила, так что иди по своим делам.

— Ты его знаешь, а я нет, — даже не сказал, а пробурчал мужик с винтовкой.

— Ты еще здесь? — полуобернулся к нему Антип.

В его голосе слышалось тихое рычание хищника, готового прыгнуть на свою жертву. Силантий, видно тоже это почувствовал, потому что сразу закинул винтовку за плечо, скользнул по мне бешеным взглядом и быстро зашагал по улице. Вслед за ним потянулись сыновья. Судя по этому короткому разговору, Дорохова здесь очень сильно "уважали" или проще сказать, боялись. Ведь мордатый Силантий с сыновьями был мужиком "с гонором" и простым разговором наша стычка вряд ли закончилась, а стоило появиться Антипу, как конфликт был решен.

"Ох и непростой он мужик".

Антип Трофимович быстро огляделся. Бросил взгляд на лошадей, на труп, лежащий на земле, и только потом обратился ко мне: — С чего ты задрался с Биркиными?

— Да я им слова лишнего не сказал. Это они...

— Пока вы тут говорите, я пойду, посмотрю, как там мои, — перебил меня Кац и торопливо зашагал к входной двери.

— Значится так, — сказал веско, по-хозяйски Дорохов, заранее давая мне понять, что он сказал, то и надо будет делать. — Сейчас мы тут приберемся. Лошадей пока к себе во двор отведем, чтобы у некоторых не возникало лишнего любопытства. Винтовки мы себе заберем, а насчет остального решать тебе.

— Благодарствую за помощь, Антип Тимофеевич, — решил я прогнуться перед местным "вождем".

— Добро. Михаил, — обратился он к сыну. — Снимай с лошадей переметные сумки и заноси в аптеку, потом заведешь их домой. Еще скажешь Митрию, чтобы настороже был, мало ли что. После бери телегу и сюда.

— Понял, батя.

Мы перетащили переметные сумки, оружие и труп в аптеку, после чего Михаил увел лошадей. Антип бросил беглый взгляд на трупы, затем оглядел сидевшего на стуле, с бледным, вытянутым лицом, понурого аптекаря, потом спросил: — Что, Абрам, досталось тебе сегодня?

— Досталось, Антип. До сих пор поджилки трясутся. Скажу честно: выжили мы только благодаря этому молодому человеку.

— Большевик твой где?

— Где этому поцу еще быть! Побежал советскую власть восстанавливать! Ведь без него там никак не могут обойтись! — злое ехидство так и сочилось из каждого слова аптекаря. Антип не обратил внимания на его тон, только кивнул головой, что принял его слова к сведению. Подошел к трупам.

— Этих двоих не знаю, а вот Семена знал. Он не наш, но мы вместе с ним на германскую уходили, — поднял голову, посмотрел на меня. — Ты что, Егор, с лошадьми делать собираешься?

— Одного коня — Кацу. Второго вам, Антип Трофимович — за помощь. Третий мне нужен чтобы до Красноярска доехать, а там его продам.

Мужчина на минуту задумался, потом сказал: — Если все так, как я мыслю, то по железной дороге сейчас хода нет. Здешних мест ты не знаешь. Хотя, если люди о тебе, верно, бают, что ты старовер, то лес тебе — брат родной. Или брешут?

— Не врут. Только я уже не тот человек. Жизнь заставила измениться.

— Ужель от веры отрекся?

— Нет! Вера, это то, что у меня осталось, только в скит я не пойду. Нет, у меня больше надежды на прощение господа нашего.

— Ты, правда, беглый, как говорят?

— Беглый.

— Как только в Красноярске об этом налете прознают, комиссары войска сюда пригонят и снова своих у власти поставят. Те суд устроят, а затем повсюду врагов искать будут. По-другому не могут, не получается у них, все так и стараются подмять под себя простого человека, а ты для них и так уже враг. К тому же ты чужак и за тебя никто тут говорить не будут. Да и слухи о тебе разные ползают по селу, опять же не в твою пользу.

— Понимаю, поэтому и хочу уехать.

— Сделаем так. Ты открыто уедешь из села, чтобы народ видел, а мы тебя в лесу встретим и на заимку к себе отведем.

Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Дорохов усмехнулся в бороду.

— Смотрю, сомнение имеешь. Твое право, парень. Вот только у меня перед Абрамом долг неоплатный, а ты ему жизнь спас, так что грех на душу брать не буду. Сделаю все, что смогу.

— Верь ему, Егор. Антип Трофимович, он честный человек. Теперь, извините меня, пойду наверх. Просто с ног валюсь, — аптекарь поднялся со стула. — А! Вспомнил. Егор, в задней комнате жена поставила корыто и налила из самовара горячей воды. Там же нижнее белье. Выберешь, что тебе подойдет.

— Спасибо, Абрам.

Он только рукой махнул и стал тяжело подниматься по лестнице.

— Я посмотрю, что тут есть, — сказал я и подошел к сваленным в кучу седельным сумкам.

— Смотри, а я пока трупы обыщу.

Спустя двадцать минут на прилавке выросли две кучки. В одной лежали деньги, драгоценности и царские монеты, в другой — оружие и патроны. Отдельной грудой лежала одежда и кое-какие вещи, а среди них белая, чистая тряпица, на которой лежали погоны поручика и его боевые награды.

Раздевшись до исподнего, быстро примерил отобранные вещи. Подошли вещи "вашего благородия". Френч, правда, был заляпан кровью, да и галифе и сапоги явно не новые, но все вещи выглядели вполне крепко и добротно. В сумках поручика я также нашел свежую нательную рубашку, две пары чистых портянок, бритву и треть флакона одеколона "Шипр".

— Все, я пошел мыться.

Антип посмотрел на золото, на вещи, лежащие на прилавке, потом бросил взгляд на прикрытую дверь, усмехнулся в бороду и кивнул головой: — Иди, парень. Постерегу.

Через двадцать минут я вышел с ощущением, словно заново родился, вымытый, выбритый, в чистом белье, не говоря уже о нормальной одежде и сапогах. Быстро пробежал глазами по аптеке. От трупов остались только пятна крови, а у двери стоял Михаил и ласково поглаживал одну из бандитских винтовок.

— Вот на человека стал похож, — поприветствовал меня, таким образом, Дорохов и встал со стула. — Ты вещички свои прибери и дверь подопри чем-нибудь, а то, не ровен час, заглянет кто-нибудь. Позже зайду.

Дверь за отцом и сыном закрылась. Поискал глазами чем можно ее подпереть, но ничего похожего не нашел и просто вбил вырванный металлический крючок в щель между нижней частью двери и порогом. Не бог весть что, ударом сапога выбьют, но, чтобы так просто войти, не получится.

Быстро осмотрел кольт М1911. Полная обойма. Мне доводилось держать шершавую рукоять точно такого же пистолета в той жизни. Его собрата мне выдали вместе с карабином, когда я только устроился на должность помощника егеря в частном заповеднике в Кении, а уже на следующий день мы с моим новым начальником нарвались на засаду браконьеров.

"Точно такой мне тогда жизнь спас. Как тогда мы выжили? — я даже покрутил головой от нахлынувших воспоминаний. — Хватит воспоминаний. Что тут у нас еще? Вот это подарок!".

Мне было чему радоваться, когда я нашел к кольту две полные обоймы и мешочек с патронами россыпью. Засунув кольт за пояс, я аккуратно осмотрел, потом сложил драгоценности в мешочек, добавив к ним полотняную колбаску с царскими десятками, после чего сунул все это в карман галифе. Пачка денег состояла из двух видов банкнот, как я потом узнал, это были советские дензнаки и недавно отпечатанные червонцы. Считать не стал, не до того, а просто сунул их в другой карман, после чего подошел к окну и осторожно посмотрел на улицу. Та ее часть, насколько можно было увидеть, была пуста. Звуки были слышны, но на грани слуха, поэтому настолько невнятные, что разобрать ничего было нельзя, только где-то совсем недалеко выла собака.

Неясность моего положения немного напрягала. Я не аптекарь, поэтому доверия к этому Антипу у меня не было, вот только сейчас мало что зависело от меня. Не успел я отойти от окна, как в дверь постучали, негромко, но настойчиво.

— Абрам, открывай аптеку! — раздался громкий мужской голос

— Сейчас! Погодите! — крикнул я, подходя к двери, после чего подошел к лестнице, снова крикнул. — Кац! Клиент пришел!

Аптекарь довольно быстро спустился и открыл дверь клиенту. В это время, я уже сидел в задней комнате и ел. В бандитских сумках нашлись вареные яйца, сало и хлеб. Клиенты пошли косяком, один за другим. После схватки с бандой Вешателя среди местных жителей оказалось много раненых, правда, в основном легко. Прислушиваясь к разговорам, мне стало понятно, что Вешатель решил использовать ситуацию, которую создал Левша, предоставив тому беспомощное село прямо на блюдечке. Вот только бывший штабс-капитан царской армии не учел того, что Торопов ничего не делает просто так. Когда Вешатель с десятком своих людей вышел к подорванному составу, он наткнулся на засаду, устроенную бывшим красным партизаном, и был убит. Вторая часть его банды, ворвавшись в село, принялась убивать и грабить, но наткнулась на вооруженное сопротивление местных жителей. В результате, главарь и большая часть банды были убиты. Когда ушел последний покупатель, и наступило затишье, Кац зевнул и сказал: — Егор, думаю, никого больше не будет. Я пойду и еще немного посплю, а Софа уже проснулась и скоро должна спуститься. Дождитесь ее.

— Хорошо, — ответил я и, не сдержавшись, зевнул.

Напряжение, державшее меня на ногах, окончательно исчезло и меня стало страшно клонить ко сну, но несмотря на то, что ситуация в селе, вроде как, стабилизировалась, спать было нельзя. Чтобы не заснуть, ходил по аптеке, изредка и осторожно выглядывал в окно, рассматривал пузырьки, порошки и мешочки с травами. Наконец наверху раздался шум, а спустя двадцать минут вниз спустилась хозяйка.

— Как вы тут, Егор?

— Все хорошо, Софа. Только спать сильно хочу. И еще. Вы не могли бы застирать пятно на френче?

— Все, все сделаю. Снимайте его, — она забрала у меня френч. — Теперь идемте со мной. К дому с той стороны сарайчик пристроен. Там тепло, сухо и топчан есть. Летом там муж травы сушит. Идемте!

ГЛАВА 5

Меня разбудил какой-то шум, рука сразу нырнула под подушку, и стоило пальцам нащупать рукоятку кольта, как я окончательно проснулся. Если для местных жителей самые большие проблемы закончились, то у меня они продолжали стоять в длинной очереди. Пока мне удалось решить только свои насущные проблемы, а вот с остальным было далеко не так гладко. Мне был непонятен Антип, который взялся помочь, так как судя по его замашкам, ему похоронить меня в тайге, раз плюнуть. Кони, оружие и золото здесь в цене, а я видел, как он смотрел на мой кольт и золото. Кто с него будет спрашивать, когда какой-то бродяга в лесу пропадет?

Несмотря на возникшие мысли, я чувствовал себя почти довольным. С удовольствием потянулся. Оделся, пригладил волосы, затем прошел в помещение аптеки. Судя по урчанию моего живота время, было где-то в районе обеда. В помещении аптеки кто-то негромко разговаривал.

"Снова покупатели?".

Вошел. При виде меня лицо Каца посветлело, Коганович нахмурился, и только Антип Трофимович остался невозмутимым.

— Как спалось? — поинтересовался аптекарь.

— Хорошо. Что-то интересное проспал? — поинтересовался я.

— Фима говорит, что восстановили телеграфную линию, и он имел разговор с Красноярском. Там сказали, что завтра сюда пришлют военный отряд и бригаду по ремонту железной дороги. Правда, есть и хорошая новость. Банду Вешателя уничтожили, вместе с ним. Вот и все наши новости. Егор, вы есть будете?

— Буду.

— Софе нездоровится, она прилегла, поэтому сейчас сам принесу. Да, еще. Я вам вещевой мешок приготовил. Сложите свои вещи.

— Вот за это спасибо.

Пока хозяин дома ходил за едой, поднялся со своего места товарищ Коганович. Подойдя, достал из кармана книжечку и протянул мне. Вид у него был бледный, осунувшийся, под глазами черные круги. Правда, на этот раз он был в штанах, и на его потертый кожаный ремень оттягивала кобура. Я взял, посмотрел. Это была трудовая книжка, не новая, довольно замусоленная и потертая. На имя Василия Ивановича Бойко, с печатью, но без фотографии. Увидел сомнение в моих глазах, недовольно сказал: — Вот не надо на меня так смотреть! Бандиты Левши у нас все пожгли. Разбили лампу и бросили спичку. Все так и есть, спросите, у кого хотите!

Я саркастически хмыкнул на это заявление и полистал полученный документ. На первой странице вместе со стандартными словами "Пролетарии всех..." был напечатан еще один, довольно оригинальный лозунг "Не трудящийся, да не ест". Еще раз хмыкнул.

— Что скажешь по этому человеку?

— Славный парень, Василий Иванович Бойко, погиб этой ночью от подлой бандитской руки. Он приехал к нам работать в милицию по комсомольской путевке.

— А удостоверение милиционера тогда где?

— В его трудовой книжке нет записи, что он работал в милиции. Он всего неделю как к нам приехал, а я замотался и просто не успел ее сделать.

Еврей, он и есть еврей. Решил не подставлять себя, выправляя новые документы, но с другой стороны, что обещал — сделал.

— Много народа погибло? — поинтересовался я.

— Двадцать три человека, а еще четверо пропали. Весь актив сельсовета вместе с председателем проклятые сволочи порубили шашками. Наших всех под чистую побили, как и чекистов. Врывались в дома и расстреливали. Еще люди говорят, что душегубы Левши отряд чоновцев разбили.

— А что с Вешателем? — задал я новый вопрос.

— Этого ублюдка, капитана Смирницкого, вконец кончили, да большую половину его отребья перебили. Кто живой остался, сейчас бегут, не останавливаясь. Хоть с этой сволочью окончательно покончено!

— А что Макар Конопля?

Фима внимательно посмотрел на меня и спросил обвиняющим тоном: — У тебя к нему счеты?

— Нет. Просто интересно.

— Убили.

Я кивнул головой, принимая его ответ, затем сказал:

— Спасибо за документ.

Коганович открыл рот, чтобы что-то сказать, но в последнюю секунду передумал, после чего вернулся на свое место. Я подошел к Дорохову.

— Вы хотели что-то мне сказать, Антип Трофимович?

Сначала наткнулся на долгий, внимательный, взгляд и только потом получил ответ:

— Комиссары, насколько я понимаю, прибудут завтра утром, а значит, тебя к этому времени не должно быть. Уходить будешь открыто, чтобы люди видели, что ты ушел. Так у них сомнений не останется, а то начнут искать и допытываться. И так много шуму будет, а лишнее нам ни к чему.

"Не хочет привлекать лишнее внимание к аптекарю. Все правильно. Ушел и ушел".

— Мешок через плечо и пошел по главной улице?

— В другой день так бы и получилось, но только не сегодня. Народ сейчас злой, цепляются, виновных меж собой ищут, а стоит увидеть чужака, однозначно прицепятся. Поэтому сделаем так: ближайшим путем до околицы, мы тебя с сыном, доведем, а дальше сам пойдешь, — при этом Дорохов мне неожиданно подмигнул.

Я чуть кивнул головой, показывая, что понял, потом сказал: — Спасибо. Когда собираться?

— Поешь. Вещи уложи, тогда и пойдем.

В этот момент спустился Абрам и принес поднос с едой. Вежливо пригласил отведать всех, что бог послал. Дорохов отказался, а Коганович взял кусок вчерашнего пирога и с аппетитом впился в него зубами. Я от него не отставал. Пока ел, думал, что мне необыкновенно повезло с аптекарем, у которого в должниках оказался такой уважаемый и хитроумный мужик Антип Дорохов. Я бы совсем не удивился, если бы узнал, что у бывшего красного партизана Торопова есть с ним прямая связь. Поев, принялся складывать вещи. Кобуру с кольтом и револьвер, завернув в запасную пару нижнего белья, две пары портянок, обмылок и бритвенные принадлежности, новую гимнастерку, уложил в мешок. Небольшой кусок сала и сухари у меня еще остались от бандитов. Кроме этого, супруги Кац снабдили меня кое-какими продуктами, а кроме этого, аптекарь задарил мне поллитровую бутылку спирта. Мешок, вскинутый за спину, стал весьма увесистым.

— Мира вам и здоровья, люди добрые! Спасибо вам за все! — чуть поклонился я, стоя на пороге, в последний раз изобразив старовера.

Выйдя на улицу, я пошел в указанном мне направлении, под недружелюбными взглядами, которыми встречали меня местные жители. Кое-кто даже примерялся заступить мне дорогу, но вовремя, заметив, шагающих, чуть в отдалении, Антипа Трофимовича с сыном, резко меняли направление и шли по своим делам. Народ в селе действительно был зол и возбужден, это было видно по их взглядам, которые люди бросали на меня.

Несмотря на то, что я в селе практически никого не знал, мне посчастливилось нарваться на старичка, с которым мне довелось лежать в больничной палате.

— О! Егорий! Так тебя не расстреляли? — сходу поинтересовался тот, даже забыв поздороваться.

— Здравствуйте, Лукич. В милиции люди справедливые. Разобрались и отпустили. Как вы? Как здоровье?

— Разобрались! Это с ними бандюки разобрались. Ох, беда-беда. Что за жизнь такая пошла? При царе-государе порядок был, а сейчас, как наш батюшка говорит, кругом Содом и Гоморра творится. А ты куды собрался, сердешный?

— Говорят, поезда не ходят, так я пехом в город пойду.

— А выдюжишь? Там сто верст будет, а то и поболе. Впрочем, вам староверам, тайга — мать родная. С богом, Егорий, — старик меня перекрестил.

— И вам истинной веры и крепкого здоровья, Лукич, — попрощался я.

Спустя десять минут на глазах, как минимум трех местных жителей, я вышел из села и направился к видневшемуся невдалеке лесу. В подлеске уже ожидал четырнадцатилетний Митрий, младший сын Антипа, который проводил меня на заимку Дороховых. Идти пришлось долго, так что добрались до места только вечером. На небольшой поляне, рядом с бьющим из-под земли ключом, стояла ладная изба с пристроенным к ней небольшим сарайчиком. Там уже стояли два приведенных ранее коня. Мы с Митькой поужинали, после чего я лег досыпать, а проснулся, еще светлеть не начало. Митька спал и во сне чему-то улыбался. Я достал из мешка револьвер и положил в карман галифе, так на всякий случай. Спустя час на заимку пришли Антип и Михаил. С собой они привели третьего коня, что меня несколько удивило. Быстро сварили кашу, после чего все вместе сели за стол.

— Слушай сюда, Егор, — сказал Антип, после того как мы поели. — В город поедешь с Михаилом. У нас там есть знакомый лошадиный барышник, сына моего он знает, так что выгоду свою не упустите. Если покажешься ему, возможно, сможет тебе устроиться на первых порах. За тебя свое слово говорить не буду, ибо непонятен ты мне как человек.

— Как не понять. Чужак — он и есть чужак, — согласился я с ним.

— Нет, парень. Я никак в толк не возьму, кто ты есть. Речь у тебя гладкая, грамотный, при этом крови не боишься, и убивать тебе не впервой.

— Так он в тюрьме сидел. Вот и набрался, — неожиданно влез в разговор Мишка.

— Замолкни! Умный больно! — прикрикнул отец на сына, потом какое-то время смотрел на меня. — Ежели правильно рассудить, то кто ты, мне без надобности. Старовер. Беглый. Для меня главное, что ты сильно выручил Абрама, но дальше ты сам по себе, мы сами по себе. Теперь вот это держи.

Антип протянул мне две бумажки. Развернув, я скользнул по ним взглядом. В одной был список лекарств, а в другой составляющие для изготовления. Судя по всему, это писал Абрам Кац. Я поднял глаза.

— Прочитал? — спросил меня Антип, в ответ я кивнул головой. — Оставь их у себя. Когда приедете и сладите с барышником, пойдете в аптеку к Лазарю, Мишка был там как-то раз. Вот у него возьмете все, что писано в этих бумажках. Уложите все бережно и аккуратно. Сын потом обратно привезет.

Я встал, поклонился: — Спасибо за все, Антип Трофимович. Сколько живу, помнить буду доброту вашу.

Дорохов одобрительно хмыкнул.

— Уважение проявил. Тогда и у меня будет к тебе уважение. Сын там еще на сутки задержится, так ты с Михаилом и переночуете у моего знакомого.

— Премного благодарен, Антип Трофимович, — я снова поклонился.

Михаил, старший сын Дорохова, был весь в отца, мощный телом и, похоже, деловой, вот только в отличие от своего бати, любил, как я успел заметить, поговорить, да и похвастаться был не прочь. От него я много чего узнал, правда, в основном все, что касалось жизни села. Насчет политики мы с ним не говорили, ни мне, ни ему, по молодости лет, она была неинтересна.

Насчет того, как народ живет за пределами их края, он уже не имел ни малейшего понятия, но при этом очень сильно парня интересовал половой вопрос. Впрочем, это было не удивительно, так как ему двадцать один год этой зимой стукнул, и к девкам он уже бегал, да, похоже, где-то напортачил, потому что теперь боялся, что батя его оженит.

— Крепко обещался. А за что? Ну, задрал я подол девке, так дело молодое, да и по согласию это было, а он как-то узнал и всыпал мне так, что я три дня на животе спал. Это хорошо, что он еще про Маньку Свеклову не знает, а то хоть из дома беги. Слышь, Егор, а как у вас там в ските с девками?

— Строго по закону божьему, иначе никак, — несмотря на настороженность своего отца в отношении меня, старший сын Торопова не стал голову ломать, а просто принял за своего погодка. Старовер и тюрьме сидел — ну и что!

Мишка не это ожидал от меня услышать, поэтому скривил физиономию, но спустя минуту уже лукаво улыбнулся: — Знаешь, в городе есть дом с продажными бабами. Так там, говорят, есть французка. Так она такое там вытворяет! Говорят, танцует прямо на столе в одних панталонах с кружавчиками. Вот бы посмотреть, а, Егор?!

— Срамота бесовская! Тьфу!

— Лапоть ты деревенский! Ты хоть раз за бабскую титьку брался?! Телепень ты лесной! Ежели не сейчас гулять, пока молодой, то когда?!

Слушая в пол-уха болтовню Михаила, я думал о том, что это время дает широкие возможности для человека авантюрного склада характера, причем то, что со мной произошло за последние несколько дней, не так уж сильно отличалось от подобных ситуаций, в которые мне пришлось попадать в прошлой жизни. В той жизни мне пришлось воевать с партизанами, солдатами наркомафии, браконьерами и везде была своя специфика, к которой нужно было просто привыкнуть. Так и тут, свои отношения и своя специфическая среда: бандиты, чекисты, обыватели.

Тот же Мишка оказался кладезем информации, прояснив для меня не совсем непонятное отношение жителей села и к бандитам. Оказалось, что многие жители села относились к Торопову, ровно, без ненависти, не потому что он их земляк, а из-за того, что он сделал то, что не смогла советская власть. Когда он вернулся в родные края, то первым делом собрал недовольных советской властью людей и стал наводить порядок, как он его понимал. До него в местных лесах орудовало четыре банды, не считая шайки выродков из беглых преступников, а через полгода, после его появления, остался только он и Вешатель. Но даже здесь бывший красный партизан остался верен себе, сумел извернуться и уничтожил последнюю банду, возглавляемую бывшим капитаном царской армии.

"Парадокс! Такое только в России-матушке могло случиться!".

— Слушай, Мишаня, а что в том поезде везли, ты как думаешь?

— Разговоров много ходит, только по мне, все это пустые домыслы. Сам не ходил, не видел, но люди говорили, что там много охраны побили. Десятка два, не меньше. Так что золотишко там везли, причем немало. Вишь как, Егорка, получается. Ежели удача на твоей стороне, то враз богатым стать можно! — в голосе парня прорезалась зависть. — Это все, батя! Он запретил мне тогда...

Михаил резко оборвал себя на полуслове, бросил на меня подозрительный взгляд, но не увидев на моем лице какого-либо интереса или любопытства, успокоился. Зато после его оговорки я получил прямое подтверждение связи Левши с Дороховым. Видно Михаил, в свое время, хотел уйти в банду, но отец ему запретил. Отсюда и зависть, что золотишко не ему, а другим досталось.

За такими разговорами и складывалась наша дорога, на которую мы потратили трое суток, выписывая хитрые петли и обходя кордоны, пока, наконец, не увидели вдали блеск золотых куполов церквей.

— Приехали? — я кивнул головой в сторону видневшегося города.

— Еще нет, — ответил Мишка, поворачивая коня в противоположную сторону. — Нам туда, паря, еще рано ехать. Сначала на постоялый двор заедем, а до него еще верст пять-шесть.

— Надо так надо, — не стал спорить я. — А банька там есть?

— Есть, но только для своих, — довольно усмехнулся сын Дорохова. — Да не боись, парень, все будет! И банька будет, и стол будет. Эх, гульнем мы сегодня, Егорка!

В девяти верстах от Красноярска расположился постоялый двор. Высокий шест с пучком сена наверху, старинный и привычный знак для проезжающих, издалека привлекал внимание путников, да и место удобное — тракт рядом. По нему в город едут крестьяне из близлежащих деревень. Место для них самое подходящее: есть чем напоить накормить лошадей, сохранить в целости товар на продажу, самим почаевничать да выспаться и все это — за небольшую, как раз, по деревенскому кошельку, плату, а ранним утречком отдохнувшие лошадки быстро донесут до города.

Две добротных больших избы пятистенки, просторный, всегда чисто выметенный, огороженный высоким дощатым забором, двор. В глубине — баня, крытый дранкой бревенчатый сарай, приспособленный под конюшню, у стены большая поленница дров, а под навесом — душистое сено.

В пятистенке, что попросторнее, оборудованы широкие полати. На них без тесноты два десятка мужиков спокойно лягут. На скобленом деревянном полу лежат чистые рогожины, в центре — огромная беленая, жаркая печь с постоянно кипящим ведерным медным чайником. На окнах простые занавеси, а в глубине помещения стол с двумя длинными лавками.

Вторая изба немногим поменьше, но там размещение совсем другое: в отдельных светелках, где на кроватях лежат матрасы, под потолком — подвесные керосиновые лампы в цветастых китайских абажурах, на окнах — белые занавески с узором и горшки с геранью и бальзамином, стоящие на широких подоконниках. На полу — круглые вязаные коврики, такой же вязки лоскутные разноцветные дорожки из комнаты в комнату. Даже кухонька есть отдельная со всякой посудой. Есть лишняя денежка — барином ночуешь, а ежели в карманах не густо — иди на общие полати!

Въехали во двор. К моему удивлению он был почти пустой, только в глубине двора, у сарая стоит телега, да у коновязи привязана лошадь. Просто сработало стандартное мышление: постоялый двор, значит, должен быть народ. И где он? Мишка уже соскочил на землю, потянулся с наслаждением так, что косточки захрустели. Повернулся, посмотрел на меня: — Чего сидишь? Все, Егорка, приехали!

— Чего тут так пусто?

Мишка усмехнулся и в нескольких словах объяснил, что местные крестьяне, торговые агенты или скупщики заполняют постоялый двор в основном по вечерам, когда едут в город или, наоборот, возвращаются домой. Только успел он мне это рассказать, как на пороге ближайшего к нам дома показались две фигуры: мужская и женская. Они еще только всматривались в нас, как вдруг слева я почувствовал какое-то движение. Прямо не стал смотреть, но слезая с лошади, чуть повернул голову. В тени проема ворот сарая стояла еле заметная фигура мужика, пристально изучавшего нас. Мне не были видны его глаза, но при этом во мне что-то напряглось, чувствуя его цепкое и холодное внимание.

— Эй! Так это Мишаня! — вдруг воскликнул мужчина, стоявший на пороге дома.

— И правда, Миша, — словно подтвердила, стоявшая рядом с ним женщина.

"В сарае кто? Конюх? Охранник?".

На душу легла тень сомнения, что на этом постоялом дворе все чисто, с другой стороны, ничего удивительного в этом не было, ведь ехали мы к лошадиному барышнику, а здесь без криминала никак нельзя. Лошадки в это время были ценным и ходовым товаром, а значит, их повсеместно угоняли. Так что вполне возможно, подумал я, что здешние ребята могли развлекаться подобным образом.

Когда мы еще только подъезжали, я попросил Михаила обо мне много не говорить. Егор, старовер, хочет продать лошадь — и все, на этом и договорились. Правда, особой веры у меня к нему не было, да и пообещал он легко, а самое главное, что ему сказал отец, то он и сделает.

— Семен! Здорово! А вы, Настасья Андреевна, все хорошеете! — закричал в ответ сын Дорохова. — Прямо как яблочко наливное, румяное и крепкое!

— Ты это к чему, Мишенька, мне похвалу поешь? — с легкой усмешкой, чисто по-женски изогнув стан, выставив полную грудь, спросила женщина. — Или жениться собрался? Так я не против!

— Не, я еще молодой! Не нагулялся вдоволь! — направляясь к ним, ответил Михаил под смех парочки. — Как у вас? Все живы-здоровы?

— Не жалуемся, а так, как выйдет, потому как под богом ходим. У вас что? Как батя?

Я остался стоять у лошадей, делая вид, что с любопытством оглядываюсь по сторонам. Пока Мишка обменивался любезностями и новостями, я оценивал обстановку. Мужчина, которого я заметил в сарае, пропал. Не вышел, ни голоса не подал. Раз — и нет его.

— Егор, чего стоишь как не родной! Иди к нам! — позвал меня Мишка. — С хозяевами познакомлю!

Неторопливо подошел, по пути оценивая эту парочку. Женщине было лет тридцать пять, высокая грудь, большие, подернутые голубоватой поволокой темные глаза и крутые бедра. Она окинула меня оценивающим взглядом, чуть улыбнулась, приосанилась, и я понял, почему сын Дорохова просто ест ее своим взглядом. Из этой женщины прямо рвалась наружу животно-чувственная страсть, которая заставляла мужскую душу неистово ее желать.

"Как ни есть ведьма! — неожиданно подумал я, столкнувшись с ней взглядом, а затем отведя глаза к ее полному удовольствию. — И ведь не скажешь, что красавица".

Мужчина, стоявший с ней, тех же лет, жилистый и крепкий, смотрел на меня с приветливой полуулыбкой, но при этом его взгляд оставался холодным и острым.

"Тот еще волчара. Насчет конокрадов я не ошибся, а может, здесь может быть чего-то похуже. Ну, Антип, если ты дурное задумал, пожалеешь".

— Хорошего дня вам, люди добрые. Зовут меня Егор, — я назвался этим именем, решив пока не светить свой документ.

— Меня Семен, — представился мужчина. — А это Анастасия, самая главная хозяйка здесь.

Кивнув головой, я бросил взгляд на Мишку. Тот, наконец, отвел глаза от прелестей женщины и сказал: — Мы тут по делу. Поговорить надо.

— Тогда пройдемте в дом. Чайку попьем и по делу покалякаем, — когда Мишка оглянулся на лошадей, усмехнулся. — Не волнуйся, Мишаня, вещички ваши сейчас принесут. Васька!

— Вы проходите, гости дорогие, проходите, — и женщина пошла вперед.

Разворачиваясь к двери, я еще успел заметить, как из-за угла дома выскочил плотный паренек лет четырнадцати. Спустя десять минут, когда мы уже сидели за столом, он же принес наши седельные сумки и Мишкины мешки. Стоило Ваське убежать, как Семен спросил у Михаила: — Так что у нас за дела?

— Перво-наперво поговорим за лошадей, на которых мы приехали. Их надо продать.

Семен внимательно посмотрел на Мишу, потом на меня, затем протянул: — Ну-у-у....

— Они чистые, тут без обмана. Желательно, по настоящей цене.

— Так уж и чистые? — усмехнулся Семен.

— Под людьми Вешателя ходили, — солидно сказал Михаил. — Еще четырех дней не прошло. Так, Егор?

Я согласно кивнул головой.

— О, как! — натурально удивился мужчина. — Теперь они, значит, им теперь без надобности?

— Постреляли их всех, — веско сказал Михаил. — Если будет интерес, расскажу.

— Отчего же нет, обязательно послушаем. Говорят, у вас там поезд с богатой казной взяли. Левша?

— Левша, — подтвердил сын Дорохова. — Вот только насчет казны ничего не знаю.

— Ладно. Ты чего сам привез?

— Есть меховушка и еще кое-что, но об этом разговор после будет. Как насчет баньки?

— Пару-тройку часов отдохнете, гости дорогие, а там и банька поспеет. Пойду, прямо сейчас распоряжусь, — и женщина поднялась с места.

Не успела она выйти, как я спросил Семена: — Могу я поспать где-нибудь на свежем воздухе?

— На свежем? — усмехнулся мужчина. — Раз так, пошли, парень.

Забрав седельные сумки, я вслед за Семеном вышел на крыльцо, где на ступеньках сидел знакомый мне паренек. При виде нас он вскочил на ноги. Лицо серьезное, неулыбчивое, совсем, как у взрослого, у которого какая-то тяжесть лежит на душе.

— Васька, проводи человека на свое место жительство. Желает он спать на свежем воздухе.

— Пошли, — и паренек зашагал вперед, показывая дорогу.

Обойдя дом, мы зашли за вторую избу, где я увидел приставленную к стене лестницу, ведущую на чердак.

— Лезь наверх, — сказал мне немногословный парнишка. — Когда будить?

— Как банька готова будет.

Он кивнул головой, дескать, понял и пошел обратно. На слое сена лежал старый тулуп, от которого шел слабый запах колесной мази, а рядом лежало свернутое грубое солдатское одеяло. Усевшись, первым делом проверил кольт и револьвер. Оружие было завернуто в старый плащ-дождевик, который мне отдал Кац, поэтому прощупать его было весьма сложно, а времени, чтобы развернуть и достать у подростка просто не было.

Чердак был большой, так что мне без труда удалось найти тайное место, где можно было спрятать оружие. Оглядел, потом подумал: — Если зададутся целью, то найдут".

Отойдя подальше от тайника, расстелил плащ, улегся, и почти сразу заснул.

— Эй! Вставай! Ждут тебя уже, — неожиданно раздался чей-то голос, прорвавшийся сквозь сон. Мне снилось что-то хорошее, но что именно уже не помнил. Приподнял голову, зевнул и только потом спросил: — Кто ждет?

— Сам увидишь, — буркнул парнишка, стоявший на верхних ступеньках лестницы.

Дождавшись, пока спущусь, он проводил меня к дому. У крыльца стоял и курил папиросу Семен. При виде меня сразу заулыбался: — Сразу видно, где человек спал. Погодь маленько.

Он кинул на землю папиросу, затоптал, а затем стал стряхивать с меня соломинки, потом сделал шаг назад, оглядел и сказал:

— Вот теперь все. Пошли.

За столом в горнице прибавилось народа. Семен, пройдя вперед, сел за стол рядом с Настасьей. На лавке, стоящей у стены, сидел крепкий в кости, с увесистыми кулаками, молодой, лет двадцати пяти-семи, мужчина. Черная косоворотка, брюки, заправленные в сапоги. Скользнув по мне взглядом, он продолжил играть с ножом, ловко подбрасывая его в воздух, а затем ловил за рукоять.

"Тот тип из сарая, — мелькнуло у меня в голове.

Напротив Семена и женщины сидел Михаил, а во главе стола сидел крепкий дедок с морщинистым лицом и аккуратно подстриженной бородой. Взгляд холодный и цепкий, словно у хищного зверя, перед броском.

"Старый, опытный волчара, — с некоторым уважением подумал я, но тут взгляд съехал на стол, и я почувствовал, как рот наполняет слюна. Сглотнул громко и непроизвольно, что не ускользнуло от старика.

В миске с холодной водой плавало желтое коровье масло, рядом стояла глубокие тарелки со сметаной и медом. В окружении этого изобилия паром исходили гречишные оладьи, которые так и просились, обмакни в сметану или золотистый мед, а затем кидай в рот! Еще на двух расписных тарелках лежали сваренные вкрутую яйца и горка пшеничных калачей. Рядом с ними стояла сахарница, доверху наполненная колотым рафинадом, а посередине стола — пузатый самовар. Его, словно корона, венчал китайский заварной чайник, разрисованный золотисто красными драконами.

"Непростые люди, причем явно не лошадиные барышники. Банда? — мелькнуло в голове, после чего вежливо поздоровался со всеми, перекрестился на иконостас в углу и стал ждать, что мне скажут.

— Меня кличут Терентием Степановичем, — заговорил дед. — Я содержатель этого постоялого двора. Не по чину мне тебе представляться, но к Антипу Тимофеевичу отношусь с уважением, а значит, просьбу его постараюсь уважить. Чем могу помочь?

Сделав простое лицо, я чуть пожал плечами, потом сказал: — Ну, если только мою лошадку как можно дороже продадите.

Дед залился мелким смехом, а остальные поддержали его, кто смешком, кто ухмылкой.

— Михаил нам сказал, что ты был старовером, да не сошелся с нынешней властью. Получил срок, а потом дернул с кичмана. Все так, обратник?

Перед тем как ответить, посмотрел на Дорохова, но тот отвел глаза в сторону.

— Да, я беглый или обратник, по-вашему, но это мое, личное. Потому говорить об этом не желаю.

— Не желаешь, — повторил за мной Терентий Степанович. — Твое право, паря, вот только не зная ничего о человеке, как ему можно помочь? Или тебе помощь не нужна?

— От помощи не откажусь, если та идет от доброго сердца, а так ведь хорошего человека отказом обидеть недолго.

— Ишь как слова закрутил, — старик усмехнулся и покачал головой. — Молодец. Так сколько годков тебе Егор стукнуло?

— Девятнадцать.

— Грамоту ведаешь?

— И грамоту, и счет.

— Это хорошо. Мы тут торговое дело задумали, бумаги в городе выправляем, на что красная власть нам добро дала. Помещение нашли, да и в лавку хозяин тож имеется. Прохор Коромыслов. Хвалился, что все о торговле знает. Вот только подозреваю, что, зная все эти дела, воровать он будет не по чину, а значит, пригляд за ним нужен.

— Пригляд? Это про меня? — совершенно искренне удивился я. — Отколь мне такое доверие? Вы меня впервые увидели.

— Так по-разному смотреть можно. На мой взгляд, ты человечек очень даже непростой. Да не зыркай ты на Мишку глазами! Отец велел передать, он сделал. Мы помогаем тебе, ты нам, не сойдемся — иди на все четыре стороны. Держать не будем.

"Точно, банда! Кровь на мне, да в тюрьме сидел. Для них лучше характеристики не сыщешь".

— Так я торгового ремесла не знаю.

— Для этого у нас Прохор есть, а ты при нем кладовщиком будешь. Товар по чести возьмешь и так же выдашь.

— Ну, ежели, если только так, — я хмыкнул как бы в сомнении. — Тогда, от души, стараться буду, Терентий Степанович. Не сомневайтесь.

— Значит, сговорились. В лавке главным будет Прохор, он же деньгам счет вести будет. За прилавком — Ленька. Твой однолеток, только шустер больно, — тут дед Терентий как-то странно хмыкнул. — Твоя задача одна: блюсти товар. Сколько получил, сколько отдал, все под запись. Список дам. Как только в лавку придешь, сразу по нему сверь, что и сколько из товара лежит, а потом сделай свою запись. Если что не так, никому не говори, мне скажешь. Понял, что от тебя требуется, Егор?

— Понял.

— Над лавкой есть комната свободная — жить там будешь. Насчет оплаты пока погодим, поработаешь с недельку-другую, тогда и будет о чем говорить. Как тебе такой расклад?

"Комнату дает. Денежку, вроде, неплохую обещает. Привязать к себе хочешь? Выкуси! Ладно, дед, пока ты в силе, играем по твоим правилам".

— Благодарствую, Терентий Степанович за вашу заботу, — я склонил голову в коротком поклоне. — Вы меня знать не знали, а помогли в трудную минуту так, как близкие люди иной раз не помогут. Благодарю вас от всей души.

— Уважение в тебе есть — это хорошо, — на лице содержателя расплылась довольная улыбка, — поэтому скажу так: работой честной отблагодаришь, да доверие оправдаешь, вот и будем мы с тобой в расчете.

Старый урка, понятное дело, мне не очень верил, но при этом старательно показывал мне свою доброту и расположение. Даже намекнул, что я тут человек чужой, никого не знаю, но если буду делать все правильно, то есть беречь хозяйское добро и стучать на своих коллег по работе, то он готов мне помочь устроиться в этой жизни. Мое будущее рисовалось мне так: сначала ко мне пару недель будут присматриваться, а потом с ласковой улыбкой дед Терентий попросит им помочь в каком-нибудь "хорошем" деле. Например, постоять на стреме, при налете на склад, а уже на следующий раз попытаются повязать меня кровью. Дело это не быстрое, прикинул я, а значит, у меня есть надежда забрать деньги за свою лошадку, заодно обвыкнусь, потрусь среди народа, а потом на поезд и поминай, как звали! А будет возможность, так и кассу этого старого хрена тряхну! За мной не заржавеет!

После принятия на работу, началось знакомство "с членами рабочего коллектива". Семена мне представили как торгового человека, который занимается закупкой товара и продуктов.

— Он же, Егор, будет тебе привозить товар в лавку и отдавать под запись.

— Понял.

— Это Кирьян, — старый вор указал на мужчину, который уже спрятал нож за голенищем сапога и теперь смотрел на меня. — Иногда он будет привозить товар.

Встретившись взглядом с Кирьяном, сразу понял, что это их штатный убийца. Взгляд холодный и пустой. Мне доводилось встречаться с такими людьми в прошлой жизни.

— Анастасия, у нас здесь главная хозяйка, всем ведает. Про всех рассказал, а теперь можем и за стол садиться. Настя, распорядись.

— Сейчас все будет, — и женщина, вскочив с места, метнулась к двери.

Дальше для нас, с Мишкой, устроили торжественный ужин, где я, наверно, впервые за весь прошедший месяц наелся, как говорится, от пуза. Стол был простой, но обильный. Две большие глубокие миски, наполненные с горкой дымящейся тушеной картошкой с мясом, свежая зелень, домашний ноздреватый хлеб, порезанный ломтями, две бутылки самогона. За едой почти не говорили, перебрасывались в основном общими фразами и что меня больше всего удивило: пили все в меру. Когда я отказался от самогона, больше предлагать не стали. После того, как со стола стали убирать, нас с Михаилом аккуратно выставили из избы, а чтобы мы не сильно скучали, отправили с нами Настасью. Сели мы вместе на завалинке, а женщина, усевшись, между нами, сразу засыпала нас вопросами. Что, где, откуда. В основном отвечал Мишка, но пришлось кое-что рассказать и мне. К этому времени двор стал заполняться крестьянскими повозками, да и сумерки уже были близко. Шумные разговоры, ржанье лошадей, скрип колес наполнили двор. Вскоре Настасья встала.

— Извините, гости дорогие, идти мне надо. Работа сама себя не сделает.

На рассвете, восток только начал светлеть, меня разбудил Васька. Этой ночью я спал в богатой части постоялого двора, в светелке, на железной кровати с матрасом. За занавеской сладко сопел носом Мишка. После того, как привели себя в порядок, попили чаю, мы выехали на телеге, которой правил Семен. В телеге, как он объяснил, везет в мешках выделанную овчину и кое-какие продукты.

— Какие дела у вас, парни, в городе? — первым делом поинтересовался Семен. — Не стесняйтесь, говорите, как попу на исповеди, глядишь, что хорошее присоветую. Может, желаете девочек горячих? Или до картишек азарт имеется?

— Срамота бесовская, — буркнул я, перекрестился и забормотал молитву.

— О, как! — наигранно удивился Степан. — Ты же наш, обратник. Чего тогда людских радостей чураешься?

— Не ваш я, а домзак — это было испытание, посланное мне богом, за грехи мои, — продолжал я играть роль старовера, но при этом чувствовал, что перегибаю палку.

Бандиты знали от Антипа и его сына, кто я, но при этом пока видели перед собой молодого парня, который не знает жизни и сейчас пытается спрятаться за верой. Сообразительный, грамотный, а самое главное, наполовину свой. Беглый, да еще руки в крови. Осталось только, не торопясь, обратить в свою веру и в их рядах появится новый вор и бандит. Вот и сейчас, Семен, явно по указке главаря меня обрабатывал, правда, без особых ухищрений, напрямую.

— А вон, Мишка, нам рассказывал, как ты убивал. Это как?

— Людей хороших защищал от бесов в человечьем обличье. Знаю, что грех на мне большой, знаю, что не отмолить мне его никогда. Да и не могу я больше быть старовером, теперь стал просто человеком, с любовью божьей в сердце. Мне только и осталось надеяться, что будущими своими делами я смогу искупить хоть часть своих грехов.

— Вон ты как повернул. Ладно, поглядим, куда тебя кривая выведет, — подвел итог нашему разговору бандит.

Судя по тону, мои слова ему не понравились. Михаил, который чувствовал себя виноватым передо мной, во время этого разговора все время отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом, вдруг неожиданно вспылил: — Что ты, Егор, своей верой всем в глаза тычешь?! Ты что, поп, проповеди нам читать?! Ты, теперь как мы! Вот и живи, как все!

Я промолчал. Несколько минут ехали молча. Разговор снова начал Мишка.

— Слышь, Семен. Ты про салон мамзель Фуко слыхал?

— Не только слыхал, Мишка, но и бывать пришлось. А ты что, парень, туда намылился?

— Так интересно. Мне про него рассказывали. Говорят, там французка голая на столах пляшет.

— Ай, босота! Мамзель ему подавай! А просто девок не хочешь?

— Не, я не против, — пошел в отказ Мишка. — Просто посмотреть страсть как охота на это безобразие.

— Брось! Ежели желаешь, так сведу в одно заведение. Девки там знатные, все при них, не какие-нибудь там курвы. А главное, дуралей, дешевле это дело станет, раза в три!

Разговор сразу оживился. Один с увлечением рассказывал, а другой не менее увлеченно его слушал. Я молчал, глядя по сторонам. Мимо нас иной раз проезжали телеги с крестьянами, выехавшие чуть позже нас, так как основная масса подалась в город на рассвете, когда мы еще пили чай.

Сначала показались золотые купола церквей, потом стали видны городские здания. Окраина представляла собой ветхие, покосившиеся домишки с деревянными тротуарами. Дальше все пошло вперемешку, где брусчатка, где деревянный тротуар, где каменные дома в несколько этажей, а где самая настоящая деревянная изба. Народу, на улицах, несмотря на утро, было довольно много. Часто встречались женщины-домохозяйки с корзинами, но немало было и мужчин, правда, не пролетарского вида. Светлые полотняные костюмы, летние шляпы, они ехали на извозчиках, шли пешком, помахивая портфелями.

"Нэпманы?".

Народ был по-разному одет. Кто в пиджаке и сапогах, кто в рубашке и при ботинках. Женщины щеголяли в разноцветных шляпках модели "колокольчик", как мне потом сказали. Многие из них были коротко пострижены, а некоторые шли и курили. Женские платья светлых оттенков, чуть ниже колена, резко контрастировали с длинными, почти до земли, широкими, темных оттенков, юбками. По глазам резанула, стоящая на перекрестке, группка мальчишек, одетых в немыслимое рванье. Трое из них стрижены почти наголо. Уже потом я узнал, что это беглецы из приемника. Во время облав их отлавливали и сдавали в приемники, где мыли, стригли, а одежду пропаривали, после чего отправляли в детские дома, но подростки по дороге или прямо из приемника довольно часто бежали. Прохожие, как было видно, старались их обходить как можно дальше.

Из транспорта на улицах были пролетки и ломовые телеги. Встречались и грузовые автомобили, а из легковых видел всего пару штук, или мне так повезло. Мели мостовую дворники азиатской внешности. Прошел мимо нас с тележкой тряпичник: — Беру старье! Тряпки! Кости!

В толпе прохожих бегали мальчишки-газетчики, выкрикивая заголовки новостей. На стенах домов и афишных тумбах висели объявления, реклама и плакаты политического содержания. Проехали под транспарантом, натянутом на фонарях, с неопределенной надписью: "Выполним план великих работ". На следующем перекрестке я увидел подростка с лотком, на котором лежали пачки папирос и сигарет.

— Зефир! Зефир! Лучшие папиросы — почти даром! — крикнул он, когда мы проезжали мимо.

Семен слегка повернул голову в мою сторону, и через плечо бросил: — Ты как, старовер? Кокаинчику не желаешь?

После этого непонятного мне вопроса, оба весело рассмеялись, словно Семен удачно пошутил. Позже я узнал, что у продавцов папирос, без особых проблем, можно было купить порцию кокаина.