Потом стало тихо и Мёрси, под похрапывание Ильи и сопение Сашки, кое-как заснула.
— Я прочитал довольно много постапокалиптической литературы, — сказал Илья, не глядя на неё. Вообще, как она сегодня вылезла из ванной, вдоволь намывшись, Илья как-то сник. Вот и сейчас он говорил неохотно и с утречка налегал на пиво. Он — такой болтун и вдруг — играет в молчанку. Странно...
— Пост... чего? — спросила Мёрси.
— Постапокалиптической. Жизнь после апокалипсиса. К примеру, после атомной войны или, там, повального птичьего и одновременно свиного, гриппа.
— И чего?
— Херово. Там всегда главный герой мечет нож в глаз зомби, пуляет из ручного пулемёта, водит броневик, летает на самолёте, жрёт коллекционный коньяк и разжигает костёр одной спичкой. Он первым делом обзаводится автоматом, гранатами, базукой и мешком патронов...
— Понятно, — сказала Мёрси, вспоминая "Противостояние", о котором когда-то прожужжал ей все уши Пикачу.
— А самое главное, он набирает кучу жратвы, устраивается в деревенском доме из офигенно толстых брёвен, сеет горох и чечевицу, находит длинноногую блондинку и охотится с нею на зомби, американцев и других выживших. Сафари, в общем и целом. Нехило живёт такой человек. И одёжа у него, как у Мела Гибсона в фильме "Безумный Макс".
Мёрси подумала, что видала она в гробу такую литературу вместе с кино. Вон он... "постапо"... как его там?.. мир. Никакого Мела Гибсона и его ревущего автомобиля. Стой босыми ногами в холодной ванной и лей на себя тонкую струйку воды из ковшика. А потом вычёрпывай ополоски и аккуратно сливай их в ведро, стоящее в сортире. Для последующего смыва собственного дерьма. И туман. И патроны не стреляют...
И проклятые стринги совсем разорвались, когда она их стирала. Вдрызг. Не просить же у Ильи мужские трусы! Во-первых, они мужские, а во-вторых, Мёрси лучше будет ходить с голой жопой, но не будет подавлять в себе брезгливость. Одеть мужские пользованные трусы! Не-е-ет! Какими бы чистыми они ни были!
— Самолёт, — сказал Сашка и осторожно растопырил руки. — Летим — ж-ж-ж-ж!
— Ага! И ты за штурвалом, — хохотнул Илья. — Три отважных поросёнка... в смысле — камикадзе. Банзай!
— Летать хорошо, — сказал, улыбаясь, Сашка, блестя голубыми глазами. — Облака красивые, мягкие...
— Ты что-то вспомнил? — насторожился Илья. — Ну, что на ум приходит, а? Сашка! Облака! Что думается?
— Отец, — медленно сказал Сашка. — Отец. Он ждёт нас. И любит.
— У тебя отец лётчиком был? — спросила Мёрси, но Сашка только помотал головой. В глазах его блестели слёзы... он улыбался.
— И всё? Отец — и всё? — разочарованно протянул Илья. — Эх...
— Отец, — сказал Сашка и стал убирать пластиковые тарелочки в мешок для мусора. Сегодня он вынесет этот аккуратно завязанный мешок и поставит неподалёку от подъезда. Ходить к мусорным бакам за детсад и гаражи никто лишний раз не хотел.
— Вот ещё один пиксель к картинке, — прошептал Илья. — Слышь, Мёрси? Книги умные наизусть цитирует? Цитирует! Оружием владеет, приёмы рукопашного кун-фу, головного самбо и ножного сяолиня — или как там это всё называется — знает. Башка вся в шрамах. Собак боится. Памяти нет абсолютно. Летать — хорошо. Облака. Вот и гадай.
Мёрси вздохнула. Перечисленные Ильёй качества Сашки приводили всех знакомых парней в восторг. Ей-богу, у них, наверное, вставал от всего этого. Однако если разобраться, перечисленное вполне подходило и наёмному киллеру... или маньяку... серийному убийце...
Нет, не хочу сегодня думать об этом. Не хочу и всё! Итак, ночью дрожишь, как мышь!
Сашка
Дети не страшные. Я люблю детей, когда они маленькие. Они, как котята, всё время возятся и играют. Они тёплые и пахнут молоком и конфетами. Им шьют забавные штанишки и платьица, словно большим куклам. Им завязывают банты и пришивают к варежкам резинки, чтобы эти маленькие смешные рукавички не потерялись, да!
От детей у меня никогда не болит голова.
Туман живой. Он только похож на дым, но на самом деле он дышит и думает. Я знаю, что туман не любит Мёрси и Илью. Но Илью он боится, если только Илья не пьян. В тумане плавают призраки странных людей. Они смеются и плачут, они напуганы или спят, неподвижно стоя на месте. Их лица почти не видны. Их не замечает Мёрси, их не замечает Илья. Наверное, я вижу эти тени потому, что у меня амнезия... и я даже не знаю, как меня по-настоящему зовут.
Я думал над всем этим, когда мы пошли в магазин на углу. Там можно купить батарейки — только они не хотят работать, — это туман мешает им! — там можно всегда купить... взять... ножи, тарелки, стиральный порошок и инструменты. Мне нравится смеситель, который стоит на витрине. У него золотые ручки — да-да! Он такой блестящий и важный. Наверное, ему даже не хочется, чтобы его установили в ванной. Он хочет оставаться чистым и красивым. На его сверкающем шланге никогда не блестели капельки воды. Глупый и важный смеситель...
В магазине не так темно, как в "Охотнике", где мы взяли спящие ружья. Ружья тоже спят. И я знаю, что туман никак не даёт им проснуться. Илья говорит, что всё равно надо носить ружьё с собой. Он спрашивает меня о том, откуда я умею обращаться с оружием, а я не могу объяснить и только расстраиваюсь — какой же я тупой! Илья говорит, что не надо плакать. Но мне обидно — я не могу объяснить, что чувствую ружья... и они чувствуют меня. Это, наверное, глупо. Поэтому я не могу сказать Илье об этом.
— Впрочем, какая разница, — машет рукой Илья. — Один хрен ничего не стреляет. Ладно, хоть, стиральный порошок растворяется и мыло мылится. А то царство теней какое-то... Аид долбанный. — Илья выпивает из банки остатки пива и ставит пустую банку на аппарат кассы.
Мёрси равнодушно перебирает пластмассовые тарелки. Я знаю, что она ищет... нет, нельзя говорить такое... это стыдно. Я думаю о том, что где-то далеко видел магазин "Одежда", но никак не могу вспомнить, где это. Поэтому я ничего не говорю и красивой Мёрси тоже.
...Я — пустое место. Я наполнен ватой неясных воспоминаний. Я ничего не могу уловить в этой шевелящейся каше путаных обрывков и непонятных слов... я тону в неопределённости нынешнего бытия. Я никчёмен и жалок....
....я выброшен в этот мир...
— Эй, Саня, ты чего разнюнился? — дёргает меня за рукав Илья. — Ну, чего ты ревёшь, дурачок? Голова болит, да?
Мёрси смотрит исподлобья, как я утираю слёзы. Оказывается, я заплакал... и сам не заметил этого, вот ведь как оно бывает, да! Я говорю им, что просто боюсь идти в подсобное помещение. Там темно. И я знаю, что в этой темноте туман приготовил нам нечто страшное. Илья успокаивает меня. Нам нечего искать в подсобке, говорит он. Всё нужное мы уже взяли. И мы выходим из магазина, опасливо оглядываясь на темнеющую в глубине магазина дверь.
— Ну и коряга! — говорит Илья, глядя на большую клетчатую сумку на колёсах. Эту сумку нужно наклонить и тянуть за перекладинку, такую же, как у детских колясок. Смешная сумка!
— На базар бабки раньше бегали с такими, — смеётся Илья.
— Сойдёт, — отвечает Мёрси. — Некому тут любоваться. А от вашего рюкзака у меня плечи ноют. Лучше я сумку нагружу, а в рюкзаке буду держать то, что полегче. А ты чего смеёшься, Саша? — вдруг обращается ко мне.
— Смешная сумка, — говорю я. Мне неловко. Мёрси красивая. Она хранит какую-то тайну, о которой иногда плачет глубокой ночью во сне. Но она совсем-совсем юная для таких тайн. Это нехорошо. Это — туман. Это его грубые грязные штучки. Я это знаю, да! Но я молчу.
Мёрси думает, что я убил её друга там... в тумане.
Я не помню.
Вдруг это так?
Глава 20
Илья
Эй, моралисты и трезвенники! Где вы, сушёные головы и картонные сердца? Вот идёт инвалид первой группы Илья Васильев — пьяненький и весёлый... в то время как от вас всех остались только призраки и тени!
Илья хихикнул и, увидев недоумённый взгляд Мёрси, сказал:
— Выше нос, племя младое, незнакомое! Мы придём домой и раскроем десятки книг. К зиме ты вполне сможешь постигнуть тайны различия между поэзией менестрелей, вагантов и миннезингеров! Ты сможешь ощутить всю прелесть пришвинской прозы и будешь наизусть шпарить отрывками из Гёте и Гомера! Да! Господа, мы станем самыми образованными в этом городе... а может быть, и на всей планете!
— ...И если не придёт помощь, то мы тихо вымерзнем треклятой зимой, потому что при всей нашей книжной образованности, мы не сможем сделать даже обыкновенную чёртову "буржуйку". Да и материалов у нас нет... не говоря уж о сварочных аппаратах и прочих мудрёных инструментах! — Илья остановился передохнуть.
Туман... туман... туман...
— Может, кто-то всё-таки придёт на помощь? — сказала Мёрси. Видно было, что ей очень хотелось в это верить.
— И мы встретим его приветственными воплями, — пробормотал Илья, огибая "газель", стоящую в центре перекрёстка. За лобовым стеклом мирно висели мохнатый чёртик и православный крестик.
— Сегодня вечером попробую суп из пакетиков сварить, — сказала Мёрси, дёргая за ручку сумку, попавшую колесом в выбоину на асфальте. — У меня уже живот болит от нашей сухомятки.
— О, благословенная тишина сортира! — запел Илья. — Вы, тихие воды смиренного и безропотного унитаза! Вы ушли в землю, не оставив следа!
Мёрси устало улыбнулась. Илье казалось, что он видит насквозь все мысли, мелькнувшие сейчас в этой красивой головке: "Йоптыть! Из этого мужичонки просто сыплются забавные словечки и неожиданные фразы. Ещё бы, в его квартире книг не меньше, чем в школьной библиотеке!" Наверняка, любопытная Мёрси уже сунула нос в стенной шкаф. Кроме зимней куртки, заботливо закутанной сестрой Ленкой в полиэтилен, картонок и пакетов на верхней полке, в шкафу были книги. Много книг. Впрочем, что ещё было делать бедному Илье, кроме, как читать?
Илья смутно помнил, что когда-то видел Мёрси. Возможно, она однажды проходила мимо "чайханы" с компанией шакалят... а может, и нет. Наверное, она тогда гордо отвернулась. Почему-то многие считают, так сказать, автоматически, что калека телом обязательно нищ духом. А то и вовсе — дурачок. Продавщицы в магазине не смотрят в глаза и преувеличено любезно отвечают на твои вопросы короткими фразами, какие обычно дамочки употребляют в разговоре с умалишёнными или маленькими детьми...
Зато сейчас она улыбнулась! Хорошо, когда хмель гуляет в голове. "Никогда мир не кажется нам таким розовым, как тогда, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена!" — говорил Атос. Илье казалось, что Мёрси посмотрела на него чуть более ласково, чем обычно...
Обычное дело! Мы тоже хотим жить и любить.
Решили посидеть в "чайхане", несмотря на то, что Мёрси померещилась какая-то согбённая фигура на крайней скамейке. Однако когда Сашка прошёл вперёд, тень исчезла. Мёрси присела так, чтобы видеть ближайшие кусты сирени. Она всегда боялась, когда в тумане не было видно никаких ориентиров — хотя бы ветки тополя или телефонного провода, провисающего странной параболой из серой невнятицы тумана.
— Ну, по накатанной! — сказал Илья и достал бутылку водки.
Сашка немедленно вытащил бутылочку "Пепси", отвинтил крышечку и поставил на скамейку под правую руку Ильи. Илья аккуратно налил водку в стаканчик. На глаза его навернулись слёзы. Рядом не было Прошки. Не ерзал на скамейке напротив Лёня-электрик, не орал и не размахивал руками надоедливый дурак Женька. Не видно было подъездов, из которых выходящие и входящие люди поглядывали в их сторону, спеша по своим делам... а часто поднимая руки в мимолётном приветствии. Не бормотал маленький приёмник "Vitek", подаренный пенсионеру Прошке сослуживцами.
Не было никого... кроме тоже погрустневшего Сашки и нахохлившейся Мёрси.
— За присутствующих здесь дам, — пробормотал Илья и торопливо выпил.
Мёрси
Прикольный, конечно, это мужик, Илья! Вроде прошлогоднего учителя Вадима, который проработал всего год на практике, а потом ушёл в менеджеры по продажам... а точнее — просто в продавцы рекламного времени, как позже сказала математичка, поджав губы.
Брюля тогда влюбилась в Вадима без памяти. Она хихикала на его уроках и приходила в школу в юбчонке настолько короткой, что даже Мёрси дивилась. Ноги у Брюли толстоваты... на Мёрсин вкус. Но мужиков постарше они приводят в состояние постоянной эрекции. Они просто теряют остатки разума и начинают тереться около Брюли, видимо, представляя в своих воспалённых мечтах, как трахают эту белокурую красоточку до полного полового изнеможения.
Вадим нравился и Мёрси... но что касается Брюли, то у той просто мозги плавились. Вадим с видимым удовольствием поглядывал на Брюлины прелести, но дальше этого, естественно, никуда не шло. А на выпускном, — не их года, а предыдущего, — куда Мёрси с Брюлей и ещё двумя девчонками просочились мимо бдительной охраны, Брюля умудрилась набраться и пригласить Вадима на танец с криком: "Я хочу тебя! Я вся горю!"
Хохочущую и весело матерящуюся Брюлю выволокли из зала под белые руки. Какое-то время было слышно, как она орала: "Не выдам никого, фашисты! Я одна пришла! Вадим! Вадик! Спаси меня! Я хочу тебя!" — и хохотала при этом так, что, в итоге, её затошнило. В это время Мёрси и девчонки скрывались на втором этаже, в кабинете зоологии, ключ от которого удалось заранее стырить на вахте. Пацаны усердно накачивали их водкой, но Мёрси отвертелась от такого поворота событий. Знаем мы эти дела! Выпускник Пикачу обслюнявит тебе всю физиономию, исщиплет бёдра и грудь... а потом спьяну не сможет кончить и начнёт ныть... ну, вы понимаете... а через час начнёт блевать, нажравшись водяры.
Мёрси удрала, весело прыгая по ступенькам. Чинно прошагала мимо охраны и родителей, втолковала им, что пока ещё не является выпускницей и выскочила со смехом на улицу, где уже парочка знакомых ребят прикидывала, как бы трахнуть пьяненькую Брюлю... да ещё и выклянчить у неё денег на выпивку.
Мёрси поболтала с халявщиками и повела рыдающую Брюлю домой. Куда ей гулять... в таком-то состоянии? Брюля шла плохо, норовя упасть. Пришлось звонить её отцу и просить, чтобы тот прислал водителя Алексеича.. Алексеич приехал. В восторг от вида Брюли он не пришёл, но спокойно развёз подружек по домам. А довезя Мёрси до подъезда, он, помявшись, сказал:
— Жаль конечно...
— Чего жаль, — спросила задрёмывающая Мёрси.
— Красивые вы обе. Чисто модели. А жизнь ваша несчастною будет.
Мораль была ясна. Мёрси, смиренно поблагодарила Алексеича, одарила его невинной улыбкой и выскочила из машины, стараясь целомудренно сжимать коленки, а не "раскорячиваться, как сексуальная кобыла", как в сердцах однажды сказала физрук.
Да, Илья был чем-то похож на весёлого Вадима. А старый Алексеич был, оказывается, кругом прав. Нечастная жизнь... ей-богу, несчастная. Во всяком случае, сияющей эта жизнь для Мёрси сейчас не была. Вот она, длинноногая спортивная девушка, — сидит сейчас на скамеечке, где обычно квасят старые пердуны, ругают Ельцина и поминают советскую власть. Сидит. И будет сидеть... быть может, долгие годы...
