Я выбираю свободу!

Путь оказался недолгим, и вскоре Фель поставил меня на ноги. Вновь заплясало в камине пламя — тёмные очень любили такие очаги, и даже здесь, в тёплом климате, построили для себя посольство в родных традициях — и я сумела осмотреться. Правда, осматривать было особенно нечего: стол, два стула и неожиданная груда какого-то сена в углу.

— Что это? — я не удержалась от вопроса и подняла растерянный взгляд на светлого. — Ты здесь спишь?

— Прости, — уголками губ улыбнулся он, присел на край стола и привлёк меня к себе, баюкая в объятьях и почему-то не спеша переходить к иному. — Такие вот глубоко полевые условия, но, по крайней мере, тепло и сухо.

Я тоже не стремилась переходить к поцелуям, пытаясь вместо этого со стороны взглянуть на нас, на себя, на свои чувства. Результат получался странный. Будто тот короткий разговор на площади надломил внутри какой-то барьер, отделявший нас друг от друга. Уже не получалось воспринимать Феля как чужака, как постороннего или даже случайного любовника. Он ощущался... близким. Словно та пуля породнила нас, смешав судьбы и сблизив души, а теперь мы это осознали и перестали бороться. Или это сделала война, смешавшая воедино не только нас двоих, но тысячи разбитых судеб? А теперь мы встретились, идеально дополнив друг друга собственными сколами и шрамами...

— Но почему нельзя воспользоваться кроватью? Ты же принёс откуда-то одеяло, — пробормотала я ему в шею, не в силах поднять голову.

— Одолжил. Всё моё имущество сейчас на мне, увы, — заметил он. — А принять помощь от местных...

— Противно? — с обидой уточнила я.

— Стыдно, — возразил он. — Сложно не воспринимать это как подачку. Гордость, она иррациональна и зачастую глупа. Но когда кроме неё не остаётся ничего, сложно расстаться и с ней тоже.

— И от меня бы не принял? — уточнила я, всё-таки немного отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза.

— Не знаю, — он медленно пожал плечами. — Наверное, смотря что. Одеяло не принял бы, а вот поцелуй — с благодарностью, — добавил с усталой чуть ироничной улыбкой.

— Поцелуй не воспринимается как подачка? — хмыкнула я не то раздражённо, не то насмешливо.

— Между милостыней и милостью богов огромная разница. Хотя, если разобраться, похожи не только слова, но и сам процесс, — проговорил он задумчиво, а потом раздосадованно поморщился. — Прости, я же сам просил отложить разговор на утро, а...

— Мне интересно, — возразила я. — Я думаю и никак не могу в тебе разобраться. То ты ведёшь себя как холодный заносчивый светлый, и руки начинают машинально нащупывать курок, а то вдруг кажешься настолько близким, родным и понятным, что дух захватывает, — призналась неожиданно. — И я пытаюсь понять, какой ты — настоящий?

— Боюсь, результат тебя разочарует, — губы скривились в гримасе, отдалённо напоминающей горькую усмешку. — Единственное, что у меня на самом деле получается хорошо, это совершать ошибки.

— Ну, неправда, — возразила я, с удивлением ощущая, что на душе становится спокойней, а мешанина мыслей и чувств начинает потихоньку расплетаться сама собой. Медленно и осторожно, по ниточке. — Ты очень лихо ловишь рыбу. И... целуешься тоже хорошо, но тут я не настаиваю, могло и почудиться.

Желание флиртовать с ним и вот так легонько подначивать мало укладывалось в принятое решение расслабиться и плыть по течению, полностью сняв с себя груз ответственности. Мы на какое-то мгновение поменялись ролями: он дёргался и метался, а я — тянула туда, куда звали сиюминутные желания. Но почему-то именно это окончательно меня успокоило.

Намёк был истолкован правильно, а ответ дан в самой предпочтительной форме.

Поцелуй получился долгий и неторопливый, медленный, изучающий. Как будто Фель слышал недавние слова менталиста о времени и вреде спешки, полностью их разделял и сейчас намеревался доказать мне их справедливость на практике. Руки его в это время столь же неспешно блуждали по моему телу, лаская сквозь одежду и обещая скорое наслаждение. А я упрямо пыталась на ощупь распутать узел, скрепляющий его косу. Очень хотелось вновь — теперь уже не украдкой, а в своё удовольствие — полюбоваться строгим и резким контрастом чёрного и белого, смешением двух противоположностей, как мне недавно сказали — не способных существовать в отрыве друг от друга.

— Ну как, проверила? — с тихим смешком уточнил Бельфенор, когда я чуть отстранилась, чтобы стянуть с него рубашку.

— Мало информации, — отмахнулась, не сразу сообразив, о чём идёт речь. Мужчина засмеялся, следом за рубашкой полетело моё платье, а потом я сумела с наслаждением вернуться к его губам, пока руки его уже достаточно суматошно воевали со сложной пряжкой ремня.

— Нехорошо получается, — посетовал он, вновь отстраняясь, чтобы избавиться от оставшейся одежды. — Опять в нашем с тобой распоряжении только стол и пол.

— Есть ещё два стула, — насмешливо фыркнула я. — Но это всё-таки лучше, чем алтарь. Как ты думаешь, может, они всё-таки не рассердились? — пробормотала неуверенно, а мужчина, повременив с ответом, притянул меня к себе, снова подхватывая под бёдра. Я с готовностью обняла его ногами за талию и с удовольствием дотянулась губами до уха.

— Можно попробовать спросить. И заодно извиниться. Завтра, — предложил Фель, аккуратно опускаясь со мной вместе на груду в углу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся не простой грудой, а чем-то вроде неровной сети, набитой травой. Сел, потом откинулся на спину, увлекая меня за собой. — Или ты предлагаешь сделать это прямо сейчас? — уточнил со смесью иронии и опасения, как будто действительно полагал, что я могу предложить нечто подобное.

Какие могут быть боги, когда его руки заставляют забыть обо всём, а от жадного горячего взгляда сердце бешено колотится где-то в горле?!

— Завтра. Не раньше, — уверенно подтвердила я и уже сама склонилась к нему для очередного поцелуя.

Бельфенор

Всё-таки, это удивительно приятно: суметь отбросить всю шелуху ненужных мыслей и сосредоточиться на текущем мгновении.

Я точно знал, чего хотел сейчас: опять провести бессонную ночь с этой женщиной. Подхватить её на руки, унести, спрятать от всего мира — и любоваться ею единолично, без взгляда богов и, уж тем более, кого-то из живущих. Вдосталь напиться поцелуями, насладиться нежностью её кожи, изучить каждый изгиб её тела. Ощущать прикосновения мягких губ, тонких пальцев, шелковистых прядей волос.

Обладать ею, наслаждаясь музыкой её стонов и срывающегося частого дыхания под грохот собственного пульса в ушах. И, наконец, увидеть, как она замрёт, закусив губу — напряжённая, словно натянутая струна, — чтобы через бесконечно долгое мгновение, через два моих движения, задрожать от наслаждения, сорвавшись тихим и почти жалобным всхлипом, впившись пальцами в мои запястья и сжавшись — так, что уже у меня темнеет в потемнело от близости разрядки. И уже вовсе перестать сдерживаться, отдаться на волю инстинктов и быстрого, сводящего с ума ритма...

— М-да, всё-таки хорошо ты не только целуешься, — тихо проговорила Тилль. Мы некоторое время лежали неподвижно, наслаждаясь затихающими отголосками испытанного удовольствия и, наверное, просто теплом друг друга. Я медленно гладил её спину, перебирая разметавшиеся пряди волос, она — легонько щекотала пальцами мои рёбра. Тоже, видимо, поглаживая, просто сильнее шевелиться ей явно не хотелось.

— Хоть какая-то от меня польза, — иронично хмыкнул я в ответ.

— Всё равно ты к себе слишком категоричен. Не может быть, чтобы такой сильный и опытный маг больше ничего не умел.

— Я боевой маг. Я умею убивать и выживать, — проворчал я. Внутри поднялось раздражение и волна протеста против продолжения разговора. По счастью, ругаться и что-то объяснять сейчас особенной необходимости не было: я знал иную, гораздо более приятную тему, к которой сразу же предпочёл перейти. Перекатился, вжал ойкнувшую от неожиданности женщину в колючую, пахнущую сеном постель, завёл руки ей за голову, не позволяя пошевелиться. — Но утро, по-моему, ещё не скоро, — добавил тихо и медленно провёл языком вдоль её ключицы.

— Утром я могу забыть все те мудрые мысли, которые у меня появились, — иронично хмыкнула она.

— Не волнуйся. Я очень постараюсь, чтобы ты забыла их прямо сейчас, — пригрозил я.

Не знаю, получилось ли претворить угрозу в жизнь, но больше этой ночью мы не разговаривали.

А утро уже прямо собственным началом показало себя многообещающим. Причём обещало оно, кажется, массу неприятностей, потому что началось с остервенелого и очень громкого стука в дверь. Вежливые гости и приятные посетители так, определённо, не стучат.

Недовольно ворча, у меня в охапке заворочалась Тилль, пытаясь в полусне закопаться в лежак подо мной, подальше от громких резких звуков. Однако, судя по настойчивости раннего гостя, настроен он был крайне решительно и уходить не собирался, так что пришлось вставать и натягивать штаны. Кстати вспомнилось, что дверь на самом деле не заперта — там вообще не было замка, — а охранку я впопыхах кинуть забыл, так что я на всякий случай накрыл женщину рубашкой и отправился выяснять, кого прислали боги по мою душу.

— А ты что тут делаешь? — растерянно уточнил я, обнаружив на пороге Мельхиора.

— И тебе доброе утро, — ехидно ухмыльнулся он. — Нет, ну ты оценил мою тактичность? Я не вошёл. Стою тут, стучу, как дятел-передовик, и терпеливо жду, пока ты соизволишь проснуться.

— Оценил, — мрачно подтвердил я. — А что случилось? Ты всё-таки пришёл меня арестовывать?

— Да нужен ты мне, — недовольно фыркнул он, но тут же исправился, — нет, ты-то мне как раз и нужен, но не за этим. Поймали мы эту шайку, но есть пара вопросов, а для этого надо провести очную ставку с тобой.

— А почему с ним? — сонно поинтересовалась Тилль, подныривая под мой локоть. — Привет.

— О! И ты тут! Замечательно, привет, — просиял тёмный. — Сегодня, я так понимаю, опять показывали изумительные звёзды? Учитывая, что всю ночь зверски штормило, показывали их, похоже, только избранным и по билетам? — не удержался от ехидства он.

— Говорят, если сильно удариться головой, звёзды можно увидеть и днём. Хочешь попробовать? — ещё мрачнее предложил я.

— Две минуты, мы сейчас оденемся, — оборвала малосодержательный разговор женщина, решительно выпихивая тёмного за порог, втаскивая меня внутрь и закрывая дверь. Чем я, впрочем, с большим удовольствием воспользовался, притягивая Тилль к себе. Обняла она меня с удовольствием, а вот от поцелуя увернулась.

— Ты чего? — уточнил озадаченно.

— Не люблю спросонья целоваться, — тихонько проворчала она мне в подмышку. — Надо сначала толком очнуться и умыться, а потом уже всё остальное. Не нравится мне всё это, — добавила она, отстраняясь и явно имея в виду совсем не поцелуи. — Не просто так Миль сам пришёл, что-то у него там нехорошее случилось. Ой, да, извини, — опомнилась женщина, торопливо стягивая мою рубашку. — Нацепила первое, что под руку попалось.

— Тебе идёт, — честно ответил я, забирая у неё предмет обсуждения. — И мне не жалко.

— Ну, для выхода в свет она всё равно мало подходит, — насмешливо наморщила нос она, расправляя собственное платье. Я зачарованно проследил, как грубая ткань скользит по шелковистой коже, на мгновения собираясь складками и задерживаясь на изгибах тела. Правда, поспешил взять себя в руки, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и натянул рубашку.

— Извини, опять я... порчу тебе репутацию, — поморщился я, наблюдая, как женщина пытается пальцами разобрать волосы.

— Не говори глупостей, — тихо возразила Тилль, оставляя своё занятие, и вновь подалась ко мне, обнимая. — Я совершенно ни о чём не жалею. Ну и, кроме того, — в голосе отчётливо прозвучала улыбка, — мне тут недавно предложили взять тебя в качестве военного трофея. И мне эта идея кажется чем дальше, тем более заманчивой.

— Интересный подход, — тихо засмеялся я.

— И что, даже не обидно? И гордость не возражает? — уточнила она, отстраняясь и подозрительно заглядывая мне в глаза.

— Если под "взять" подразумевается регулярное повторение сегодняшней ночи? — иронично уточнил я, осторожно подхватывая её под подбородок и ласково проводя подушечкой большого пальца по нижней губе. Предпочёл бы, конечно, поцеловать, но раз не нравится... — Что я, совсем идиот, добровольно от такого отказываться! К тому же... учитывая все обстоятельства, имеешь полное право отрезать голову и повесить над камином. Или не голову, а что-нибудь менее габаритное положить на полку. Всё-таки ты честно меня подстрелила.

— Тьфу, пошляк, — через мгновение захихикала она, освобождая подбородок из руки и утыкаясь лбом мне в грудь. — А ещё благородный светлый эльф!

— Я вообще-то имел в виду уши. А ты что подумала? — уточнил насмешливо, за что получил тычок острым кулачком под рёбра.

Правда, на этом наш разговор прервал Мельхиор, вновь забарабанивший в дверь. Похоже, терпение тёмного кончилось.

— Да идём мы, идём, — раздражённо проворчала Тилль, а я, отстранившись, открыл дверь.

— Смотри-ка, надо же, действительно — оделись, — с искренним удивлением протянул Миль, когда мы вышли в коридор. — А я уж подумал, вы опять решили на звёзды глянуть. На дорожку, так сказать, — добавил, предусмотрительно отгородившись от меня эльфийкой.

— Ты лучше не завидуй, а скажи, что там у вас такое случилось и для чего нужен Фель? — вмешалась та, видимо, опасаясь, что я не сдержусь. Врезать тёмному, конечно, хотелось, но пока он ещё не настолько меня достал, да и настроение сегодня было гораздо более благодушным, чем в прошлый раз. Дурной, конечно, знак, в свете всех прочих обстоятельств: настолько хорошее настроение с утра непременно будет кем-нибудь испорчено, и я даже видел кандидата на эту роль. Но пока было хорошо.

Тревожные мрачные мысли, заполнявшие мою голову сутки назад, не спешили возвращаться. Да, я по-прежнему помнил, что я здесь чужак, не испытывал никакой симпатии к местным жителям в глобальном смысле, меня по-прежнему нервировал этот каменный город. Но Тилль по непонятной причине выпадала из остального окружения и стояла особняком. Я напоминал себе первые впечатления от знакомства с ней, пытался разозлиться на жалящую боль в груди и темноту перед глазами под гнилостный болотный запах, пытался убедить, что мы враги, но... все эти мысли не затрагивали никаких чувств в душе. Они вызывали лишь лёгкое раздражение, как вьющаяся перед лицом мошкара, и ничего кроме. И уж точно они не имели никакого отношения к женщине, проведшей со мной ночь и идущей сейчас рядом. Лёгкой, тёплой, упрямой и самой желанной. Просто от того, что она была рядом, моё сердце стучало увереннее и ровнее. И я отчётливо понимал, что не хочу с ней сейчас расставаться, несмотря ни на какие посторонние мысли и косые взгляды, и даже готов ради неё потерпеть этот город. А кто-то внутри тихонько подсказывал, что "сейчас" — понятие растяжимое, причём растяжимое не на один год, и даже не на один век, но прислушиваться к нему я пока не спешил. Не стоит загадывать так далеко.