— Аврора, — ответила я.
— А куда мы идём?
— Домой, к папе. Он, наверно, уже беспокоится.
— А мама? — спросил Гриша.
— Мама уехала, — ответила я. — Она больше никогда не обидит тебя и не ударит.
Я закутала его в свою куртку, взяла на руки, и мы полетели. Он совершенно меня не боялся. Доверчиво прижимаясь головкой к моему плечу, он спросил:
— Ты ангел, да?
Не зная, что ответить, я спросила:
— А ты как думаешь?
— Ангел, — с уверенностью повторил он.
Я опустилась на крышу дома, соседнего с Гришиным. Крепко держась за меня, мальчик смотрел на светящееся окно на четвёртом этаже. Это было его окно.
— Ну всё, ты почти дома. А мне пора.
— Ты прилетишь ко мне ещё? — спросил Гриша.
У меня встал в горле ком.
— Обязательно, — пообещала я. — Когда у тебя день рождения?
— Шестнадцатого июля, — ответил он.
— Вот тогда я к тебе и прилечу.
Я спланировала с крыши на землю. Кнопка домофона, мужской голос. Звонкий Гришин голосишко: "Папа, это я!"
А в психиатрической больнице сегодня стало одним пациентом больше — точнее, пациенткой. В ближайшие несколько лет новых попыток похищения Гриши можно было не опасаться.
4.16. Новая сестра
Церемониальный зал был озарён трепещущим светом жаровен и факелов. Я, облачённая в кольчугу и серый плащ, окружённая фигурами в таких же плащах, стояла на коленях перед троном Великого Магистра, а Оскар провозгласил надо мной:
— Сестра Аврора Магнус, тебе присваивается звание младшего магистра и предоставляется право обучать новых членов Ордена.
Я приняла из его рук кинжал в богатых ножнах и поцеловала рукоятку.
После церемонии Оскар сказал:
— У нас новая сестра. Скоро будет посвящение, и тебе нужно присутствовать. Кстати, она попросила, чтобы её наставницей стала ты.
— Я? — удивилась я.
— Да, ты, — улыбнулся Оскар. — Азам её обучала Эйне, но искусству проникновения в сердце теней она хочет обучаться у тебя.
4.17. Ровена Орландо
Я стояла среди младших магистров, в сером плаще с поднятым капюшоном, с кинжалом в руках. Новой сестрой, которая, неумело выговаривая слова на Языке, произносила приветствие, была Юля. Как и я когда-то, она называла себя "безымянной" и была одета в кожаные штаны и обувь, как у древних викингов, в льняную рубашку и кольчугу. Ответом на её приветствие был лязг двадцати девяти клинков младших магистров, вынутых из ножен и снова вложенных.
Оба символических боя она провела прекрасно, не дрогнула, когда её ранил меч старшего магистра, а когда я среди прочих подошла, чтобы срезать кинжалом прядку волос с её головы, она, стоя на коленях и держа в руках поднос, улыбнулась мне. Не ответив на её улыбку, я взяла пальцами довольно большую прядь, обрезала и бросила на поднос.
Старший магистр выкликнул:
— Ровена Орландо!
И я вместе с хором всех остальных трижды повторила:
— Ровена Орландо! Ровена Орландо! Ровена Орландо!
Юлины крылья были окроплены кровью, и она подошла ко мне.
— Аврора, не согласишься ли ты быть моим другом на эту ночь?
4.18. На крыше небоскрёба
— Юль, зачем ты это сделала?
— Аврора, меня теперь зовут Ровена Орландо.
Мы сидели на самом краю крыши небоскрёба. Перед нами раскинулось море городских огней. Румянец сошёл со щёк Юли, исчез навсегда тропический загар, а когда она улыбалась, видны были чуть выступающие клыки. На пальце у неё блестел коготь. Её глаза стали темнее, глубже сидели в глазницах, но я не могла не признать, что она даже похорошела, только красота её была мертвенная, жутковатая.
— Мне не нравится это имя!
— Почему? По-моему, красивое. Ты просто ещё не привыкла. Зачем, спрашиваешь? Я хочу быть с тобой, Аврора. Я знаю, о чём ты сейчас хочешь спросить. Да, я хорошо подумала и всё взвесила. Это было серьёзное решение, принятое не впопыхах, не под влиянием импульса. Нет, я обдумала его. Как человек я мало что стою и почти ничего не могу сделать... Теперь я буду гораздо сильнее и смогу намного больше!
— О чём ты говоришь, Юля?
Она дотронулась пальцем до моего носа.
— Ровена. Меня зовут Ровена, запомни. Это во-первых... А во-вторых, неужели непонятно? Ты единственная в этом Ордене делаешь что-то стоящее! Мне плевать на Орден... Единственное, чего я хочу, это быть с тобой и помогать тебе в том, что ты делаешь.
Я сказала:
— Только не говори об этом Оскару. Ему это не понравится.
— Да мне плевать и на Оскара.
— Ну нет, пока он старший магистр, плевать на него тебе никак нельзя.
— Ну, пусть так... Но я всё равно хочу быть с тобой. Мы будем отличной командой! Я знаю, знаю, что ты сейчас скажешь... "Я работаю одна". Такие, как ты, всегда так говорят. Но позволь мне помогать тебе!
Я стиснула её руку, лежавшую на моём колене.
— Юля, я не это хотела сказать. Я хотела сказать вот что... Я понимаю, ты видишь в этом какую-то романтику. А никакой романтики нет, есть только кровь, смерть, убийство! Со стороны может показаться, что я делаю какое-то благородное дело... Так вот, даже такое дело — плохое оправдание для убийства. По сути, я делаю то же самое, что и все эти чудовища, только моей пищей становятся плохие люди — плохие в большей или меньшей степени. У убийства нет оправдания, даже какие-нибудь там благие цели. Всё это чушь! Я не могу не убивать по простой причине: я хочу есть. Я только стараюсь убивать с маломальской пользой для общества... Если это можно назвать пользой.
Она придвинулась ко мне и обняла за плечи.
— А чем же, как не пользой, можно это назвать? Ты избавляешь общество от подонков. Многие из них смогут уйти от людского правосудия, но от твоего правосудия никому не уйти. Ты беспощадна и справедлива. Ты всё видишь. Ты всё знаешь. Ты не ошибаешься. Тебя нельзя купить, потому что деньги не имеют для тебя такой ценности, как для людей.
Она говорила ещё долго, очень восторженно и убеждённо. Я не мешала ей, только смотрела на её бледные щёки и с печалью думала о том, что их больше никогда не окрасит румянец. Вдруг моё сердце стукнуло и болезненно сжалось. Я перебила её восторженный монолог на полуслове вопросом:
— Юля, это она с тобой сделала это?
Она не сразу поняла. Я повторила вопрос:
— Кто тебя сделал такой? Эйне?
Она покачала головой, гладя меня по плечам.
— Нет, Аврора. Я удостоилась чести кровно породниться с Оскаром. А Эйне... Она мне сказала, что я тебе стала не нужна, что я наскучила тебе, но я ей, конечно, не поверила. Одно время я даже думала, что она с тобой... — её голос дрогнул, — что она с тобой что-то сделала. Она в последнее время стала такой невыносимой! Такая зануда! Сплошной депрессняк. Потому я и попросила, чтобы меня перевели в ученицы к тебе.
Я спросила:
— А если я буду занудой, ты меня тоже бросишь?
Она засмеялась.
— Нет, ты не будешь занудой... Ты не такая. За это я тебя и люблю.
4.19. Ангелы тоже плачут
Я сидела в городе Ярославле на крыше дома, что стоял напротив Гришиного. Кончилось застолье с родными, подарки были открыты, но чего-то не хватало. Гриша вздыхал и поглядывал в окно. Он ждал, и я знала, что он ждал меня. Он думал, что я его обманула.
Но я не собиралась его обманывать. Я просто ждала ночи.
Ночь настала, отец уложил Гришу спать, выключил свет и ушёл. Гриша полежал немного, а потом побежал к окну и стал его открывать. Открыв его настежь, он окинул взглядом улицу и небо. У меня засосало под ложечкой, но я ещё выжидала. Грустно вздохнув, он вернулся на кровать и сел, обхватив руками колени.
Под окном Гришиной комнаты рос тополь, и одна его ветка протягивалась почти к самому окну. Я слетела с крыши и опустилась на неё. Через секунду Гриша подбежал из глубины комнаты. Его глазёнки сияли.
— Ты прилетела! А я ждал, ждал... Думал, ты не прилетишь!
Я вскочила на подоконник и спустилась в комнату.
— Ш-ш, — сказала я, приложив палец к губам. — Папу разбудишь.
Его тонкие мальчишечьи руки обвились вокруг моей шеи, и у меня стало щекотно на сердце. Прижимая его к себе, я стояла у открытого окна, и мы смотрели друг другу в глаза.
— Ну, как ты, малыш? У тебя всё хорошо?
— Да, — сказал он. — Мы с папой живём хорошо. Я закончил на все пятёрки, только по русскому у меня четвёрка. Я ездил к бабушке в деревню. Мне удалили миндалины, но это ещё в марте. Было страшно, но я не боялся!
Он выпаливал все свои новости, а я слушала, чувствуя, как в груди что-то тепло сжимается. Вдруг он спросил:
— Ты ведь везде летаешь?
— Да, — ответила я. — Я по всему миру летаю. А что?
Гриша помолчал, потупив взгляд, а потом спросил:
— Ты не видела маму?
Моё сердце заколотилось, если можно назвать этим словом частоту пульса, равную тридцати ударам в минуту. Месяц назад мать Гриши умерла в психиатрической больнице.
— Гришенька, — сказала я. — Я должна сказать тебе правду. Твоей мамы уже нет на этой земле.
Он не заплакал, только шмыгнул носом и сказал:
— Она на небе, да?
— Да, — сказала я.
— И ей там хорошо? — расспрашивал он.
Что я могла ему сказать?!
— Да, Гриша. Она в раю. Но она помнит и любит тебя. И она видит тебя.
— И значит, она знает, что я закончил только с одной четвёркой?
— Разумеется. Она просила меня передать тебе, что она поздравляет тебя с днём рождения и желает тебе всего самого, самого хорошего, что только есть на свете.
— А когда ты будешь там, ты можешь ей передать, что я... — Гриша опять шмыгнул носом, — что я на неё не сержусь?
— Обязательно передам.
От кома в горле мой голос прозвучал глухо. Я ещё полминуты не могла говорить, уткнувшись лицом в Гришино узкое плечико и гладя его вихры.
— Разве ангелы плачут?
— Иногда.
Я улыбнулась и смахнула слезу. Он вдруг вспомнил о гостеприимстве.
— Хочешь торт? Там ещё остался кусок.
— Нет, Гришенька, спасибо. Я не ем то, что едят люди.
— А что ты ешь?
Я выкрутилась:
— Я живу на солнечной энергии.
— Как солнечные батареи? А если весь день пасмурно?
— Я могу взлететь выше облаков и набраться столько энергии, что надолго хватит.
— А ты принесла какой-нибудь подарок?
Я сказала:
— Я долго думала над тем, что тебе подарить. Твои родные подарили тебе много хороших вещей, и мне не хотелось бы повторяться. Я хочу подарить тебе нечто совсем другое. — Я забралась на подоконник. — Сегодня мы будем летать.
Он даже подпрыгнул и пискнул от восторга.
— Классно... А куда мы полетим?
— Куда захочешь. Весь мир наш. Залезай.
Он вскарабкался на подоконник. Я раскрыла ему объятия.
— Держись крепко.
Он обхватил меня за шею руками, я прижала его к себе, и мы выпрыгнули из окна. Секунду мы падали, и в широко распахнутых глазах Гриши мелькнул испуг, сердечко зашлось, но за моей спиной раскрылись крылья, и мы взмыли в ночное небо. Открытое окно осталось далеко, исчез из виду и дом, остались только ветер, небо и звёзды.
4.20. Каникулы на острове
Лазурная волна, набегая на берег, пенилась и шипела. Закатное солнце озаряло пляж густым розовым светом, и я сидела, зарыв пальцы босых ног в тёплый песок. Закрыв глаза, я слушала прибой.
Знакомый звук хлопанья больших крыльев, и солнце заслонил собой стройный силуэт. Пока я поднималась на ноги, Юля бежала ко мне вприпрыжку, одновременно раскрывая объятия. Повиснув на моей шее, она радостно сообщила:
— Я всё сдала! Уж они придирались, придирались, но так ни до чего и не смогли толком докопаться!
Я покружила её.
— Молодец... Я и не сомневалась, что ты сдашь. Устала?
— Как собака, — засмеялась она, опускаясь на песок.
Мы улеглись рядом, держась за руки и глядя в закатное небо. Она сказала:
— Неделю оттягиваемся на острове, а потом приступаем.
— К чему? — спросила я.
Она так удивилась, что даже села.
— Как это — к чему? К делу нашей жизни! И плевать нам, что думает об этом Оскар и все они.
4.21. Взмах шашкой
"Аврора!"
Голос Гриши прорвался сквозь пелену ночной метели. Жалобный, испуганный, он моментально взвёл меня в состояние боевой готовности.
"Аврора!"
Я услышала его не ушами — сердцем. Юля увязалась за мной:
— Раз мы команда, то это и моё дело!
На пререкания не было времени, и я позволила ей последовать за мной. Мы помчались в Ярославль что было духу.
Гриша и его отец, связанные, с заклеенными скотчем ртами, сидели рядышком на крыше дома. Ветер трепал полы плаща Дезидераты и её распущенные волосы цвета тёмного шоколада. В руке у неё была обнажённая казачья шашка. Казак, вероятно, пал её жертвой, а шашку она прихватила как сувенир.
— Привет вам, предательницы! — крикнула она, когда мы с Юлей приземлились на крыше. — Тебя, прекрасная Ровена, я не ждала, но всё равно рада видеть.
— Зачем ты схватила их? — крикнула я. — Отпусти немедленно!
— А я раскусила тебя, Аврора, — ответила она. — Раскусила вас обеих! Вы сочувствуете людям. Заводите себе среди них друзей! Уж не считаете ли вы их лучше нас?
— Дези, перестань дурить, — сказала я.
— Я давно за тобой наблюдаю! — закричала она. — С тех пор, как ты сказала, что тебе не нравятся оргии в клубе, я к тебе присматриваюсь! И знаешь, к каким выводам я пришла? Ты не уважаешь Орден, ты плевала на его устои! Ты сочувствуешь людишкам!
Она бросила мне шашку, а сама схватила Гришу и подняла в воздух.
— Защищай же своего маленького друга! Убей меня, а не то я убью его!
Глаза у неё были безумные. Она потрясала Гришу в воздухе.
— Дези, прекрати, — сказала я. — Дура, фанатичка! Зачем ты это устроила? Отпусти ребёнка, и давай поговорим! Если ты зла на меня, разбирайся со мной! Зачем впутывать в это ни в чём не повинных людей?
— Во-от! — воскликнула она, подняв палец. — "Ни в чём не повинных людей"! Ты сама, сама себя выдаёшь! Мне плевать на этих людей, я выпью их кровь и выброшу тела шакалам... Как это можешь сделать и ты. А могу и просто так швырнуть твоего маленького приятеля в их голодные пасти!
Она подошла с Гришей к краю крыши и подняла его над краем, держа его вытянутой рукой за рубашку на спине. Гриша мычал заклеенным ртом и болтал ногами.
— Не дёргайся, а то уроню! — засмеялась Дезидерата. И, обернувшись ко мне, сказала со злобной улыбкой: — А ещё мне известно, что у тебя есть маленькая сестричка, человек. Как ты о ней заботишься! Анонимно даёшь деньги на её нужды. Ты её, наверно, ещё и любишь!
Во мне заклокотала холодная ярость.
— Если ты хоть пальцем тронешь её...
— То что ты сделаешь? — засмеялась она с издёвкой. — Убьёшь меня?
— Именно, — сказала я.
— Ну, так попробуй!
И она сбросила Гришу вниз, к шакалам. Всё моё нутро страшно оборвалось. Я бросилась, чтобы успеть... ещё успеть подхватить его на лету, но она толкнула меня в грудь, и я отлетела назад, упав на спину. Какая-то тень молниеносно мелькнула у меня над головой.
