Убийственные болоньезе

История киношной карьеры Ивана поражала своей банальностью. Травма. Куда деваться бедному юниору? Начал пьянствовать, вести беспорядочную жизнь. Однажды проснулся рядом с такой 'синюшкой', что до венерического диспансера бежал бегом. Слава богу, обошлось, видать, совсем был пьян, но зато доктор, который обследовал Ванечку, поразился его природным данным и тут же позвонил Бернсу. Больше Ванечка не пил. Прошел полное обследование и явился на кастинг. Бернс был впечатлен. Так Ванечка стал Андреем Болконским.

Клюкин, без пригляда Давида, крепко надирался на съемках, что огорчало Михалыча, и заброшенные окрестности оглашались его жалобами. Актеры резались в записного дурака, иногда расписывали пульку, но в отличие от других сезонных кампаний — студенческих отрядов, трудовых бригад, спортивных сборов — никто не крутил романов и не занимался любовью в свободное от работы время.

Бернс вернулся с Французской Ривьеры и сразу нагрянул в Альметевку. Вместе с ним нагрянула и непогода. Демонстрируя шикарный загар, и захлебываясь от восторга Любочка Егорова делилась впечатлениями. Весь дамский коллектив дружно ей завидовал. Удивительно, но когда Тина приезжала после отдыха с Бернсом, никто не лез к ней с расспросами, никто не восхищался великолепными Тинкиными ножками в виртуальных чулках из тропического загара. Неужели она была такая недоступная? Или дамы боялись сближаться с всесильной фавориткой продюсера, ведь женской дружбы век недолог, а ненависть чувство более постоянное? А в итоге, как лишена была Тина дамского признания тогда, так же одинока и теперь. Бернс устроил разбор отснятого материала, и остался им доволен. Хоть это радует, не надо переснимать сцены в холодную ветреную погоду, вот если бы сия процедура была бесплатной, Бернс непременно развлекся бы, заставляя Тинку мерзнуть неглиже. Но поскольку каждый кадр и каждая минута пребывания в Альметевке стоила Бернсу денег, то, учитывая грядущие траты на отопление трейлеров, Бернс дал команду сняться с якоря.

По прибытию в родной город пришлось Тине испытать еще одно унижение. Бернс отдал распоряжение провести тщательное медицинское обследование актрисы Тины Гранд. Объемная карта Тины легла на стол продюсера. Неужто и в правду хочет заменить ее Любочкой? Давид рассказал ей, что Бернс вызвал лучших специалистов и устроил Любочке фотосессию, которая закончилась полным ее провалом. Любочка неплоха во второстепенных ролях, но главную ей не потянуть, нет в ней того шарма и легкости, которые отличают Тину. Статистка и все тут. Вот во что свято верила Тина, так это в Бернсов здравый смысл — несмотря на всепоглощающее желание втоптать её в грязь, он ни за что не поставит свое детище 'Венус' в ситуацию близкую к неуспеху. Деньги, деньги! А Тина приносила доход как золотоносная жила, и ее надо разрабатывать, пока она в самом спелом возрасте, что называется в соку. Но попытки Бернса вывести ее из себя невероятно подтачивали нервную систему, Тина стала плохо спать, что немедленно отразилось на ее внешности. Бернс сбавил обороты, дал Тине выходной, и оплатил самый лучший салон красоты.

Тина лежала на массажном столе, когда в салон приехал Бернс. Один. Без Любочки. Бесцеремонно зашел в массажный кабинет, уселся на оттоманку, высоко закинув ногу на ногу. Задравшаяся брючина открыла миру черные хлопчатобумажные носки. Тина снова закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на ощущениях, но ничего не получалось, от Бернса исходили сильные волны. Крепкого сложения массажистка в финальном аккорде пробежалась пальцами по обнаженной спине, и накрыла Тину простынею.

— Минут десять полежите, — посоветовала она и деликатно удалилась из кабинета.

Тина молча ждала, когда Бернс объявит, чем она обязана такому внезапному визиту. Бернс встал с оттоманки и приблизился к массажному столу.

— Тина... — начал он. — Может я в чем-то и виноват, я не святой, но у нас есть шанс вернуть... ну, в общем, все как было... ты как?

Тина молчала. Бернс засопел, стал отмерять шагами метраж кабинетика, от стены до стены.

— Ну, что ты молчишь? Презираешь... А как я переживаю! Ты бы знала! Вот тебе все, как с гуся вода, кукла бессердечная... — тут Бернс споткнулся, вспомнив, что пришел не за тем, чтобы ругаться с Тиной.

Тина лежала без движения, не реагируя на страстный монолог и топот вокруг массажного стола.

— Соскучился я Тиночка, золотко... — тут Бернс, не сдержав чувств, откинул простынь и припал губами к загорелой и пахнущей кремом спине опальной звезды.

Вот тут Тина и взбрыкнула. Вскочила, натянув до подбородка простынь, и гневно бросила в лицо Романа Израилевича:

— Да идите вы! К Любочке, — внесла уточнение и, перекинув простынь через плечо на манер римской тоги, гордо вскинула голову.

— Лапушка, ну ее лягушку эту! Скукотища, чесслово! — весьма эмоционально прореагировал Роман Израилевич на напутствие Тины.

— Найдете в вашем лягушатнике другую, — хмыкнула Тина.

— Тинушка...— заныл Бернс, подбираясь ближе.

— Держите себя в руках, — дистанцировалась Тина, — забыли уже, как обвиняли меня в связях со всем мужским населением Ангельска?

— Все ревность проклятая! А от чего? От того, что люблю тебя больше жизни! Давай помиримся? А?

— У вас всегда другие виноваты. Не хочу мириться! Мне и без ваших 'любовей' — намекнула она на увлечение Бернса Любочкой, — прекрасно!

— Тинушка... Прости меня, старика, не знал, как заставить тебя пожалеть о сказанных словах, помнишь ведь? Что сказала-то, помнишь?

— Под каждым подпишусь.

— Старым чертом меня назвала...

— Что вас обидело сильнее — 'черт' или 'старый'?

— Насмехаешься надо мной. Смейся, только мириться давай? А?

— Черт с вами...

— Со мной, со мной, иди ко мне моя лапушка, — Бернс ухватил пухлой ладошкой за край простыни. Тина хмуро смотрела из-под рыжей челки, но понимала, что шанс надо использовать.

— Еще раз полезете ко мне драться, только вы меня и увидите, клянусь, уеду в Питер! — пригрозила Тина.

— Не буду, не буду, — радостно притоптывая, обещал Бернс, — иди, обними своего Романа.

'Началось, — обреченно подумала Тина, но, распахнув простыню и объятья, повернулась к Роману Израилевичу.

Он восхищенно присвистнул.

— Богиня!

Глава двадцать первая

На радостях Бернс закатил шикарный ужин и даже позволил себе выпить лишку. Сейчас он храпел в Тинкиной постели, не хотел ехать домой. Позвонил Розе Исааковне, чтобы та не волновалась, и остался. Тина, как на грех не могла уснуть. Посмотрела реалити-шоу, заполонившие ночной эфир, выпила травяного чаю, но сон не шел. 'Наверное, — думала она, — из-за полного событиями дня, косметических процедур, и, конечно же, примирения с Бернсом'.

Голова ее была занята разными мыслями: о наступающей осени, о выздоравливающей Веточке, о никак не кончающихся съемках, о расследовании, о Долинине... Кстати, дурно было бы не воспользоваться случаем, идущим прямо в руки, Бернс спит, как убитый, можно покопаться у него в бумагах, просмотреть телефонные номера на мобильном, да и по карманам пошарить никто не запретит, а вдруг повезет...

Тинка вскочила, заглянула в спальню, откуда доносились трели Бернса, и на цыпочках прокралась внутрь. Пиджак и брюки продюсера Тинка повесила в шкаф, отличной кожи портфель Бернс бросил в будуарное кресло у туалетного столика. Тина оперлась коленом на упругий матрас и прислушалась к дыханию Романа Израилевича. 'Спит, как сурок'.

Осторожно, стараясь не шуметь, она раздвинула зеркальные дверцы шкафа. От одежды пахло ее любимыми духами. Рука потянулась к кашемировым кофточкам и кардиганам, коснулась мягкой шерсти, любовно прошлась по шелковым блузам, задержалась на кружевных оборках нижнего белья. Эх, а вот и монстрообразный, по сравнению с Тинкиными тряпочками, костюм Бернса. Её рука скользнула в нагрудный карман пиджака, вытащила узкий серебряный футляр-визитницу, несколько стодолларовых купюр, и положила их обратно, не меняя порядка. В боковых карманах Бернс не держал ничего, брюки осматривать не стала, если бы там что-нибудь было, то выпало бы, когда она вешала их. Итог — ничего представляющего интереса Тина не нашла. Тихонько закрыла шкаф, выхватила из кресла Бернсов портфель, и бесшумно вышла из спальни, прикрыв за собой дверь.

Тина снова заварила чай, затем, открыв портфель, стала разглядывать его содержимое, стараясь сохранить его в том порядке, в котором уложил Бернс. Сценарий от Сары Абрамовны, счета, различные бумаги, которые не заинтересовали Тину, приглашение на банкет по случаю юбилея частного предприятия 'Ковчег'...

'Ковчег! Ной! Арташез как-его-там, Бернсова крыша. Надо навязаться на банкет. А как? Бернс на такие мероприятия всегда берет жену. И как отнесется Ной к тому, если Бернс придет с любовницей? Надо подумать, да Давиду рассказать, у него голова светлая, может, предложит какой-нибудь выход'.

Тина зевнула. Пора спать, вернуть портфель на место, и к Роману Израилевичу под бочок... Телефон! Забыла про сотовый! Тина сунула руку в портфель и вытащила массивный цвета металла корпус. Так, так, входящие. Тина быстро нажимала клавишу и прочитывала имена Бернсовых абонентов: Давид, опять Давид, Михалыч, какой-то Васильев, Роза Исааковна, Аркадий Пестов, герр Миллер... Так, а теперь кому звонил продюсер, опять вездесущий Давид, Аркадий Пестов, снова Аркадий... Аркадий? Уж не тот ли Аркадий, который охранял багаж у Павловского 'Лэнд Ровера'? Тинка зубами стянула с ручки колпачок, и неровным почерком, стараясь удержать небольшой клочок бумаги на полировке стола, написала несколько цифр.

'Уф! Ну, теперь точно спать'.

Приоткрыла дверь спальни. Бернс повернулся на бок, откинул свою часть одеяла и сейчас, при свете ночника, тело, покрытое седеющими волосками и загаром с Лазурного берега, темнело на белоснежном белье. Она пристроила портфельчик на кресло, скинула пеньюар, и легла в нагретую Бернсом постель.

В детективном агентстве Дурбина была одна Танечка. Она, как обычно, отстукивала ровными розовыми ноготками какую-то компьютерную морзянку. Ноготки порхали, невольно привлекая внимание ничем не занятого Давида.

— Еще кофе? — спросила Танечка, отвлекшись от клавишного ряда.

— Да, пожалуй, — ответил Давид, ждать придется все равно.

Танечка прошлась до кофейного аппарата: ножки в тонких чулочках, короткая юбочка. Давид проводил ее взглядом. Сделал он это машинально, Лада, даже мертвая, не отпускала его, он был влюблен, до сих пор влюблен.

Танечка подала ему чашку, весьма похожую на кукольную, и придвинула стопку журналов. На столе зазвонил телефон, и девушка, процокав каблучками, сняла трубку.

— Артурчик! — радостным голоском возвестила она. — А вас ожидают, да господин Коткин. Хорошо, передам. Чао!

И, повернувшись к посетителю, объявила:

— Долинин будет с минуты на минуту.

— Отлично, — буркнул, уставший ждать Давид.

Детектив вошел в агентство, стряхивая с зонта капли дождя. Танечка поспешила навстречу, приняла зонт, раскрыла его и поставила в угол, как большую нахохлившуюся птицу.

— Спасибо, милая, — поблагодарил Долинин.

Она кокетливо повела глазками и снова включила кофейный аппарат. Давида от кофе уже тошнило.

— Прошу вас, — позвал его детектив, открывая дверь кабинета. Давид вошел, сел в гостевое кресло.

— Ну и погодка, — начал разговор Артур бросая плащ на вешалку. — Извините, что пришлось ждать, всюду пробки, осень и зима наступают у нас неожиданно, будто мы живем в Южной Калифорнии.

Давид выложил на стол детектива папку и ждал, когда Долинин займет свое место.

— Что это? — спросил детектив, усаживаясь в кресло.

— Словесный портрет 'студента', получили от Архиповой Виолетты. А вот здесь, — Давид ткнул пальцем в бежевый листок, вырванный из блокнота, — телефон некоего Аркадия Пестова, с которым у господина Бернса поддерживается связь.

— Отлично, — сказал Долинин.

— Вам не кажется, что мы делаем за вас вашу работу? — раздраженно спросил Давид.

— Ну, словесный портрет 'студента' я сам бы не смог набросать, как бы ни старался, ведь я его не видел. А отчет о проделанной работе я вам предоставлю.

— Извините, в последнее время я очень раздражен. Поймите, погибли дорогие мне люди...

— Я понимаю. Не беспокойтесь. Да, расследование идет медленно, но идет, — Долинин резко развернулся в офисном кресле и сунул ключ в личинку сейфового замка. Матовый металлический сейф привлек внимание Давида еще в первый день их посещения агентства Дурбина. Он был громоздок и занимал большую часть стены за спиной Артура. За сейфовой дверцей скрывались секреты большого города. На полках аккуратненькими стопками лежали папки — от простых советских с надписью 'Дело', до новейших, с накрученными металлическими конструкциями креплений. Отдельными кучками размещались пакеты с разнообразным содержимым.

'Улики!' — подумал Давид, и отвел глаза, сдержав любопытство.

Долинин вынул тонкую папочку с наклеенным стикером и открыл ее.

— Фотографии были сделаны нашими сотрудниками в течение недели. Все, кто посещал ресторан 'Ковчег', и все кто там работают. Снимки личностей, наиболее подходящие под описания пострадавшей, могут быть ей направлены, в том числе и электронной почтой. Более того, с помощью метода дистанционного прослушивания, мы имеем некоторые записи разговоров Арташеза Айвазяна и Романа Бернса. Копии их получите у меня под расписку. Наша задача упростится, если мы вычислим 'студента', у меня нет сомнений, что он имеет прямое отношение к взрыву на федеральной трассе.

От этих слов Давид вздрогнул, снова и снова переживая свою потерю. Да, детективы не подкачали, теперь нужно отослать снимки Виолетте и прослушать записи.

'Скорее бы уж закончить эту картину!' — устало подумала Тина, сидя на шелке антикварной банкетки в широком холле своей квартиры.

В мексиканской напольной вазе, распространяя дурманящий аромат, увядал шикарный букет роз, преподнесенный Бернсом в знак примирения. Рассматривая сине-белый узор вазы, Тина вспомнила путешествие в Акапулько. Белоснежные виллы кинозвезд на знаменитом побережье, песни марьячос, опасные прыжки ныряльщиков со скалы, ради которых туристы съезжались со всех близлежащих отелей. Это было незабываемо, она радовалась всему, считала себя счастливой, и Бернс тогда был добр и нежен... Тина обхватила голени руками, и поёжилась.

'Бернс, Бернс, человек-паук, человек-самая-жуткая-гадина-в-моей-жизни! Так ли?'

Ненависть, захлестывающая Тину, сменялась непониманием... ведь она сама легла на тот незапамятный диванчик, отдав свою девственность продюсеру. Чем она думала в тот момент?

'Зачем? Для того чтобы досадить матери и Игорю? Для этого я сломала свою жизнь? Для этого подверглась осуждению и всяческим гонениям? Ради того, чтобы мать поняла, как нелегко мне принять Игоря в качестве ее мужа? И только? Боже, какая глупость!'

Сейчас мотивы, толкнувшие Тинку в цепкие объятия порнобизнеса, казались детским лепетом, юношеским эгоизмом и невероятной женской глупостью.

'Павлов... только он разнился с этой треклятою жизнью, был последовательным и цельным, и любил меня... я чувствовала, что любил! Ах, Павлов, Павлов...'