Дверь "Внитуда"

Я толкнула тварь, благоухающую дохлыми тараканами, под колеса, под машины, словно замыкала кольцо реальности. Вчера чуть не погибла сама, сегодня стремилась ухандохать врага. Ведь эта мерзость была врагом.

Толкнула и телепортировалась, так быстрее, чем бегом, вверх по склону в заросли дудки и крапивы. Голые ноги в халатике ожгло огнем, только боль эта воспринималась как что-то очень далекое, где-то там, на задворках сознания. А главным было то, что происходило на дороге.

'Я выбрала верный способ, время и расстояние. Победа!' — гулко бухало в груди торжественный марш сердце, когда рассыпалась в прах псевдоплоть лича под колесами машин. Оторванная по локоть и отброшенная на обочину рука скребанула когтями по пыли и рассыпалась в точно такую же серую массу, ничем не отличимую от обычного мусора. Только браслеты и кольца поблескивали бутылочными осколками. Почему-то золотая тряпка и тапки просто исчезли, а все побрякушки, ссыпавшиеся с мертвеца и ссыпавшиеся с одежд, не остались валяться на дороге, разносимые машинами все дальше и дальше по трассе. Они, словно подталкиваемые неведомой силой, как намагниченные одна за другой скатывались с асфальта в кучу. Как раз напротив того места, где я стояла среди травы.

В какой-то момент я ужаснулась, подумав, а не соберется ли вместе с драгоценным хламом пыль и не восстанет ли снова, собравшись из праха, мертвец? Но нет, его магии, ослабленной удалением от двери и привратника, не хватило на воскрешение. Только груда металла, малость покалеченного машинами, лежала недвижимо, как кучка обыкновенного мусора, оставшегося после субботника, забытого, да так и не вывезенного тракторами на свалку. Все и в самом деле закончилось. Накатившее облегчение было так велико, что ноги подогнулись, и я с маху села прямо в крапиву.

— Где он? — хрипло каркнул над головой голос.

Я подняла взгляд на куратора, возникшего в нескольких шагах левее. Лицо — обычная брезгливая маска, только глаза сверкают каким-то маниакально-тревожным светом. Или это просто утреннее солнце в них пляшет и вновь красит в радужный спектр белые прядки в волосах. Да руки с серебряными когтями-лезвиями нервно подрагивают. То ли Россомаха, то ли Фредди Крюгер после пластической операции.

— Нигде... В аду, наверное, если для таких делают ад... Я его убила. Толкнула под машины, он не успел ничего сделать, — вяло шевеля языком, попыталась отчитаться в содеянном я.

— Вы уверены?

— Там, — махнула в сторону кучки. — Все, что осталось. Проверьте, не восстанет ли, а то теперь ваша очередь толкать.

Шелест высокой травы ясно дал понять, что ЛСД отправился на проверку. Я не пошла за ним. Не была уверена, что смогу встать. Поверху жужжал шмель, где-то рядом стрекотал кузнечик, а прямо под носом на листке медвежьей дудки крутила рожками большая улитка. Где-то в небе над головой, перекрикивая шум трассы, орали стрижи. Жутко зудели окрапивленные ноги, зад, руки, но шевелиться было лень. Куратор вернулся через несколько минут. Вместо рубашки он красовался в черной майке, а из снятой одежды соорудил мешок. Тот тяжело позвякивал на ходу.

— Зачем вам эта мерзость? — вяло спросила я, догадываясь о содержимом.

— Мерзость? Мерзости больше нет. А это, — Ледников встряхнул тяжелый груз, — всего лишь драгоценности. Золото, камни. Вы рисковали, действовали бездумно, безумно и глупо, Гелена Юрьевна, но вы победили. Это — компенсация.

— Мне не нужно, противно, а может и проклято... — помотала я головой.

— Продадим. Магия вещей из-за грани сохраняется лишь тогда, когда их оставляют в дар. Теперь, каким бы могуществом эти предметы ни обладали раньше, они лишь украшения, которые надлежит обратить в деньги, — деловито повторил увещевания куратор. Я так и не поняла, зачем он навязывает мне их, поэтому спросила о другом:

— Как вы тут оказались, умеете перемещаться не на место, а к человеку?

— В редких случаях, — после небольшой паузы признался ЛСД и предложил: — Вставайте, вернемся домой.

— Не могу.

— Почему?

— Опять ноги не держат, очень перепугалась, — честно объяснила я. — Будь по-другому, стала бы я торчать в крапиве.

— Девчонка, — Ледников неожиданно и совершенно не зло усмехнулся, зажал мешок под мышкой, чуть нагнулся и подхватил меня на руки, легко, как игрушку. Он него пахло чем-то удивительно приятным. Не сильно, в отличие от очень многих мужчин, да и женщин, арбузом или огурцами... чем-то свежим, мятой и сосновыми иголками, нагретыми солнцем. Удивительно уютные запахи для такого неприятного человека, точнее, нечеловека.

Ледников прижал меня покрепче (боялся, что вырываться начну?) и телепортировался. Тишина родной квартиры, после близости шумной трассы, пролилась в уши охлаждающим бальзамом. Ох, его бы еще на ноги, да и на руки не мешало бы.

Куратор сгрузил меня на диван в гостиной, небрежно бросил рубашку с ювелирной добычей на ковер рядом и, ткнув пальцем в россыпь красных прыщей на коже, уточнил:

— От крапивы?

— Ага, в коридорном холодильнике оранжевый тюбик на нижней аптечной полке, — констатировала я, прикидывая, а дойду ли, не позоря род человеческий покачиванием от стены к стене. Сомнительно! Даже пальцы вот чуть-чуть подрагивают.

Ледников скрылся из гостиной на несколько мгновений, я услышала характерное чмоканье двери холодильника, и вот уже куратор показал мне выбранную мазь.

— Эта?

— Она самая, антигистаминное, наружное. Втирать, правда, нужно до впитывания, зато помогает отлично, — я взяла его и попыталась открутить крышку. Пальца-заразы продолжали слушаться куда хуже языка, крышка скользила, как намазанная маслом и ничего не получалось.

Сергей Денисович многозначительно хмыкнул, хорошо хоть никакой шедевральной гадости из богатого личного запаса не выдал, отобрал у меня лекарство и взялся за дело лично. Сел на диван рядом, практически вплотную, не оставляя и сантиметра свободного пространства. Выдавил на подушечки пальцев прозрачной мази и принялся втирать в руку, которую сграбастал так бесцеремонно, словно она принадлежала кукле. Вот только пальцы его скользили по покрасневшей коже уверенно и почти бережно. Закончив с руками, он покосился на мои пострадавшие ноги. Я невольно попыталась отодвинуть их подальше, как будто это чем-то могло помочь.

— Ради бога, Гелена Юрьевна, по-вашему, я девичьих ног в жизни не видал и, будучи вынужден лицезреть их частично обнаженными, наброшусь, как зверь рыкающий? — возвел очи к потолку куратор.

— Нет, просто стыдно, — тихо ответила я, мысленно проклиная румянец, заливший, кажется, не только щеки, уши и шею, а и все тело, вплоть до пяток.

— Стыдиться нечего, — отрезал Ледников и занялся нижними конечностями, пострадавшими от жгучей крапивы. Он так же запросто откидывал полы халата, как и заворачивал рукава, с точно такой же стоически безразличной миной. Только глаза его не впивались больше в лицо, а спрятались за длинными ресницами. ЛСД работал почти на ощупь, но почему-то не пропустил ни одного расцвеченного красными крапинами крапивных ожогов участка. Прохладная мазь, теплые пальцы, легкий запах одеколона — это было приятно.

— Все обработано? — уточнил куратор, добравшись до всех видимых ему участков кожи с крапивницей.

— Да, спасибо, — поблагодарила я куратора и пояснила: — Нижние девяносто познакомились только с лопухами.

Ответом на благодарность стал кивок и возвращение крышки тюбика на прежнее место. ЛСД встал.

— Не за что, — все-таки ответил он уже из коридора, когда педантично возвращал тюбик на полку холодильника. — Как вы себя чувствуете, Гелена Юрьевна?

— Лучше, спасибо. Наверное, скоро привыкну, что если не меня пытаются убить, то убиваю сама. Человек, говорят, ко всему привыкает, да вы еще обещали изменения в психике. Необратимые. Может, уже и начались. Вот лича убила, и плакать не хочется, и кричать не хочется, только упадок сил.

— Поспите, — предложил куратор. Голос у него прозвучал странно, почти заботливо что ли.

— Не знаю... — задумалась я.

— Вам нужно подремать, хотя бы полчаса, я посторожу, — решил сам для себя ЛСД и уже велел: — Спите!

— А вы гипнозом владеете? — задала я вопрос, уплывая куда-то в белое и пушистое, не то облака, не то летучий зефир.

— Это не гипноз, вернее, не совсем гипноз, — ответил Ледников.

— Здорово вы этим не совсем гипнозом личу голову задурили, если бы не это, мы бы с ним не справились, — сонно пробормотала я. — И сами гипнозу не поддаетесь, смогли вместо ответов ему какие-то странные стихи зачитать....

— Я отвечал честно, но не так, как хотел он, — тихо, почти про себя, констатировал куратор и опустил мне на ноги легкий плед.

— Мм-м, не понятно, ну и ладно, не важно. Я вот еще все время думаю, как вас на самом деле зовут, не могут же потомка фениксов звать просто Сережкой... — я не сознавала, что сказала это вслух, пока не донеслось еще более тихое, чем прежде:

— Саргейден Ле Дас.

— Красиво... похоже, и все равно настоящее лучше, — оценила я, поудобнее умащивая голову на эргономический подушке из холлофайбера, и уплыла в обитель сновидений.

Снился зефир. Нет, не его давным-давно забытый вкус. Не люблю я сладкого и даже не мечтаю о конфетах, шоколадках и пирожных, мне лучше чего-нибудь остренького или солененького. О, надо банку маринованных корнишонов открыть на обед! Так вот, зефир был самостоятельным жизненным пространством. Мягким, упругим и теплым. Я прыгала по шарам из разноцветного зефира, отталкиваясь, как от батута, и почему-то при каждом толчке летели мягкие радужные перышки, цвета высветленных полосок на шевелюре Ледникова. Вдобавок спортивные упражнения проходили под аккомпанемент старинной песенки 'не кочегары мы, не плотники', вот только слово 'монтажник' там заменялось на 'привратник' и почему-то все время попадало в рифму.

Проснулась я от негромкого разговора, происходящего тут же, в комнате. Голоса узнала сразу: куратор и прогульщик-вампир. Вернулся-таки, исследователь жизни. Нас тут чуть не убили, а он только вернулся!

— Отважная девочка, — ласково говорил Конрад.

— Вопиющая глупость и риск, — бурчал куратор.

— Но ведь получилось!

— Куда лучше ей было бы не пытаться разыгрывать героиню-спасительницу, а убраться подобру-поздорову подальше от лича. Я дождался бы тебя.

— Не факт. Ваши песни, кайст, плохо действуют на немертвых. Я мог не успеть. Да что толку гадать. Неужели ты до сих пор не понял? Лучик не может бросить, предать и бежать, не сможет сделать такого, что сама считает подлостью! — хмыкнул Конрад.

— Даже если ненавидит?

— Ненавидит? Не пори чушь, — отмахнулся от слов ЛСД, как от чего-то малозначительного вампир.

— Именно ненавидит. За полтора дня я с успехом добился ненависти собственной... — кого именно Ледников не договорил, и вообще в голосе куратора почему-то присутствовала изрядная горечь.

— Собственной? Поверил-таки? — почему-то выхватил и развернул транспарантом единственное слово из недосказанного предложения Конрад.

— Она девица, значит, никакой ошибки быть не может. Случайность возникшей связи в свете новых фактов маловероятна, — мрачно, будто некролог зачитывал, признал ЛСД. — Ты сам сказал... доказательства слишком убедительны.

— Что думаешь делать?

— Не знаю, я не способен делать то, что полагается, — безразлично или безнадежно, не соображу, что было вернее, уронил куратор.

— Ну и не знай, так даже лучше.

— Вряд ли. Она все равно ненавидит...

— Лучик не умеет как следует ненавидеть. Ты ее бесишь своей высокомерной миной и язвительными комментариями, не более того, этой злости оказалось недостаточно, чтобы отдать тебя на растерзание личу. Думаю, она бы не поступила так, даже если бы действительно горела ненавистью.

Плавать в приятной полудреме, удивительно уютной, несмотря на присутствие посторонних, и слушать занятный разговор было странно. Каким-то уголком сознания я даже задумалась: зачем здесь и сейчас ведется этот разговор, касающийся меня каким-то боком, только я никак не могла уяснить каким? Хотят ли собеседники, чтобы я слушала и принимала участие в беседе, или разговаривают здесь только потому, что отрубившуюся меня, открывательницу дверей, откуда приходят смертельно опасные твари, совершенно нельзя оставлять в одиночестве?

Все сомнения разрешил сыгравший экстремальную побудку мобильник. Судя по мелодии, звонила Вика. Бывают люди, которые все делают вовремя, это не раздражающий педантизм, а дар, и общаться с такими, будь они друзья, коллеги или просто знакомые, — истинное удовольствие. У моей драгоценной старшей сестрички дарование было прямо противоположной направленности. У Виктории вполне могло быть второе имя 'Несвоевременность'.

Она или безбожно опаздывала везде и всюду, или приходила раньше на час-полтора. Сестрица даже на собственную свадьбу умудрилась опоздать! Машина жениха сломалась, и пришлось срочно искать такси, а таксист оказался первый день замужем и перепутал адреса улицы с одноименным проспектом.

Звонила Вика тоже всегда 'вовремя', выбирая наиболее подходящие моменты, самыми традиционными из которых была парочка состояний абонента: 'в душе' и 'спит'. Сестра постоянно забывала про разницу в часовых поясах. Как при всем при этом она до сих пор умудрилась не прогореть со своим модным бизнесом, навеки останется для меня тайной покрытой мраком.

От музыкальной темы мобильника я подскочила над диваном, как ошпаренная, и рефлекторно ринулась к шкафу, где заливался телефон, даже не задумавшись о том, держат ноги или не держат. Они, наверное, тоже отвлеклись и забыли, что держать не должны. А может, я отошла от шока, пока дремала в комфортной обстановке. Удивительно, что частью этого комфорта стали два чужих мужика, но уж что есть, то есть.

— Привет! Где фотки! — заорала Виктория так, словно общалась со мной не по телефону, а кричала вживую через три квартала, высунувшись из окна.

— Какие фотки? — обалдело переспросила я.

— Ты мамахен обещала заснять двух крутых челов, снявших нашу халупу! — командным тоном объяснила Вика.

У старшенькой не было пунктика женить, тьфу, выдать замуж младшую сестренку. Нет, ситуация складывалась более скверная. Любимая и единственная сестра просто пыталась меня с кем-нибудь свести. К той поре, когда Вика и ее муж все-таки переехали в другой город, я боялась появляться домой, чтобы не быть насильно познакомленной с очередным блестящим экземпляром подходящего кавалера.

— Не успела, — пришлось сделать чистосердечное признание в надежде на облегчение участи.

Не тут-то было! Любимая сеструха не была бы самой собой, если б на этом успокоилась. Она тут же принялась бомбардировать меня вопросами о внешности, возрасте, прикиде и предполагаемой зарплате арендаторов мужеского пола. Причем орала она так, что кайст с вампиром с расстояния нескольких метров превосходно слышали каждое слово, а я неумолимо начинала глохнуть. Блин, в сравнении с Викусей паровозный гудок комариным писком покажется. По мере продолжения сольного выступления сестры ухмылки на лицах двух постояльцев все ширились, ни капли сочувствия к моей горькой участи они не проявляли. Пожалуй, еще минут семь-десять и я бы согласилась на второго лича, вместо насилия над слуховым аппаратом и головным мозгом. Потому что мертвого колдуна можно убить, пусть и трудно, а сестру, как бы порой ни хотелось, нельзя.