Зита. Дорога войны

В клипсе внезапно взорвался дикий женский крик.

— Брюхан, кто у вас?! — прорвался сквозь крик голос Димитриади.

— Короткевич ушла на снайперскую позицию! — отозвался далекий Брюханов.

— Проверь!

— Уже бегут!

Зита в отчаянии прикусила губу. Крик оборвался так же внезапно, сменился тяжелыми хрипами, потом затихли и они. "Катя!" — беззвучно взмолилась Зита.

Полковник снова что-то говорил, она четко видела его губы — и не слышала.

— "Морфей", сладкие сны навей! — хрипло сказала в клипсе Катя. — Зита, слышишь меня?

— Кети...

У Зиты перехватило горло. "Морфей", ампулу которого каждый хранит лично для себя, чтоб избавиться от сводящей с ума боли перед смертью...

— Я люблю тебя, Зита, — ясно сказала Катя. — И всегда любила. Ты для меня была мамой.

— Кети...

— Помнишь, ты говорила, что выведешь нас к лучшей жизни? — шепнула Катя. — Помнишь? Я только сейчас поняла — ты и вела нас, все детство вела. Сама маленькая, надрывалась — а вела. А мы, дурачки, сопротивлялись... Прости меня, дурочку, ладно?

— Кети, не сдавайся! — отчаянно сказала Зита. — Ты же сама медсестра, знаешь, что нельзя сдаваться! Ребята вытащат тебя, уже бегут!

— Зита, как? Я на мину наступила, не убереглась... У меня весь низ разорван. "Морфей" кончится, умру от болевого шока. Но я ждать не стану. Я боли боюсь, Зита, я не выдержу! А ребята — они же меня потащат, а надо патроны... Зита, слышишь меня?

— Слышу, — шепнула она.

— Спой обо мне, Зита! Потом... спой, ладно? Пусть на своем, на грузинском — я пойму! Я тебя ждать стану... там. Хорошо?

— Кети... — сказала Зита и не смогла продолжить.

— Папа! — жалобно сказала Катя. — Папа, больно...

Щелчок выстрела.

— Что это было? — глухо спросил полковник.

Он наконец-то сообразил включиться в общую сеть и теперь слушал, черный от гнева.

— У Кати не было мамы, — сказала Зита тихо. — Ее отец воспитывал. Она одна в "Спартаке" звала папу, когда больно...

Фигура полковника под деревом дрожала и расплывалась, и дерево дрожало тоже.

— Брюхан, не спешите! — приказал далекий Димитриади. — Слышал, там мины? Заберете средства связи, планшет и оружие — и уходите. Калемин! Уходим, Брюхан закончил!

— Принято, командир! — отозвался кто-то из штурмовиков. — Уходим!

— Где Калемин?!

— Сожгли Калемина. "Алсучка" сожгла. Он смену позиции прикрывал.

Зита в бессилии заплакала в голос.

— Ты слушала сеть и не могла меня предупредить? — рявкнул полковник. — А я с тобой, как дурак, разговоры вел!

Она дрожащими руками вытерла слезы. Успокоилась.

— Вы же слышали приказ находиться в общей сети. У диверсантов уход со связи без уважительных причин приравнивается к дезертирству. У летчиков не так?

Полковник осекся. Понятно, у вертолетчиков так же, но для старших офицеров приказ ничего не значит, приказы — это для нижестоящих...

Общая сеть тихо шелестела голосами. Вернулась группа Кунгурцева — без потерь. Повезло, удачно взяли именно машину с продовольствием. Удачно взяли и удачно ушли. На точке общего сбора распределяли боеприпасы и пайки, Димитриади нарезал тройкам участки для вольной охоты, она внимательно слушала и не вмешивалась, все у Александра получалось хорошо, даже лучше, чем у нее...

Грозный рокот накатился внезапно. Она машинально дернулась к "реактивке", потом спохватилась и сделала единственное, что могла — наклонилась и прикрыла собой раненого капитана. Не для защиты от пуль, конечно, вертолетный крупняк рвет тела в клочья, а чтоб замаскировать своим "хамелеоном". Вот что за форма у вертолетчиков? Вроде защитного цвета, а выделяется на фоне травы, как посадочный прожектор, мол, вот он я, тут, стреляйте. Краем глаза она отметила, что полковник вжался в ствол дерева, и одобрила.

Двойка ударных вертолетов прошла совсем близко, показалось даже, что кроны деревьев закачало и земля затряслась. Рокот удалился так же быстро. Она прикинула направление и помрачнела. Нехорошо летели вертолеты, слишком направленно. Прямо на точку общего сбора, если она не ошиблась. Засекли? Перехватили внутреннюю отрядную сеть? Или просто обрабатывают подозрительные места, как сделала бы она лично?

— Александр, "саранча" идет прямо на вас! — торопливо сообщила она. — Двойка у меня над головой прошла!

— Разбегаемся! — мгновенно среагировал Димитриади. — М-мать, не успеваем, ящики засветятся! Дальний пост... Бережной! Оттяни "саранчу" на себя, не успеваем свернуться! Только аккуратно! Один выстрел, и уходи!

Томительно потянулись секунды... потом вдалеке загрохотало. Зите показалось, что перед грохотом она расслышала одинокий рявк "реактивки".

— Молодцы! — гаркнул Димитриади. — С одного выстрела ссадили! Уходи, еще звено идет!

— Дашу накрыли, — неестественно спокойным голосом отозвался далекий Бережной. — Она с компенсатором стреляла, чтоб наверняка, засветилась. Я остаюсь с ней, командир.

— Бережной, приказываю уходить! — заорал Димитриади. — Воинский долг забыл?!

— Мы с Дашей свои долги родине отдали, — сказал Бережной. — С лихвой.

Сжав кулаки в бессильной злобе, она слушала далекие разрывы. Рядом матерился полковник, поминая сопливых пацанов, военную дисциплину и почему-то детсад. Его тоже корежила бессильная злоба.

— Господин полковник, мы воюем вместе с детства, — тихо сказала она. — Не думайте, что в подкупольниках у нас была безопасная жизнь. В результате в "Спартаке" сложилось особое отношение к девушкам. Не только личное, но и... это не закреплено отдельным приказом, но командир пятерки, допустивший смерть санинструктора по собственной оплошности, обычно не выходит из боя. Сам принимает такое решение. Можете считать это глупостью, но на самом деле это совесть.

Полковник сгоряча приложил матом и совесть, но потом осекся и замолчал. Видимо, сравнил поведение штурмовиков и офицеров. С точки зрения человечности.

— А Даша для Данила была всем, — тоскливо сказала Зита и отвернулась. — Подругой, любовью, напарницей. Жизнью. Она вытащила его, когда Данил разбился на скальных учениях.

— А кто из ваших дураков полезет на смерть, если убьют тебя? — язвительно поинтересовался полковник.

Она устало пожала плечами. Кто... да все, но полковнику не объяснить. Сколько уже погибло, закрывая ее от пуль, оттягивая огонь на себя, сколько еще погибнет? Ребята считают ее принцессой и берегут, как могут.

— Извини, — неловко буркнул полковник.

— Меня защищает весь отряд.

— Я же сказал — извини! — проворчал мужчина. — Это я от беспокойства что-то не то говорю.

— Просто напоминаю, — пояснила она. — На будущее. У ваших полетных стимуляторов имеется спорадический побочный эффект — иногда тянет на женщин. Просто помните, что если обидите кого-то из девушек отряда, вас убьют, это поможет вам удержаться.

— Вертолетчиков смертью не испугать! — усмехнулся полковник.

— Все же постарайтесь испугаться, — мягко посоветовала она.

Далеко-далеко Димитриади объявил общий уход, боевые тройки двинулись к своим участкам трассы, и сеть притихла. Сам Александр сообщил Зите, где для нее оставлены боеприпасы и пайки, и тоже замолчал. Время от времени доносились отзвуки далеких взрывов, но это было не опасно, это противник на всякий случай обстреливал подходы к трассе. Пока не опасно. "Спартак" начнет работу утром.

Зато у раненого резко ухудшилось состояние. Она лихорадочно перебирала препараты, вспоминала все, что услышала когда-то в госпитале, и делала мучительный выбор. Применить поддерживающие средства и, возможно, этим убить пациента — или просто дождаться эвакуации?

— Ты красиво рассказывала о задачах штурмовых отрядов, не спорю, — сказал ей под руку полковник. — Такие вы получились... ну просто ангелы. Хотя на самом деле штурмовики — те же политические войска. А уж за политическими войсками столько мерзостей тянется! Одни чистки армии чего стоят! Командиру нашего вертолетного училища впаяли шпионаж на пять разведок и загнали на путоранские рудники, уж это никак не объяснить и не оправдать! Пять разведок! Настоящий дебилизм! И таких примеров масса!

Она решилась и выдернула из набора щприц-тюбик. Комплексный препарат, что очень плохо, велика опасность атипичной реакции, но в его основе — мощнейшее противовоспалительное средство...

— А сколько крови мелких частников на руках штурмовиков, а? — с удовольствием сказал полковник. — Как вспомню национальные погромы, так вздрогну! Озверевшие молодчики носятся по столице, громят, грабят, насилуют, избивают всех с неславянской внешностью — ах какая сладкая борьба против звериной сущности людей!

Она машинально убрала пустой тюбик в медицинскую укладку. Можно бы прикопать, но — диверсионные навыки. Сама возможность обнаружения лежки противником вызывала сильное неприятие. Взгляд непроизвольно скользнул по тюбикам. Вкатить бы господину полковнику успокаивающего, да нету. Офицер все больше беспокоил ее своими нападками. У него перед глазами умирает боевой товарищ, сам сбит, неизвестно, спасется ли, а у него все помыслы о том, как бы побольнее уязвить девушку...

Спорадическая реакция, поняла она вдруг. Все же зацепил вертолетчика боевой стимулятор. Печально. Крутит здоровенного мужчину любовное томление, вот и привлекает ее внимание, как умеет. А умеют в армии только так — грубо, нахраписто, хамски. Настоящие мужчины, блин, самцы. Плохо-то как. Полезет в "тесный контакт", оно вроде не смертельно, но без чувств — противно. И убивать человека за химию нехорошо, полковник вообще молодец, вон как сопротивляется, и купировать любовный приступ неизвестно чем. А ведь полезет, обстановка располагает. Лес, романтика, свидетелей нет, юная девушка рядом. И война все спишет. Увести разговор на серьезную тему, отвлечь? Ох, вряд ли...

— На пять разведок, говорите? Значит, так оно и было.

— Это как? — не понял полковник.

— А так, что ваш генерал плевал на прямые запреты! — зло сказала она. — Отправил любовницу на учебу в Англию, золото в двух иностранных банках держал, племянник его подставной фирмой в Голландии владел, дядюшкины деньги крутил, жена — ах, какая приятная неожиданность! — огромные гранты от иностранного издателя получила... и он считал, что никак не связан с иностранными разведками! Да одна его любовница столько секретов наболтала, что на два Путорана хватило бы. Вы же перед красивыми женщинами языки не придерживаете и вообще себя не контролируете.

— При чем тут жена? — мрачно возразил полковник. — Даже если это правда — ну и судили б ее, а не генерала. За получение гранта, то есть за признание таланта, х-ха! Наш генерал был кристально честен! Кристально!

— Это правда, — усмехнулась она. — Нам в "Спартаке" по вашему генералу лекцию читали, приводили как пример непредумышленного предательства. Запрет для высшего руководства на любые контакты с зарубежьем не просто так появился. А вы его нарушаете любыми правдами и неправдами, манит вас сладкая жизнь, и путоранские рудники не страшат. При чем тут жена... Дурачком не прикидывайтесь, господин полковник. Жена с этих грантов стала вхожа в столичную богему, а там и дипломаты иностранные крутятся, всякие посольские работники. Жене нужный взгляд на жизнь было кому создать, уж поверьте. И когда ваш генерал ночью жаловался ей на служебные проблемы — а вы все жалуетесь, есть такая странная особенность у сильных мужчин! — она давала ему вполне определенные советы. Опасные вдвойне оттого, что говорила верная спутница жизни, любящая жена, а вовсе не поганый шпион.

— Столько грязи вывалила на армию, что я даже не знаю, что делать с тобой, — признался полковник. — То ли обматерить, то ли зацеловать.

И уставился в ожидании ее реакции. Отвлечь не удалось, поняла она обреченно. И сейчас он полезет. Плевать полковнику сейчас и на генерала своего, и на путоранские рудники, и на ясное предупреждение Зиты, у него кровь кипит и в одном месте чешется. Врезать с левой в глаз? Так еще хуже будет, выброс адреналина только усиливает влечение...

— И национальным погромам имеется такое же красивое объяснение? — с любопытством спросил полковник. — Ведь избивали всех нерусских подряд, не разбирались, кто виноват, кто нет!

Ей не понравилось слово "красивое", но она решила ответить. Мужчина явно сопротивляется своей животной тяге, ищет более человечный повод снять с нее одежду, стоит потянуть время, вдруг справится с инстинктами сам, вроде бы действие стимулятора строго ограничено по времени...

— Есть объяснение, и его может найти любой интересующийся прошлым России, — спокойно сказала она. — Объяснение кроется в так называемом "еврейском вопросе". Был в истории Советского Союза момент, когда вдруг обнаружилось, что всей культурой в стране распоряжаются евреи. В книгоиздании — они, и в музыкальном исполнительстве тоже, а уж в эстраде — исключительно они. Вроде ничего криминального, просто ребята помогали по жизни друг дружке. Бедного одесского инженера Жванецкого пригрел Райкин, безвестного донецкого боксера Кобзона взяла к себе на подпевки великая Бржевская, те поднялись и облагодетельствовали в свою очередь тоже кого-то из своих... и миленько и со вкусом оттеснили всех остальных. И закрутились в тесном еврейском кругу немаленькие деньги, из-за родственных и дружеских связей не вполне по государственным схемам, а больше по своим, по семейным. А это уже криминал, и еще какой. Тогда государство среагировало, появился Лапин, и полетели известные и талантливые — кто за границу, кто в безвестность. Обиженные подняли вселенский плач в литературе и средствах массовой информации, благодаря ему история стала широко известна. Когда ребята лезли наверх, пользуясь в конкурентной борьбе нечестными приемами, их все устраивало, но почему-то не понравилось, когда так же нечестно ответило государство. Вот, собственно, это и есть "красивое" объяснение. А если говорить простым языком — в национальных общинах нет непричастных. Невинные мальчики и девочки, которых гоняли и унижали штурмовые отряды, поднимались по жизненным ступенькам не сами по себе, не своим талантом и силами. За ними была могучая поддержка общин. А за ребятами из подкупольников, к примеру — никого. Вот эту социальную несправедливость штурмовики и уничтожали, если совсем просто. Грубыми, нечестными, грязными способами, совсем как когда-то в еврейском вопросе. И точно так же раздавался вселенский плач по невинным жертвам кровавого режима.

— А погромы частных магазинов и фирм? — поддел ее полковник.

— А владельцам частных фирм и магазинов напоминали, что в погоне за прибылями не следует забывать о кодексе законов о труде! — в тон ему ответила она и тут же пожалела о недопустимо мягком тоне голоса, потому что мужчина непроизвольно потянулся к ней.

Она так же непроизвольно отодвинулась и положила руку на кобуру бесшумного пистолета. Полковник отследил движение и замер.

— Даже так? — спросил он задумчиво. — Ну, так даже интересней...

И вернулся в прежнее положение. Не отступит, поняла она с досадой. Выберет момент, навалится вроде бы в шутливой борьбе...