Приказано выжить (Ирис)

Иногда Рик зазывал меня поучаствовать в чем-нибудь эдаком. Если затея намечалась совсем безумной, я предпочитала отказываться; если же речь шла о карнавале или цирке с фейерверком — соглашалась, и ни разу не пожалела. Однако, чаще всего ему, успешному студенту Академии, было вовсе не до меня и развлечений. Забегал отужинать и снова несся по своим делам, на ходу шепча под нос термины и формулы. Прекрасно его понимаю — сама такой была, пусть и недолго.

Я фыркнула.

— Коли сами глупости творят, так отчего люди страдать должны!

Риг качал головой и улыбался отечески.

— Вопросы задаешь неправильные. Нет на такие ответа.

Ула с усталым вздохом поставила на стойку, рядом со мной, пустой поднос и примостилось нам соседнем стуле. Платье на ней было черное, но так чтобы совсем уж траурное, все же накликать беду на пропавшего жениха не хотелось никому. Втайне обе семьи надеялись на его возвращение, но прошение на поиск страже подали тоже.

— Умаялась я что-то, — с намеком вытянула на гладком чистом дереве руки. От частого дыхания в скромном вырезе колыхалась тяжелая грудь — удалась девица, что тут скажешь.

Я не двинулась с места, будто не услышала. Мне не в тягость бы помочь, да привыкшая к этой помощи хозяйская дочь все чаще усталость изображала. А надев не совсем траурное платье, похоже, решила, что можно отлынивать от привычной работы.

— Ничего, передохни и дальше, с новыми силами, — оборвал готовый излиться поток жалоб дочери, Риг. Он видел все то же, что и я, и не собирался потакать.

Ула недовольно сморщила курносый носик и жалобно попросила:

— Хоть пива налей!

— Вот еще. Не бывать такому, чтобы в "Крысе" подавальщицы пьяными работали! — хлопнул по протянутой к кружкам ладони.

— Не запьянею, с кружки-то! — не желала сдаваться девушка.

— Пивом нести все едино будет, — отрезал строгий отец. — Поди работать лучше, раз бестолку тут сидишь! На Эллу глянь, небось не присела еще ни разу как открылись.

Надменно хмыкнув, Ула схватила поднос и легко спрыгнула с высокого стула. Эллу, что наняли на подмену упорхнувшей замуж Ани, она не сказать, чтобы презирала, но считала ниже себя. Конечно, ведь сама работала не по найму, как батрачка, а на благо семейному делу — тут нет позора. Элла, вынужденная работать дабы прокормить свою немаленькую семью, выбора не имела и над такими глупостями не задумывалась. По моему мнению, меньше уважать ее от этого не стоило, однако, это мнение на то и мое, чтобы другие могли считать иначе.

Поняв, что попала в приличное заведение, где посетители за мягкие места подавальщиц не щипают, Элла стала работать как проклятая, кажется, боясь, будто ее прогонят. Тут Ула не то что устать, притомиться не успевала!

— Загонит себя, — с жалостью посмотрела на темноволосую девушку, по странному обычаю убирающую косы в сложную баранку на затылке. — Может, поговорить с ней? Объясню, как дела обстоят, посоветую чего...

— Не лезь, — не глядя, остерег Риг. — Не глупая, присмотрится лучше и сама поймет. Разговорами лишь душу растревожишь, а ей и так несладко.

— Не гоже, — мотнула головой.

— И сам знаю. А что поделаешь... Привыкнет. Уле вожжей бы всыпать, взяла, дурная, волю! Так неудобно, взрослая уже. Вернулся бы скорей... гуляка несчастный!

Оглянулась — не слышит ли кто? — и наклонилась ближе:

— Думаешь, вернется?

Риг с досадой гулко хлопнул кружку, которую протирал свисавшим с плеча краем белоснежного полотенца, на стойку.

— Вернется. К-кобель!

Так уж повелось, что вскоре после того, как я поселилась в "Крысе", в Риге я нашла не только наставника, но и друга. Он приучал обращаться как к старшему дядюшке, с уважением, но без всевозможных экивоков, давал понять, что готов обсуждать любую тему, чем я и пользуюсь беззастенчиво до сих пор. Беда ли, что не вышло из нас подруг с его дочерьми как, вероятно, замышлялось изначально! Рига мне хватало для бесед задушевных и приземленных. Большего и не требовалось.

Как-то раз он вслух пошутил, что жалеет, будто я, в самом деле, ему не дочь и не племянница. Я ответила, что кровные узы чтить надо превыше прочих — от века так завещали прародители. Риг не совсем понял, ведь в его понимании я была сироткой одного из Гильдии и нахвататься подобной ереси если где и могла, то лишь в той самой Гильдии... Впрочем, он не спрашивал. Как и прежде, в начале каждого месяца опрятно одетый мальчишка приносил уговоренную плату. Риг брал, но все чаще отдавал мне же, мол, ему и без того не в тягость. Я пожимала плечами и исправно сносила положенную плату Лукии, та таким, по ее выражению "сердобольством" не страдала, совесть за эти деньги ее не казнила. Но, кажется, она была мне благодарна. Наверняка считала что другая, не я, с радостью оставила бы их себе.

На что мне деньги? На одежду, финтифлюшки? Так и мне на "шпильки" деньги передавались тоже, а теперь даже вдвое больше, нежели ранее. Вполне хватало на необходимое, побаловаться и впрок откладывалось немало — я уже сообразила, что тягать с собой нажитое приключись какая беда — вспомнить хотя бы пожар аптеки! — не всегда сподручно. Другое дело, деньги — кулек за пазуху или в зубы, и вперед.

Конечно, разноцветные кругляши не заменят памятных вещей. Я все еще, уже сколько лет прошло, уснуть не могла, не зарывшись носом в мех шубы, давно ставшей слишком маленькой — к пятнадцати годам я нежданно вытянулась больше чем на голову. Той самой шубы, что в первый год знакомства подарил мне Аэон... Еще книги. Их было не очень много, зачем покупать нечто столь дорогое, если в городской библиотеке разрешалось читать бесплатно, но все же.

Если придется спасать жизнь, я без жалости брошу все это. И шубу, и "Крысу", и Андасту в придачу. Жалеть буду, но сомневаться — не стану.

Не уняли во мне годы подозрительности, не принесли желанного спокойствия. Скорее, наоборот: все больше я задумывалась о худшем, ловя взглядом причудливые тени... Может, то лишь пустые страхи, надуманные.

А может, и нет.

Тревога обострялась, стоило лишь мне выйти из "Крысы", но это не заставило меня затвориться от всего мира в четырех стенах. Нет, назло своему страху я снова и снова надевала шляпку и шагала твердыми ногами за порог — не боюсь!

Выходить приходилось часто. Помимо вечных метаний между двумя дворами, меня ждала еще и аптека. Да, именно так, ничему-то жизнь меня не учит. Такая беда. Едва я окончила школу, как Тео тут же указал на одну из аптек через две улицы от "Крысы". Она не была ни круглосуточной, как Рейновская, ни особенно большой, а хозяину ее — молодому знахарю Иору и помощь требовалась лишь небольшая, незачем и помощника нанимать, но мне он был рад. Так что я приходила сюда лишь два-три раза в неделю, возилась с утра и до обеда. И помогала и знания расширяла, ведь, как ни крути, а кроме как работать с травами я и не умею ничего. Учеба немного мне принесла, да и упоминать ее теперь не следует — Сири Морено никогда не училась в Академии Магических Наук. Платить Иор мне не имел права — без лицензии даже подмастерьем не считалась. Я не возражала, того что приносил ежемесячно мальчишка с лихвой хватало, да я уже говорила.

Вдобавок и польза от работы была — меня на улице знали. Знали, что живу у Рига помогаю в "Крысе". Интересовались делами, забредали просто так, поболтать. Сначала удивлялась: как так, чужие ведь люди! Виделись пару раз, едва ли имена друг друга знаем, о чем говорить? Оказалось, в городе это не так уж важно. И ладно, я не против.

Дни, полные ожидания неизвестно чего, все равно требовалось чем-то заполнять.

Дар ко мне не вернулся. То есть нет, не совсем так. Сила вернулась и заняла свое место, я снова чувствовала тепло, чувствовала Дар... Но вот управлять им как раньше уже не могла, сколько ни пыталась. Ничего. У меня есть время ждать, а со временем должно вернуться и прочее.

Иногда в "Крысу" приходили те, кого я спасла в осаду. Садились за дальние столы, где не было окон, зато дверь запасного выхода, вот она, под рукой. И ждали. Я неизменно садилась рядом. Иногда говорили. Иногда молчали. Я чувствовала возникшую связь с каждым, как тонкую, но на диво прочную и гибкую нить — не разорвать. Что делать с ней? Ответа не было ни у меня, ни у кого из бывших пациентов.

Зато они поддерживали во мне огонь знания: это я спасла эти жизни. Не зря жила, не зря надорвалась.

Не зря.

Они уходили, порой, так и не произнеся ни единого слова вслух. Но всегда неизменно возвращались, будто что-то тянуло их ко мне силой невидимой и мощной, такой, какой противиться не станешь, ибо бессмысленно. Да и зачем? Вреда нет... Пользы, впрочем, тоже. Для меня, по крайней мере. Для них — не знаю.

Были и иные гости. Эти приходили после закрытия, укутанные в свои черные плащи — носа не заметишь. Может, на ночных улицах это и было удобно, но меня все равно тянуло порой глупо хихикать.

Вороны. Черные вороны.

Вслух, однако, я не смеялась. Эти редкие, слишком редкие даже для таких занятых особ, визиты, были мне чрезвычайно дороги. Как окошко в прошлую, не такую уж и приятную жизнь. Тем не менееее не отбросить за мнимой ненадобностью, не забыть, не стереть...

Волосы у Веритаса так и не отросли.

Он то и дело гладил ладонью лысый затылок, скорее уже по привычке — так люди, которым выбили или удалили зуб, и через годы не перестают искать его на прежнем месте, постоянно ощупывая пустую десну языком, будто забывают, что эта пустота есть и ожидают найти там злосчастный зуб.

С лицом дела обстояли лучше. Иор не имел ничего против, если я сама садилась смешивать лекарства, и многие из них разрешал забирать. Думаю, он понимал, куда уходят эти баночки-бутылочки без подписи аптеки, и был только рад тому обстоятельству. Моя мазь, полгода времени, и Веритас снова обзавелся бровями и пока короткими ресницами. Хоть что-то.

— Зачем тебе волосы? — спросила как-то. — Без них ведь удобнее!

— Удобнее, — согласился. — Но приметнее.

Впрочем, и это решилось быстро — вскоре добрая половина гильдейских щеголяла лысыми затылками. После событий, произошедших пять лет назад, Веритаса ценили и любили. Он занял место Аэона, к сожалению и в глазах имперских ищеек тоже. Те не желали чтобы у Гильдий был один разумный управляющий, они желали разобщенности и войн...

Не дождутся.

В эти дела я не лезла, и если ловила обрывки чужих разговоров, не переспрашивала. Незачем оно. Не для меня.

— Не приходил бы, раз опасно, — сказала однажды Веритасу.

Он зло оскалился в ответ.

— Не собака на хвост оглядываться.

Как хотите. Наше дело предложить.

Визиты Тео проходили иначе. Он приносил с собой грубую тетрадь — несколько листов, наспех сшитых по краю, перо и огонь в глазах. Прилежно, под мою диктовку вырисовывал руны в столбик, а в соседний — уже свою, алвскую, письменность.

— Никогда не знаешь, что пригодиться.

На здоровье.

Эти уроки рождали во мне что-то погибшее тогда, в пожаре... то, что я не хотела вспоминать. Воспоминания приходили ночью об руку со сновиденьями и оставались до утра. Тогда не помогали ни мягкая шуба, ни травы. И вино не помогало хоть я, отчаявшись, и пробовала несколько раз, но все чего добилась — головной боли наутро.

Нет, не хочу вспоминать.

Не стану.

Несколько дней монах не приходил в себя. Его раны — рваные и страшные — будто вовсе не желали затягиваться.

— Там был трупный яд, — хмурясь, пояснял лекарь.

— Он выживет? — Всматриваясь в бледное, мокрое от пота, лицо с нездоровым румянцем, спрашивал Готорн. Судьба спасенного очень его волновала, и это волнение, как он ясно видел, вводило все его окружение в недоумение.

— Он монах, — качал головой Диин, — такие пустяки не могут его убить. Но я не понимаю, как яд попал в тело. Не могли же клыки зверя быть им вымазаны!

— Сообщите мне, как только он придет в себя.

За дверьми лекарских палат его ждал лучший друг.

— Что случилось? — король-бастард напрягся, уж больно лицо Лотара было каменным.

Не к добру.

— К тебе просители.

— Сегодня неприемный день.

— Знаю. Но их, думаю, ты примешь.

Готорн, не дожидаясь продолжения, быстрым шагом направился к своему кабинету, внутренне готовясь найти там людей, видеть которых желал чуть ли не самыми последними.

Безупречно вышколенным слугам не требовалось даже слова: гостей во дворце обихаживали, не делая различий ни между положением и титулом, ни между возрастом и полом. В кабинете на маленьком сервировочном столике уже стоял кувшин доброго сидра, тарелка с холодным резаным мясом и блюдо с пирожными. Плетеная корзинка хранила под узорчатой салфеткой сдобу, небольшой чайничек накрыт толстым тканым колпаком, напоминающим миниатюрный шатер — дабы не остыл раньше времени травяной настой. Чай, регулярно присылаемый в дар друзьями короля, берегли и не заваривали без отдельной на то просьбы, а вот специально для него предназначенная посуда уже прижилась, взамен толстостенных кувшинов. Знать потихоньку тоже перенимала привычки нового короля; ему доносили, что посудные мастерские в последние месяцы получали горы заказов.

Посмевшие нарушить его покой не стеснялись: Агнус, знавший себя желанным гостем при прежнем короле, сохранил положение и при нынешнем. Летописцев положено холить и лелеять, предоставляя неограниченный временем и положением доступ к любым документам. Его сестра — золотоволосая и голубоглазая Эдна уже запустила руки в корзинку и теперь вкушала, смежив от наслаждения веки, ароматную выпечку. Ее холеные длинные пальцы, как и всегда, испачканы были пятнами засохшей и намертво въевшейся краски.

Готорн едва не споткнулся на пороге, засмотревшись на алые губы, изящно обхватившие уголок булочки, но вовремя себя подхватил. Нечего и надеяться, будто несговорчивый и упрямый Ламанн вдруг изменил своему твердому отказу на помолвку своей сестры с королем.

Разумеется, король-бастард не отступит и предложит еще раз. И Агнус снова откажет.

Так будет продолжаться до тех пор, пока он не даст согласия... Готорну или другому охотнику до молодой любви нежной художницы.

Завидев его, Агнус низко поклонился.

— Доброго дня, ваше величество.

Готорн против воли метнул взгляд на Эдну — девушке не нужно было говорить и приветствовать его, если это делал ее брат. Жаль. Он не отказался бы услышать хоть слово ее кротким тихим голосом...

Опомнился, ответил вежливостью на приветствие:

— И тебе долгих лет, славный Агнус сын семьи Ламанн. Светлы ли очи твоих родителей? В порядке ли угодья?

Снова поклонился Агнус, уже не столь низко как в первый раз, но благодаря за живой интерес и участие.

— Милостью божьей, матушка и отец пребывают в добром здравии и со всем почтением передают вам свое приветствие. Отец следит за землею вместо меня и строго спрашивает с людей; люди говорят, урожай будет на диво обильным...

За отказ от помолвки Готорн зла на юного Ламанна не держал: отказал ему, но и всем остальным — тоже. В излишней услужливости его обвинить было сложно, но этот светловолосый сын старой семьи неуклонно вызывал в нем симпатию. Всегда безукоризненно вежливый, но без подобострастия, открытый, да без пустой глупости. Пожалуй, в иные времена они могли бы стать друзьями, но судьба рассудила иначе. Король-бастард взял свой трон мечом, а плату за обиды взимал кровью. Кому об этом знать как не летописцу?