Зеркало войны

Амира побледнела еще сильнее, и кивнула.

Поняла.

Все она поняла, эта женщина, потерявшая мужа в горниле войны, и отчаянно не желающая потерять еще и маленького сына. Если кого-то возьмут живьем...

Под пытками человек что угодно выдаст, хоть мать родную...

— Можно все принести в комнату, из которой мы уходили. Это комната госпожи...

— Покажете Эльтцу.

Рид мало в ком был уверен, но Хенрик Эльтц ему нравился. И мужчина готов был биться об заклад, что у Эльтца где-нибудь да припрятан яд... кстати?

— Дядюшка Стивен, если ты твердо решил...

— Абсолютно.

— Спроси у Эльтца, может, у него яд есть?

Лицо Стивена Варраста просветлело.

— Хорошая идея, парень!

И прозвучало это так...

Нет ни войны, ни степняков, ни крепости, ни безумной усталости, и Риду всего десять лет, и они втроем, он, Джель и дядюшка Стив собираются удрать на ночную рыбалку.

И так явственно ему это представилось, что даже летним ветерком повеяло, и камыши зашуршали над ухом, и...

Рид махнул рукой, отпуская всех, а когда за ними закрылась дверь, позволил себе миг слабости. Буквально пару минут...

Нет, он сначала встал, задвинул засов, а потом уже опустился на колени, сжимая зубами полу плаща и содрогаясь в рыданиях.

Боги милосердные, да за что?!

Есть предел всему, даже самым железным нервам и невероятным силам. И человек, который шел на верную смерть и шутил над собой, сейчас плакал, не стесняясь своих слез. Глухо, надрывно, как плачут иногда даже самые сильные мужчины.

Впрочем, надолго Рида не хватило.

Минут через десять он встал, растер лицо рукавом, убирая даже следы слез, потом умылся... солдаты не должны видеть его слабым. И он сейчас станет сильным...

Поспать бы часок, но сначала...

* * *

Двести двадцать шесть человек собрались во внутреннем дворе крепости. С бывшими пленниками степняков — почти три сотни человек.

Рид вышел во двор. Он улыбался.

Стивен Варраст смотрел на воспитанника, и чувствовал гордость за него! Восьмилапый видит, он не зря пожил свою жизнь! Если после него останется такой человек, как Рид... нет, не зря!

— Ребята! — Рид смотрел весело. -Нас здесь около трехсот человек,, мы ранены, устали, измучены. Завтра-послезавтра под стенами Дорана окажется тридцать тысяч степняков. У нас есть два выхода. Либо мы остаемся здесь... кто — за?

Зародыш демократии умер, не развившись. Все молчали и ждали.

— Второй вариант — сегодня ночью мы уходим из крепости. Я знаю, что всем плохо, мне не лучше. Но умирать я вам запрещаю. Мы уже отыграли время для Равеля, надо — еще! И мы отправимся в Ланрон!

— ЧТО?!

Выдох был единым, слитным, и... люди откровенно были в шоке.

— Да, мы отправимся в Ланрон, под которым стоят степняки, мы разобьем их, пробьемся внутрь и там, так и быть передохнём.

Главное до той поры не передохнуть, но эту ценную мысль Рид оставил при себе.

Люди молчали.

— Приказываю. Сейчас все ложатся спать, кроме часовых. Меняемся каждые шесть часов, отсыпаемся, отъедаемся... жареная конина, конечно, не перепела под соусом аравель, но брюхо набить сгодится! Набирайтесь сил, солдаты! Нас ждет бессмертие!

Люди молчали.

Рид на миг подумал, что пережал, все же любой прочности есть предел, но...

— Шервуля тебе в ж...! — высказался чей-то веселый голос.

Не узнать Джока было сложно.

— Спасибо, перебьюсь. Сидеть неудобно

Рид и не подумал орать или как-то воздействовать на солдата. А Джок хлопнул шапкой оземь.

— Знаешь, командир, я уж точно не сдохну1 Надо же мне посмотреть, чем это закончится!

— Ты со мной?

— Конечно! А что, кто-то хочет остаться на милость кагана?

Желающих не было. Самоубийцы предпочитали расстаться с жизнью другими способами.

Рид ухмыльнулся.

— Тогда — слушай мой приказ! Отсыпаемся, отъедаемся... Ланс, баллисты берем с собой. Эльтц! Телеги бросаем, сам понимаешь...

— У меня раненые, — окрысился Эльтц, даже и не думая о каком-то преклонении перед дворянами.

— А кто не может идти, — Стивен Варраст вышел вперед, приветственно помахивая чудом не потерявшейся шляпой, — тому я предлагаю составить мне компанию! Командир немного не договорил — я с добровольцами, мне много не надо, человек десять-двадцать, останусь в крепости и буду держаться до последнего.

Все открыли рты. Стивен фыркнул еще бесшабашнее.

— А что вы смотрите? Лучше уж сдохнуть в бою, чем заезженной лошадью... тут хоть отосплюсь перед смертью!

— Хрена лысого ты отоспишься, — огрызнулся Рид вовсе уж на волне шального веселья. — Надо будет всю ночь бузить, показывать, что мы здесь.

— Значит, пойду сейчас спать! В караулке как раз свободно, так что кто решит остаться — присоединяйтесь! Хот ь отоспимся. И если кто мою жареху сожрет — сами на головы степнякам прыгайте, не то точно убью!

Стивен Варраст развернулся и направился к караулке. Прямой. С седыми, некогда белыми, а теперь просто грязно-серыми волосами и в победно развевающемся плаще.

Смертник?

Победитель...

И вслед за ним от войска, да, уже войска, а не толпы, отделились еще пятеро человек. И также направились к караулке.

Двоих Рид даже знал в лицо, гвардейцы... сопляки?

Герои...

Маркиз махнул рукой, и тоже отправился поспать. Даже если сам Хурмах под стены крепости явится — ну и пошел он! Подождет, не переломится!

* * *

— ЧТО?!

Гнев кагана был страшен.

Кан-ар Вахун получил лично каганским сапогом в живот, и теперь корчился на ковре. Впрочем, изображал умирающего он больше, чем страдал на самом деле.

Чтобы бить ногой в кожаном тонком сапоге, умение надо, или хотя бы кожу подкладывать в носок, жесткую, не то пальцы отобьешь.

А раз Хурмах их не отбил, значит, и кан-ар не сильно пострадал, так, соплей больше...

— Мой каган, негодяй Торнейский умудрился прорвать оцепление и скрыться. Мы дрались, как львы, но дело было ночью, а наши кони...

Ну да.

Сочетание конь-ночь-лес — это автоматически конская колбаса получается. А куда еще коня со сломанной ногой девать?

Хурмаха такие тонкости не волновали.

— И где сейчас эти негодяи?

— Мой каган, они движутся к Дорану!

Хурмах поднял брови.

— Торнейский не знает, что крепость захвачена?

Кал-ран развел руками.

— Мой каган, я думаю, что кал-ран Мурсун скоро положит к вашим ногам голову Торнейского...

Вот это Хурмаха никак не устраивало. Ему бы живого маркиза, и помучить, а голова — что? Разве что чашу из черепа сделать? Как вариант?

— Мы идем за Мурсуном, — распорядился каган.

Кан-ар поклонился.

— Мой каган, мы взяли пленных...

За что и получил еще раз сапогом, но уже без прежнего ажиотажа.

— Что ж ты сразу, дурак, не сказал?

— Умоляю моего кагана о прощении...

Ага, не сказал! Сказал бы, но каган спрашивал не доклад, а просто — где Торнейский? Кан-ар только что и успел ответить 'ушел'. Тут в зубы и получил, и ногами... хорошо хоть вякнуть успел, а то каган скор на расправу.

— Давай их сюда, — каган потер руки.

Кан-ар махнул в сторону своих людей, и через минуту к его ногам приволокли Ифринского со товарищи...

В Ромее не было Иуды. А если б бедолага-предатель увидел, что сделали с Ифринским...

Осина — это очень гуманно. И повешение тоже гуманно. А вот степняки с предателями не церемонились.

Нет, их не калечили, это право и привилегия кагана, распоряжаться жизнями пленных, но ведь и без того можно поиздеваться! Да так, что потом нормальному мужику и жить-то не захочется.

Беглецам и не хотелось.

Ощутив на себе всю прелесть мужской любви, они теперь готовы были хоть в петлю, хоть на плаху, только вряд ли им так повезет!

И это было далеко не все, что им пришлось испытать.

Вот сейчас Роман отлично понимал, что чувствовала крестьяночка, которую они поймали на поляне, еще тогда, сто лет назад, до глубины организма прочувствовал, но исправить или изменить уже ничего не мог. Хотя Рид бы посмеялся. Жизнь — она закономерная, планета круглая, и причиненное тобой зло рано или поздно вернется. Вот и вернулось, с лихвой.

Ифринский даже сам двигаться не мог толком, так под руки и волокли. Хурмах оценил, кивнул, но ругаться не стал.

— Значит, пленные...

— Да, мой каган... они знатные дворяне!

Улыбка Хурмаха не понравилась предателям, но слова им никто не давал. Кляп — шикарное изобретение человечества. А кому хочется сутки напролет этот вой слушать?

— Что ж, тогда их надо уважить. Проведите их малым Кругом Боли — сутки. Кан-ар, эти люди твои. Задержишься, сделаешь все, как положено, и догонишь войско. И я хочу их головы.

Кан-ар поклонился.

Предатели что-то мычали и дергались, но кому они были важны? Все, попался — отвечай, и за себя, и за того Торнейского. Им предстояли сутки пыток и смерть.

Вот сейчас-то Ифринский и пожалел, что не слушался маркиза, сейчас одумался, но было поздно. Непоправимо поздно.

Иуда в любом мире найдет себе осинку.

Каган Хурмах обвел глазами свое войско, уже забыв о приговоренных им подлецах.

— Привал на три часа, потом опять в путь! Мы идем за головой Торнейского! К Дорану!

Аллодия, Аланея.

С мужчиной средних лет Варсон Шефар столкнулся прямиком на пороге лавки. И не просто столкнулся, а еще сделал так, чтобы тот уронил мешок с мясными костями.

Получилось. Мешок не просто упал, часть костей еще и на пол высыпалась. Варс тут же опустился на колени и принялся собирать их.

— Прости, друг...

Тот самый слуга из того самого дома, хмурился.

— Смотреть надо, куда прешь!

— Прости... моя вина. Поспешил... просто мою красотку на улице надолго не оставишь.

— И ходил бы без бабы.

Мужчина ворчал уже скорее по привычке, без злобы. Так... для порядка.

Варсон играл настолько достоверно, что сам себе верил. Безобидный он! Хороший, белый и пушистый! Где чешуя? Все вам показалось! Вот!

Слуга выглянул за дверь — и через минуту вернулся.

— Погоди. Это — твоя...?

Было чем восхищаться, было.

Сучку Варсон одолжил у знакомого, который занимался их разведением. Шемальская борзая... Очаровательное создание, с узкой и длинной мордой, роскошной шерстью и громадными карими глазами. Тонкая, длиннолапая, изящная... да половине баб в Аланее до нее как до Шемаля!

— Моя красотка, — Варсон приосанился, хоть на полу это и сложно было сделать. — Скажи, хороша?

— Не то слово! Как зовут?

— Ирис...

— А...

— Ирис! Свой!

Варсон отдал команду и довольно улыбнулся, глядя, как нелюдимый слуга восторженно гладит красавицу борзую, заглядывает ей в пасть, поднимает лапы...

Это еще не конец. Через два часа они и выпить вместе успеют, и подружатся. А там и до визитов в домик недалеко...

Варсон принял слова Бариста близко к сердцу, и собирался размотать клубочек от начала до конца. Лишь бы королю выжить удалось, но это уж дело Тальфера. А он что сможет — то сделает.

* * *

Барист тоже не сидел сложа руки и не молился за выздоровление короля. Он работал.

Составлял указы и проекты, кратенько зачитывал его величеству содержание, потом король подписывал, а Барист ставил печати.

Найджел там, не Найджел, уж простите! Голода в стране допускать нельзя!

Его величество чувствовал себя отвратительно, но умирать пока не собирался. Мучился жуткими головными болями, и приказывал задергивать шторы, его тошнило, постоянно требовалась ночная ваза...

Барист мог бы пролить свет на причину этих явлений, но предпочитал молчать. А что тут скажешь?

Ваше величество, сын вас травит, а подручный лекаря, по моему приказу, поит слабительным и рвотным, чтобы хоть часть яда не всосалась.

Так, что ли?

Барист подозревал, что после таких заявок он проживет недолго. Сначала его величество его пришибет. Собственноручно. А потом и сам загнется от усилий.

Чем это должно кончиться? И есть ли какой-нибудь выход?

Идея у Бариста была. Дождаться маркиза Торнейского. Боги милостивы, вернется он, не помрет, не таков Торнейский, чтобы степняки его сожрали, а Барист ему все и выложит. Хорошо бы с доказательствами.

Торнейский — не трепетная девица, у него силенок хватит и Найджела от отца убрать, и власть перехватить, если что...

Вот последний пункт вызывал самые большие сомнения.

Власть перехватить можно. Что с ней дальше делать? Торнейский — бастард. Пусть королевский, это все равно пятно, с таким на троне не сидят. Архон не одобрит. Никогда.

И его дети, и его внуки, и вообще... всей линии Торнейских трон недоступен. Укреплять союзы годится, а править — уже нет. И что делать?

Его величество не сможет даже сделать наследника, это Барист понимал отчетливо. Более чем. И если бы даже сумел, остается яд. В который невесть что намешано. И из-за которого ребенок может родиться слабым, уродливым, вообще мертвым — это если яд еще не убьет семя в теле короля.

Остается Найджел?

Срочно его женить на ком-то достаточно сговорчивом, получить потомство, а дальше, принца в монастырь, при малолетнем правителе назначить регента? Маркиза Торнейского, к примеру?

Замечательный выход. Только что делать с Дилерой Эларской? Вряд ли она согласится на нечто подобное... ее отец будет в восторге, чихнуть не успеем, как Риний подгребет под себя и Аллодию, а там и внуку несчастный случай устроит, и на трон кого из своих сыновей посадит... ну уж — нет!

Тальфер любил свою страну, может, своеобразно, но любил, и королю был предан, и вообще, любые потрясения — это финансовые убытки для его страны. Для соседних прибыль, но ему-то с того — что? Ему Аллодия важнее! Не нужно тут никакого Риния. От Шарлиз Ролейнской, похоже, решительно избавились, вот и от второй бы так же... сволочи эти степняки, не могли они два корабля перехватить! Как есть — сволочи!

Барист потер подбородок.

А где сказано, что Дилера обязана выйти замуж за Найджела?

Этого все хотят, но мало ли кто и чего желает? А если принцесса полюбит другого? Увлечется, или просто будет скомпрометирована?

Барист хмыкнул.

Ага, как же... в голове у мужчины принялась оформляться ИДЕЯ. Да, именно так, с больших букв и страшноватая, но ведь может сработать?

Еще как может!

А сегодня Найджел еще не приходил, это хорошо...

* * *

Если бы Варсон Шефар сейчас увидел Бариста, он бы хохотал в голос. То, что у Варса получалось легко и непринужденно, у Бариста вышло со скрипом и треском. Но вышло же?

Принц действительно навестил отца, посидел рядом, побеседовал, выпил с ним травяного отвара... хорошо хоть мальчишка бдил, и как только принц уйдет, его величество тут же получит промывающее, прочищающее и большой клистир. А сам Барист притаился за занавеской, в ожидании...

Ага.

Найджел уходит.

Шаг, второй, третий... Барист выворачивает из-за угла, спотыкается, и летит Найджелу под ноги. И распластывается самым унизительным образом, как морская звезда. Попа кверху, ноги врозь, специально захотел бы — так не раскорячился, но каблук, сволочь, подвернулся! И Барист еще и носом приложился.