Она касалась его ногтями и кончиками пальцев, постепенно спускаясь от пальцев рук к пальцам ног, скользя, казалось, прямо вдоль чувствительных веточек нервов, что тянулись под его кожей. Элари замер, почти не дыша. Плавая в истоме, он едва заметно вздрагивал, когда Иситтала касалась его самых чутких мест. Она постепенно усложняла пытку, доводя её до самых высших ступеней, и раз за разом подводя сладкую истому юноши к последнему пределу сопротивления. Мышцы Элари начали невольно вздрагивать, он закусил губу... потом, неожиданно для себя, рванулся, поймал девушку, обвил её руками и ногами... и негромко вскрикнул, когда их тела слились в единое целое. Иситтала двигалась очень умело и он, скрестив босые ноги на её узкой пояснице, порой переставал дышать от удовольствия. Она откидывалась назад, когда он ласкал её грудь, их бедра сплетались...
Это тянулось целый час, как показалось Элари, потом он умер, растаяв в яростном белом свете, и родился заново. Так с ним не бывало ещё никогда, — а ведь девушки не раз удивлялись силе его чувств...
Они долго купались, потом сели рядом и говорили несколько часов, иногда касаясь друг друга. Элари было очень хорошо, он чувствовал дикую радость просто потому, что любимая рядом, перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и с ней можно говорить обо всём. Его не смущало, что говорит в основном он, а она только слушает, что ради него она нарушила закон. Напротив, его радовало, что нашлась та, кто понимает его, и ей можно рассказать всё, о чем он думал, и всё, что он пережил, не скрывая, и не стесняясь ничего. Когда он замолк, ему уже нечего было сказать. Её лицо приняло странное, тревожное выражение.
— Я рада, что не ошиблась в тебе, — наконец, сказала Иситтала. — Но ты ещё совсем мальчишка. Вначале я не хотела этого, но теперь я помогу тебе. Тебе не хватает лишь знаний и опыта, — всё остальное у тебя есть. А теперь пойдем спать, — она усмехнулась, поймав его взгляд. — Просто спать. Я бы не против, но ты так устал...
Элари и в самом деле устал. Когда они добрались до стоявшей в нише постели и погрузились в мягчайшую глубину перин, юноша уснул почти мгновенно.
Но засыпая он понял, какой полной и мудрой может быть любовь.
10.
Рассвет он проспал, а утро выдалось мрачным и пасмурным. Одинокий Элари долго бродил в саду, вздрагивая от сырого холодного ветра. Настроение у него было хмурым, — похоже, о нем все забыли. Когда он проснулся, то не нашел ни Иситталы, ни вообще никого. Ему оставили завтрак, но это было слабым утешением.
Элари так задумался, что вздрогнул от неожиданности, заметив подошедшего Суру. Его друг был так же тих и задумчив, как и он сам.
— Знаешь, я не представлял, как можно любить, — смущенно сказал файа. — Стоило мне узнать её, — и другие выпали из моей души начисто!
— Да? — Элари улыбнулся, краем рта. — А я люблю её... и она меня тоже любит... я думаю. Она столько мне рассказала... Правда, что ваш народ раньше жил в совсем другом мире? И что сейчас тоже живет?
— Я не знаю, — мысли Суру в этот миг были ещё далеко.
— Она сказала, что мы... что вы... что ваш народ, — осколки, оторванные от целого, что нет надежды вернуться, и надо просто жить... что здесь... — Он не успел договорить, заметив, что Иситтала идет к ним, в легких сандалиях и похожем на тунику белом платье, толстом и явно очень теплом. На её густейшей, падавшей на спину черной гриве покоился массивный обруч из резного серебра, делая её похожей на принцессу. На её тяжелом поясе из чеканных квадратов вороненого железа висел длинный кинжал, ножны второго она держала в руке.
— Нам надо поговорить, — спокойно сказала она.
Суру безмолвно кивнул и пошел прочь. Элари удивленно смотрел ему вслед. Он уже знал, что некоторые файа более равны, чем другие, но не представлял, — насколько. Сейчас он понял.
— Ты... ты... ты любишь меня? — он заговорил о том, что считал самым главным.
Тотчас на лице Иситталы вновь появилось это странное выражение, — в этот миг она презирала его.
— Посмотри на меня, мальчишка. Могу ли я провести день, а потом ночь с тем, кого не люблю?
— Н... нет, — вдруг оробев сказал Элари.
— Я уже выполнила свой долг — подарила моему народу двух сыновей. А теперь получила третьего, — взрослого! — она фыркнула. — Да, я тебя люблю. Люблю! Но сейчас страшные времена, и я не хочу, чтобы любимый ушел от меня навсегда. Я ненавижу страдание. Я не хочу страдать. Если я люблю кого-то, я хочу, чтобы он жил! Я ненавижу истории, в которых умирают влюбленные, — это не трогательно, это просто мерзко и страшно.
— Но при чем же тут я?
Она взглянула на него. На миг её лицо приняло высокомерное выражение.
— Не забывай, где ты находишься. Не забывай, что лежит за этими горами. Каждый год кто-то... или что-то... приходит оттуда, и крадет людей... файа... почти каждый год, иногда и по нескольку раз в год. Оно — или они — неуловимы, но они крадут не всех, не тех, до кого легче добраться. Им нужны только те, у кого впереди ещё весь жизненный путь, и светлая душа. Они приходят не за жизнью, — они охотятся за нашими лучшими душами... и ещё больше наших лучших душ сгинуло в пустыне, пытаясь настичь охотников. Последнее похищение было почти год назад.
— Значит я — следующий? — Элари был скорее удивлен, чем испуган.
— Нет. Просто один из тех, кто подходит им. Одна жизнь в год, — так мало для сорока тысяч, чтобы они принимали это всерьёз! Я не думаю, что это что-то... сверхестественное. Скорее, среди нас, файа, завелась мерзость. А с ними можно драться. Их можно убивать. Держи, — она протянула ему отделанные латунью кожаные ножны.
Элари осторожно вытянул из них длинный кинжал с резной серебряной рукоятью и клинком из синей стали, таким острым, что кромки не было видно. Он был тяжелым и очень плотно лежал в руке. Такой же кинжал, — он лишь сейчас это заметил, — висел на бедре Иситталы.
— Я бы охотней дала тебе пистолет, но у нас есть только это. Всегда носи его с собой. Не расставайся даже в воде. Ночью ложи под подушку. Даже когда занимаешься любовью, — всегда держи под рукой. Запомни, — если оружие дальше, чем ты можешь дотянуться, — у тебя его нет.
— Но я не умею с ним обращаться!
— Странная речь для юноши, убившего сурами ножом! Что ж, я тебе покажу... — она вдруг прянула назад, и выхватила свой кинжал.
Её движения походили на танец и были завораживающе красивы. Элари слишком поздно понял, что просто не может уследить за мельканием смертельно длинного клинка. Она же убедилась, что он не смотрит, что она делает, а просто любуется движениями её гибкой фигуры.
— В этом твоя беда. Ты любишь красоту, но тебе не хватает твердости. Если ты хочешь убить этим, — она взмахнула кинжалом, — не тыкай, а бей так, — она вскинула руку, и кинжал полетел вперед, как копьё. — Бей в глаза. Или в горло, вот так, — она сделала широкий взмах, словно орудуя мечом. — Если у тебя нет ножа, — всё равно бей в горло. Бей, не подходя ближе, чем на расстояние вытянутой руки, бей, и тут же отходи, — так ты если и не победишь, то останешься жить. Не забывай о второй руке. Ей можно отвлечь врага, а потом... — она сделала взмах, словно распарывая живот.
Элари покоробила эта равнодушная безжалостность.
— Но я не смогу!
— Даже когда будешь драться за свою жизнь? Или за жизнь любимой? Не забывай, что история пишется теми, кто остается жить. Да, убивать страшно, — но умереть, оставив землю мрази, гораздо страшнее! Если воин пал, не взяв прежде жизни врага, мы считаем его смерть позорной. Ладно. Вряд ли я буду хорошим учителем, — ты больше смотришь на мои бедра, чем на руки, но я нашла того, кого ты будешь слушать. Икки!
Из зарослей выбрался высокий гибкий юноша в темной одежде неопределенного цвета. На его босых ногах были ременные сандалии, поверх куртки надет панцырь из стальных пластин, — он покрывал его плечи и спускался до верха бедер. На его боку висел короткий меч. Голова юноши была непокрыта и густая черная грива касалась плеч.
— Иккин Кимириин, — представила Иситтала. — Он возродил военное искусство древности, раз уж у нас нет возможности пользоваться современным. У нас есть уже пара тысяч таких, но лишь немногие действительно хороши. Он будет учить тебя.
— Постойте, а солдаты? Здесь гарнизон в двести... файа.
Иситтала приподняла верхнюю губу в свирепой усмешке.
— Они не здесь, в Унхорге — это наша единственная крепость в Темрауке... наше первое селение в этом мире. Там установлена Великая Машина, которая должна была нас защищать... она давно сдохла. Но её продолжают охранять двести наших лучших солдат.
— И их нельзя вызвать сюда?
— Они должны стеречь Машину. Таков обычай. У них пятьсот стволов в арсенале и пушки, но они не подчиняются никому. Хранитель Машины, Энтиниин, умер. Он был очень стар. Сейчас там главный Ньярлат, и он подчиняется лишь себе. Правда, мы поставляем им продовольствие... но их собственных запасов хватит ещё на пару лет. Раз в год туда идут караваны, — мы везем им продукты, сменяем воинов, и всё. Здесь их почти нет. Суру и гарнизон форта, — вся армия Лангпари.
— А форт?
— Там всего две шестидюймовки, и снарядов осталось немного. На сторожевике тоже.
— Так мы будем сражаться с сурами вот этим? — Элари поднял кинжал, поняв, что не ошибся в предназначении Байгары. Но файа не обратили на это внимания. На лице Иситталы вновь появилась свирепая усмешка.
— Если повезет — нет. Когда сурами полезут к нам, мы их так ошарашим... Ничего конкретного, правда, не обещаю, — сам увидишь.
— А всё же? — Элари был непреклонен.
Она вновь усмехнулась.
— Ладно. Пошли.
11.
Всего через пару минут они вышли к странному сооружению. Элари сперва принял его за холм, потом заметил врезанный в землю железобетонный портал, наглухо перекрытый стальными воротами высотой метров в пять. От этого портала, от косых срезов его невиданно толстых стен, от массивных выступов стали веяло несокрушимостью. Холм окружала сложная и высокая изгородь из колючей проволоки, натянутой на белых роликах. За ней и на вершине холма серели низкие укрытия для стрелков, почти невидимые в густой высокой траве. Сбоку от ворот, на краю залитой бетоном площади, стоял настоящий бункер, — покатый, приземистый, с тремя амбразурами, сейчас прикрытыми изнутри стальными заслонками.
Внутри ограды расхаживали скучающие стражи, — несколько рослых мускулистых девиц с волосами, собранными в тяжелые узлы на затылке. У всех были длинные ножи и длинные луки с колчанами.
— Некоторые думают, — Иситтала мотнула головой, — что символ Садов, — это наши ноги, скрещенные на задах мальчиков. Сомневаюсь, что они видели это. Правда, там, в бункере, сидит ещё пара парней. У них чуть ли не единственные пистолеты во всем Лангпари, но там самое уязвимое место, — ворота открываются по сигналу оттуда. Замок кодовый, но всё же...
— Зачем мне это знать... что бы там ни находилось?
Она вновь усмехнулась — усмешкой хищницы.
— Я не думаю, что ты нас предашь... если прежде не лишишься рассудка от боли. Там бомбы.
— Какие бомбы?
— Атомные. Тот реактор и то здание, — всё это строилось ради вот этого. Тут, в горах, есть уран. В том здании его очищали... обогащали... Часть шла в реактор, чистый уран — в бомбы. Точнее, в шестидюймовые снаряды. Завод давно и безнадежно остановлен, — сейчас уже никто не знает, как он работал. Это было так давно... Реактор остановился сам, когда вышло горючее. А снаряды остались. Их всего восемнадцать, и они слабые, — по три килотонны каждый, — но это всё же лучше, чем ничего. Ещё тридцать таких же, — в Унхорге, но я сомневаюсь, что мы их когда-нибудь получим. За этими воротами стоит шестидюймовая самоходная гаубица. Мы можем стрелять из неё куда угодно... конечно, когда ветер дует в море. Иначе мы убьем сами себя.
Элари промолчал. Конечно, он слышал об атомном оружии, но его разрушительная мощь казалась ему сказкой, не имеющей отношения к реальной жизни. Увиденное не поразило его, но ему стало спокойнее.
— Ладно, — сказала Иситтала. — Пошли учиться.
12.
Раньше Элари не приходилось стрелять из лука. Он полагал, что для этого нужна богатырская сила, но стоило ему рвануть тетиву, — и лук с треском сломался пополам в его руках. Юноша ужасно смутился, но Иккин просто спокойно принес новый лук. На сей раз, Элари тянул аккуратней, но лук постигла та же участь. Он недоуменно оглянулся.
— Из таких учатся стрелять наши дети, — пояснила Иситтала. — А ты уже не мальчик. Икки, принеси свой!
Лук Иккина выглядел ужасно, — он сделал его из полос рессорной стали, прикрепив их к ручке болтами. Вместо тетивы было несколько шнуров, растянутых на роликах. Чтобы тетива не резала пальцы, Иккин насадил на неё цилиндр из губчатой резины, но силища у этой самоделки была страшная, — когда он выстрелил, стрела с тупым стуком наполовину вошла в ствол ближайшего дерева.
— А зачем ролики? — спросил Элари.
— Блок, полиспаст, — чему тебя учили в школе, бледнолицый оболтус?
Юноша смутился, хотя уже понял, в чем дело.
— Возьми и попробуй сам, — Иккин протянул ему лук.
Оружие оказалось тяжелее, чем думал Элари, и тут тетиву не получалось натянуть одним усилием, но он всё же сумел оттянуть её до уха и выстрелить. Стрела не попала в мишень, но то, что она вообще воткнулась в край щита, несказанно его поразило. Чтобы повторить результат, ему понадобилось множество попыток, хотя сама идея оружия, в котором всё зависело от силы его плеч, твердости рук и верности глаза, очень ему понравилась.
Этот день показался Элари бесконечным. До вечера он учился стрелять из лука и владеть ножом. Его учили попеременно Иситтала и Иккин. Он также познакомился с метательными иглами, — старинным оружием файа. Иккин принес набедренную перевязь, похожую на патронташ. В ней помещалось два десятка игл, узких крестовидных клинков с тонкими ручками, расширявшимися к концу. Опытный воин мог пробить ими грудь или череп противника с двадцати шагов, — файа брали иглы, если не могли взять лук. Иситтала показала ему и ещё кое-что, — баночку с темным смолистым веществом, пахнущим приторно и сладко. Такие же баночки висели на поясах охранниц, рядом с колчанами.
— Яд? — догадался Элари.
— Мгновенно действующий. Ну, не мгновенно, — пятнадцать секунд, минута, — смотря куда попадешь. Стрелой трудно убить наповал. А если мы убиваем, мы должны убивать быстро. Мучительство, даже мучительство врага, — опасная мерзость... к тому же, это эффективнее.
В конце концов, Элари просто устал от подобных объяснений. Иситтала предложила ему погулять, и он охотно согласился. Они побрели по засыпанным галькой дорожкам, держась за руки и улыбались, глядя друг на друга.
Иситтала привела его к северной окраине Садов, где под стеной виднелось небольшое плато. Среди серо-белых мраморных скал зияла древняя каменоломня с испещренными надписями стенами. У подножия скал бурлил родник. Правее, на выпуклой и гладкой, тоже мраморной скале, были высечены гибкие фигурки с копьями в руках и бегущие от них антилопы, — кто-то из юных обитателей Садов выразил тут свою тоску по временам каменного века.
