Приказано выжить (Ирис)

— Какая же беда привела тебя ко мне?

Эдна разлила отвар по трем чашкам и чинно сложила руки на коленках, обтянутых подолом узкого серого платья. На разговор она обращала внимание едва ли: вертела головой осматривая кабинет, словно впервые тут оказалась, а не приходила с братом мало не раз в сезон, но в особенности сильно, как и всегда, ее взгляд притягивали книги в высоком старом шкафу. Корешки многих были старыми и потрепанными от частого чтения, эти книги Готорн предпочитал всегда держать под рукой, если возникнет нужда прочесть ту или иную строку, а не бегать каждый раз в библиотеку. Порой он засиживался за чтением до утра, несмотря на то, что все эти книги едва ли не с детства знал наизусть.

— Вашей милостью, мой король, не даруете ли мне право пользоваться бесценным собранием редчайших трудов, не по праву забытых и неоцененных, собранных в вашей библиотеке?

Король-бастард ушам своим не поверил. Даровать брату его ненаглядной беспрепятственно шастать в библиотеку хоть каждый день? Не всегда, но порой будет он брать с собою смешливую красавицу Эдну, станут замшевые ее туфельки касаться драгоценных ковров библиотеки и красного дерева в коридорах...

— Разумно ли запрещать желания творящему историю? — не удержал мягкой дружеской улыбки. — В любое время, когда пожелаете — библиотека в полном вашем распоряжении. И в вашем, — обернулся к златоволосой девушке, — леди, разумеется, тоже.

Эдна растерянно улыбнулась. Она, за годы привыкшая видеть Готорна совсем в ином положении — бесправного бастарда, не то слуги, приказывать коему мог лишь отец, не то приживалки, не то вовсе — шута, она не знала как относиться к нему теперь, а потому не скрывала смущения. Кто мог предсказать еще два года назад, что всеми презираемый сын сиды станет вдруг королем? Несмотря на это, Эдна никогда не обращалась с ним как с низшим, в то время как многие не почитали трудом напомнить парню, где его место. Впрочем, и говорила она с ним нечасто — Агнус предпочитал держать сестру дальше от двора, боясь как бы на юную красавицу, которая, как сказывали, диво походила на единственную королеву, хоть и не являлась ей родственницей, не обратил взгляд Золотой сумасшедший.

Боги уберегли. Но сын этого самого сумасшедшего все равно не упустил случая навеки отдать голубым глазам Эдны свое сердце.

Она хорошо это понимала. Не дичилась, но и разговоры заводить не спешила. Что ей? Может и присмотреться, и подумать, кто ей воспретит? Не она, Готорн который год, что ни ночь, то видит во сне ее лицо, переплетает ее косу, омывает в серебряной чаше ее ступни...

Стала королевой — не серое платье, а сплошь из золота носила бы, жемчуг и топазы перебирала, алмазные низки вплетала в волосы...

Пустое. Свободной душе истинной художницы что железо, что золото, все одно — оковы.

— Благодарю, король Готорн, — опустила голову.

— Ваша щедрость не знает границ, — шагнул в ее сторону брат. Смущение сестры его волновало, и за это он нравился Готорну еще больше. — Не смеем и дальше отнимать ваше время.

Король-бастард проводил их, втайне надеясь поймать взгляд голубых глаз, если обернется их хозяйка. Не обернулась. Что поделать, насильно милости не добьешься.

Он написал указ, согласно которому Агнус и Эдна из семьи Ламанн могут беспрепятственно входить во дворец и выходить из него в любое время суток, до его, короля, дальнейшего распоряжения.

Золотой король поступал иначе — вручал бумаги в руки счастливчику — приходи, показывай, тогда пропустят. Лотар присоветовал, и спорить Готорн не стал, иное: дворцовый караул обязан был помнить все дозволительные либо запрещающие грамоты, а каждого, чьи имена в них указывались знать в лицо. Теперь с поддельной бумагой во дворец не влезешь. Прочие лазейки никуда не делись и не денутся, но на одну головную боль у короля-бастарда меньше. У Лотара, правда, на ту же самую больше — за возможные ошибки стражи и отвечать ему.

Новая метла по-новому метет, так ведь говорят в народе? В его случае поговорка себя оправдывала. Все, поддающееся переменам без ущерба, Готорн менял. Ему самому претила мысль, что хоть что-то останется как было заведено при его отце — вот уж происки чьей чужой воли он испытал на своей шкуре до последней! Живя среди слуг, поневоле научишься судить и с их позиции, поймешь цену их труда. Проникнешься уважением.

Он мог только надеяться, что при нем его людям живется легче, нежели чем при старом короле.

Он это хорошо умел — надеяться несмотря ни на что.

Старшине его новое дело решительно не нравилась. Что это за занятие для опытного военного — торговые обозы потрошить? Смех один... Но смех это одно, вот только и смеяться уже неохота: если раньше и была надежда, что его переведут хотя бы в казармы, то с месяцами она таяла, аки снег на солнце. Надежные опытные люди нужны были везде, а его, с пометкой "непригоден для военных действий", перевели в городскую стражу, и похоже, навсегда. Назначили главным, но какой в том прок, если подчиненные — безусые юнцы, которым минувший погром столицы был первым делом в жизни?

Да и платили за охрану городских ворот, не то чтобы достаточно. Ладно, позволялось часть изъятого оставлять для собственных нужд, да еще торговцы, народ тертый, не брезговали сунуть в руки то тяжелую бутыль, то звонкое серебро. Сначала совестливый бывший солдат не мог себя пересилить и взять нечестно нажитое... потом одумался. Ворота полагалось закрывать с закатом и открывать до рассвета, потом целый день проверять грамоты, проверять подводы с товаром, проверять путников, одиноких и пеших, взимать пошлину за въезд и разнимать одуревших от жары возниц норовивших устроить драку. Дурацкое дело, а куда денешься! Семью кормить надо, да одевать, да бус жене купить... Давно обещал ей настоящие, а не крашеное стекло.

Вот и выходило, что плевался, ругался, но стоял на этих проклятых воротах день и ночь.

Да и ворота отстроили, курам на смех. Прежним хорошо досталось, но были они настоящие: укрепление, а не красивая финтифлюшка. Новые, увы, больше походили на второе, даже палисадник вон у сторожки разбили. Тьфу, срамота. Император, верно ,совсем разум потерял...

Но по восточному тракту в Андасту неустанно везли товар. Весна, благое дело! Распутица позади, дороги сухие, до летних ливней далеко; вези себе и вези, да песни горлань. Уставшие от холодов люди охотно потратят придержанные за зиму денежки, только успевай товар нахваливать.

Старшина мрачно сплюнул под ноги сквозь дырку в передних зубах. Вид с утра не изменился: все та же дорога, все те же подводы, что тянутся мало не до горизонта. Солнце перевалило за полдень, до заката не управиться. Придется снова до гудящих ног стоять, потом ворота закрыть, потом смену передать, а после объяснять жене, что работа сволочная, задержала, а не юбки какие. Не поверит, ох не поверит...

Въезжающим в город полагалось иметь особую грамоту, подтверждающую честность намерений. Торговые Гильдии выдавали такие своим, их печать стража уже определяла не глядя. С иным сложнее: а ну как подделка? Водились и такие. И иная морока: крестьяне часто вовсе грамот не имели, приходилось организовывать временные пропуска... С пером возиться Старшина ненавидел, да и, к стыду своему, не очень-то умел. На руках пальцев не хватало, чтобы перо удержать. Приходилось еще и следить, дабы подчиненные не написали какой ереси в пропусках, эти могут... молодняк глупый.

— ...ги-ись! — донеслось эхом откуда-то из очереди, ждущей разрешения на въезд.

У Старшины прихватило бок с левой стороны. По молодости походный коновал вытащил оттуда две стрелы, и теперь шрамы часто давали о себе знать. Погода ли менялась... Или вовсе — к неприятностям.

Неизвестный наглец, горланящий во все стороны, радости у очереди не вызвал. Но в стороны люди подавались пропуская...

Старшина похолодел и принялся отирать о штаны враз вспотевшие ладони.

Два раза по семь конников в полной броне и при оружии, это немалое подспорье. Натворить могут такого, что от веку не расхлебаешь. А Старшина, повидавший за свою жизнь всякого, с первого взгляда оценил и коней — такие не стояли даже в дворцовой конюшне! — и оружие, и брони. Пусти таких в город, беды не оберешься... А не пустить надо постараться.

Очередь роптала, но как-то слишком тихо. Ни дать, ни взять, разглядели чье сопровождение это было. Старшине и видеть не требовалось: это традиция южной аристократии таскать за собой вооруженных до зубов молодцев. Да и если приглядеться вооружены так, как на юге принято: броня не литая, а клепанная, на мечах клейма незнакомые. И копий нет. Южане копий не признают.

Шли конники по двое в ряд, кто-то в середине нес стяг со знаменем. Вот ветер рванул зеленое полотнище... И Старшина схватился за бок повторно: в страшном сне никому не увидеть этот герб!

Черная крыса на зеленом щите, что держит в оскаленной пасти белую жемчужину.

— Готовсь! — приказал своим. Те уже и сами почуяли неладное, занервничали. Юнцы.

За конниками тащился торговый обоз, небольшой, по арсидской традиции с эмблемой винных дел мастеров по бокам телег. Старшина пришел в недоумение: этих он знал, не впервые ездят...

Стоящие у самых ворот поспешили расступиться, предпочитая пропустить и отряд, и торговца, без очереди. Правильно, на редкость смышленые люди собрались... а то только драки не хватало. А то и убийства, аристократишки же народ шальной, сперва на мечи поднимут, потом разбираться станут что к чему... Если станут.

Старшина против воли положил руку на меч. Он был плохоньким, казенным, и сейчас бывший вояка остро жалел, что свой трофейный держал дома — жалел ходить с таким у ворот. Теперешняя дрянная сталь и против такой же едва выдержит, что говорить об оружии конников?

Немало где довелось Старшине воевать, бывало, молил богов о скорой смерти, лишь бы не продолжать боя, а ведь трусом он не был. У каждого солдата в уме был особый список, мало менявшийся год от года: семьи, идти на службу либо против которых все равно, что в море бросаться с камнем на шее. И вот уж двадцать лет как первым в нем значился герб южных герцогов.

Под этим проклятым стягом горели города, тонули корабли вражеского ему флота, захватывались земли... без счета убивалось людей, без счета уничтожалось домов... Семья с крысиным гербом не желала честной войны, всегда у нее находились неведомые смертельные ловушки, использование коих любой порядочный военный счел бы для себя величайшим позором... Самое паршивое, что и на службу к ним не подашься: говорили, будто даже простых солдат там отбирают самолично его сиятельство герцог, и исключительно из своих, то бишь южан. Даже наемникам к ним путь, по слухам, заказан.

И еще Старшина хорошо помнил, как кто-то из сослуживцев баял ему, будто у крысиного герба хорошо кормят и платят золотом. Оружие дают настоящее, а не поделки подмастерьев, лошадей боевых — а не кляч на последнем издыхании. Верить Старшина не спешил — всегда и везде гуляют байки про тех, кому лучше. Они жрали солому, мерзли под открытым небом и мечтали, что где-то есть такие же как они, но сытые, уважаемые и если очень постараться...

Обычная ложь.

Правда, ненависти она лишь прибавляла, но какой-то не слишком ярой: против этих они никогда не воевали, и слава богам.

Эти воины были прямо как те, из рассказов. Но вопреки обычаям никто их не возглавлял. Взор старшины обратился к центру, где держали стяг, но и там наметанный глаз бывшего солдата не нашел необходимого. Вот колонна достигла ворот и замерла.

— Чьи будете? — грозно вопросил Старшина. Воины молчали. Лиц за шлемами было не разобрать.

Стражник почувствовал себя донельзя глупо.

Конники шевельнулись, будто разом получили неслышимый приказ в несколько движений синхронно разошлись в стороны пропуская обоз. Возница, что правил тяжеловозами выглядел несчастным и изрядно помятым. Но иначе, чем если бы ему пересчитали намедни ребра, а будто маялся с тяжелого и муторного... похмелья?

— Здрав будь, Старшина, — проскрипел, морщась от звука своего же голоса.

— И тебе поздорову, — откликнулся стражник. Имени его он не помнил, но в лицо знал прекрасно. — Чего везем? Как обычно?

Возница, а по совместительству и сам торгаш, погрустнел еще больше.

— Ничего. Пустой еду.

Старшина хмыкнул в бороду. Его подчиненные не теряли времени, сноровисто осматривали повозки и недоуменно жали плечами: те и вправду оказались пусты.

— Кто ж пустые обозы гоняет, уважаемый?

Торгаш махнул рукой:

— Полный был... да скупили все. Ну чего, пропускаешь?

— А эти кто? — Старшина указал на всадников.

— Герцогское сопровождение.

Да он и сам видел, но где ж тот герцог?

Для следующего вопроса стражник рта раскрыть не успел: по дороге со свистом и гиканьем неслись трое всадников, без зазрения совести мало не сшибая зазевавшихся и не успевших убраться с их дороги. Расстояние до ворот они преодолели в несколько мгновений и едва успели натянуть поводья, дабы не столкнуться с телегой — при всей ширине ворот проскакать стремя в стремя всем троим мимо нее у них бы не вышло. Вперед выехал всадник на белом коне, в котором Старшина с изумлением признал женщину. Женщина в седле! И в каком виде! Мужские штаны из кожи, такой же колет поверх белой свободной рубахи, расстегнутой до самой груди. Собственно по этой самой груди, изрядно выдающейся вперед, он и понял кто перед ним, видно тут не соврали байки: у южан и вправду воюют бабы. Поверх этого безобразия легкий плащ, крепленный на одном плече. Лицо всадницы укрывала кокетливая шляпка с вуалью, но такие в Андасте частенько носили и парни, особо боящиеся как бы дорожная пыль не попортила смазливого лица.

Перчатки оказались зелеными и прямо поверх одной сверкал перстень с огромным кровавым камнем.

— Пропускай, — небрежно велела Старшине, и не подумав спешиться. Вытащила из поясного кошеля монеты и бросила в его сторону, спасибо старой привычке — поймал. И, ошалев, уставился на четыре полновесных золотых монеты, правда, не местные, астрагские, но у менял они шли одна за полторы рианонские, золота в них было больше. Если пересчитать, то шесть золотых за пустой обоз и полтора десятка всадников? Они идут под герцогским стягом, пошлины с таких брать не положено вовсе...

Пока он размышлял, девица махнула рукой и обоз устало двинулся вперед. За ним — верховые.

Старшина еще долго смотрел им вслед — развевающийся стяг видно далеко, и сжимал в кулаке монеты.

В боку у него нехорошо кололо. Теперь уже точно к беде.

Последняя баночка с каплями отправилась на полку, восполнив собою брешь в стройных рядах таких же. Этикетки подписывались большей частью моей рукой: Иор не любил терять время, да и почерк его воистину был ужасен.

Звякнул колокольчик над входом, но я вовсе не испугалась рослой фигуры застывшей на пороге.

— Гай!

За годы паренек вымахал в мужчину, высокого и стройного обладателя очаровательных светлых кудрей, сейчас почти скрытых под щегольской шляпой с пером, и зеленых глаз. Каково его место ныне при Веритасе мне неизвестно, но я мигом приметила и новые сапоги, с обитыми по моде железом каблуками, и новый же жилет. Не бедствует.