Железный Ветер

Британия много лет терпела унижение и грабеж, и возмездие было суровым и заслуженным.

Но менее чем через месяц после начала войны экспедиционный корпус Королевства почувствовал неладное.

— Они называют это 'сборными пунктами', — рассказывал Джеймс. — Пленных сгоняют туда и просто не кормят. Мы думали, это от недостатка еды. Предлагали помощь, но нам вежливо отказали, дескать, всего хватает, а у нас превратные сведения, но я видел все своими глазами! Когда мы говорим о законах и обычаях войны — они просто не понимают — о чем мы говорим!

Гилберт мог рассказать брату гораздо больше. О более чем десяти известных 'пунктах', где пленных, имевших неосторожность сдаться, действительно методично вымаривали голодом. Об 'утилизационных командах' и 'машинах Гезенка', которые как чумные крысы рассыпались по оккупированным землям. О приказе 'Убивайте врага, у него нет пола и возраста', который 'нацисты' даже не особо скрывали от союзников. О рвах полных трупов и умирающих, которые закапывали бульдозерами. О табличках 'Они должны умереть, чтобы мы могли жить', которые 'нацисты' взяли за обыкновение вешать на шею гражданским перед казнями.

И еще о многом.

Например, о том, что на захваченных территориях 'нацисты' организовали десятки специальных 'пунктов проверки' оснащенных оборудованием схожим с тем, что применялось при бертильонаже . Тысячи людей прогоняли через эти проверки, сортируя как скот по непонятным признакам. Отобранных грузили в пустые армейские транспорты, возвращавшиеся через портал, и они исчезали в неизвестности. Остальных отправляли на рабский труд по расчистке завалов, восстановлению предприятий. Или убивали.

— У нас очень много дезертиров, — продолжал срывающимся голосом Джеймс, выплескивая на собеседника давно копившийся ужас, непонимание и растерянность. — Даже среди офицеров есть те, кто говорит, что мы не нанимались работать на сатану. Приходится выделять людей для специальных частей, чтобы пресекать дезертирство и еще для расстрельных команд. Военная полиция не справляется. А эти еще требуют от нас помогать им отбирать немцев и французов для этих 'проверочных' пунктов. Со всеми документами и подтвержденной родословной!

— Гил... — голос брата стал просительным. — Гил! Что можно сделать? Мы хотели вернуть славу. Силу, честь! Мы хотели, чтобы Британия снова заняла свое место, что принадлежит нам по праву — на вершине мира. Но это... Это не война, это организованное убийство. Для них нет людей, для них есть только они сами, их Нация, чтоб ее, и все остальные. И с этими остальными можно делать все... Я видел... Я видел как... — Джеймс осекся и словно даже всхлипнул. — И это еще не все... Мы сражаемся бок о бок, наши видят. Что творят эти... 'нацисты'... Многим не нравится, многие отказываются, несмотря на трибуналы. Кто-то бежит. Но есть многие... — он снова запнулся, пытаясь подобрать подходящие слова, и не находя их. — Их много!

— Есть те, кто решает, что раз мир перевернулся, то теперь все дозволено. И они подражают нашим... 'друзьям' с той стороны, — безэмоционально продолжил за него Гилберт.

— Ты знаешь... — выдохнул Джеймс почти с облегчением, с благодарностью за то, что тот избавил его от необходимости описывать самое позорное, что могло произойти с армией Его Величества

— Знаю, — ответил Гилберт одним словом и неожиданно спросил. — Налить еще?

— Н-нет, — ответил сбитый с толку Джеймс.

— А я выпью, — сообщил старший Ванситтарт, наполняя бокал.

Дрова в камине почти прогорели, угли мерцали багрянцем, наводя на мысли о геенне огненной. Гилберт вытянул ноги ближе к камину, чувствуя как тепло обволакивает стопы, но не может изгнать озноб, который словно спрятался в глубину костей. Озноб не тела — души. Ему неожиданно захотелось так и сидеть до скончания века, отогреваясь у камина, чувствуя под руками гладкость дерева, а на губах вкус благородного напитка. Спрятаться за привычными вещами как ребенок прячется под одеялом от Буки, который живет в шкафу.

Только его Буки никуда не исчезнут. Они ездят на бронированных чудовищах и летают на скоростных самолетах с паукообразной эмблемой из трех черных семерок в зеркальном изображении, вписанных в красный круг...

— Ты хотел меня о чем-то попросить? — прямо вымолвил он.

— Да. Ты вхож к Его Величеству, — сбивчиво заговорил Джеймс, он явно заготовил длинную речь, но под напором прорвавшихся эмоций забыл ее, говоря от души, о давно наболевшем. — У тебя вес и влияние. Расскажи им, расскажи премьеру, что это дорога в ад, и мы бежим по ней под руку с чертом! Еще несколько месяцев, может быть недель этой проклятой безумной войны, и часть армии взбунтуется, а часть уподобится этим нелюдям!

Ванситтарт-старший тяжело вздохнул. Такой поворот разговора он предвидел и боялся его. Джеймс ударил в самый центр незаживающей душевной раны старшего брата.

Ванситтарт был единственным из 'Четверки', кто категорически возражал против договора. Нельзя покупать кота в мешке, говорил он, нельзя принимать решение на основании лишь того, что нам показали. Кто знает, что осталось покрыто тайной, кто может засвидетельствовать истинные планы союзников?

Но тот диспут он проиграл.

Гилберт мог убедить своих оппонентов по отдельности, но был бессилен против сплоченной когорты сторонников союза, каждый из которых представлял семью или клан банкиров, промышленников, негоциантов или всех вместе взятых. Ванситтарт описывал возможные последствия, упирал на то, что они знают о мире Нации лишь то, что им избирательно показали.

. Его собеседники кивали, соглашались, но по их глазам Гилберт видел, что они уже подсчитывают собственные выгоды от передела мирового богатства, от ликвидации русского и американского флотов, выталкивающих Королевство из Океана, от доступа на закрытые прежде национальные рынки, вскрытые железной рукой объединенных армий двух миров.

— Я знаю, — просто ответил Гилберт и, легким движением ладони пресекая готовые сорваться с уст брата слова, продолжил. — Мы все это знаем. И премьер, и король. Все. Не так остро и ярко, как ты все описал, но в целом экзерции наших 'союзников' известны. Им действительно нужна была наша помощь, они строго выполняют свои обязательства, но они нас обманули. Это факт. Вопрос в том — что мы можем по этому поводу предпринять.

— Надо отказать им в помощи. У них слишком широкий размах действий, резервы на исходе, большой процент техники выбывает из строя по причине износа и мелкого ремонта. У меня нет точных чисел, но это видно и так, ведь я на передовой с первого дня. Нация сворачивает действия на востоке против русских и перебрасывает резервы на запад, чтобы закончить с франками. Это значит, что они могут действовать уже только на одном направлении. И это при том, что мы сражаемся там, где не хватает их сил, удерживаем фланги их ударных групп, наш флот защищает 'сеть' . Мы можем...

— Нет, — снова прервал брата Ванситтарт-старший. — Уже не можем. Как ты думаешь, почему их тяжелые бомбардировщики остались в Исландии? Ведь мы готовы были предоставить им удобнейшие площадки со всем обслуживанием в Метрополии. Думаешь, только ради того, чтобы перекрыть океан конфедератам?

— Ч-черт...

— Вот именно. Сложившаяся ситуация обсуждалась долго и очень серьезно. Они обманули нас. Но при этом мы не можем разорвать договор. Во-первых, нас крепко держат за горло 'Гортены'. Сейчас они с легкостью громят объекты наших противников, но с такой же легкостью могут начать налеты и на Метрополию, которая гораздо уязвимее.

— 'Сеть'! — напомнил Джеймс. — Если наш флот перестанет ее защищать от американских и русских субмарин, она продержится недолго. Даже сейчас конвойные битвы обходятся нам недешево, своими силами 'нацисты' не справятся. А без топлива, бомб и запчастей эти машины очень быстро станут на прикол.

— А зачем? — неожиданно спросил Гилберт.

На лице младшего отобразилась неописуемая смесь удивления, недоумения, гнева.

— Брат, — теперь старший Ванситтарт был строг, собран и официален. — А зачем нам это теперь? Отказ от сотрудничества приведет к новой войне, на этот раз с Нацией. Да, эту войну мы выиграем, потому что без нашей помощи Держава не выстоит. При всей их силе через 'переход' можно протянуть слишком мало войск и кораблей, чтобы сражаться со всем нашим миром. Они проиграют и вернутся обратно. А что будет с нами?

Джеймс молчал

— Вы подумали — что будет потом, в послевоенном мире? — с безжалостной откровенностью продолжал Гилберт. — Ты и твои друзья-офицеры, которых ты сейчас представляешь?

— Но я... мы... в общем... — пробормотал растерянный Джеймс.

— Ах, Джимми, Джимми, — с грустью произнес Гилберт. — Ведь это же очевидно. Нам отомстят, и отомстят страшно.

— Покаяние...

— Джеймс, замолчи, пока ты не утратил мое уважение окончательно, — в тоне старшего брата прорезался металл и даже легкая нотка брезгливого презрения. — Сделаем вид, что я этого не слышал. Покаяние — это форма унижения, которую придумывают сильные для слабых, чтобы унизить их еще больше, растоптать дух и без помех вывернуть чужие карманы. Ты уже забыл, что русские и американцы сделали с нашими посольствами? Думаешь, теперь, после двух месяцев непрерывных боев, бомбардировок городов, потопленных конвоев, после всех жертв у них проснется христианское всепрощение?

Никто не будет слушать наших оправданий и покаяний. Для миллионов людей по обе стороны океана будет иметь значение только одно — мы шли с проклятой Нацией рука об руку. 'Машины Гезенка', зверства 'нацистов' и наших бравых вояк, потерявших голову — все это теперь сплетено воедино, все это наши общие... 'достижения'. И никто не будет отделять агнцев от козлищ. Жертвы будут жаждать мести. А для политиков, что главенствуют над этими миллионами, все случившееся будет прекрасным поводом вычеркнуть нас, Королевство, Великую Британию, из истории. На этот раз окончательно. Мы не знаем, что принесет нам победа, но точно знаем, что произойдет если мы проиграем или повернем оружие против ... против них.

Джеймс молчал долго, очень долго, снова спрятав лицо в ладони, ссутулившись. Когда же он взглянул на брата, Гилберта передернуло — в сухих глазах Джеймса плескалось отчаяние, глубокое и безмерное.

— Гил... — Неужели нельзя... Неужели ничего нельзя?.. — младший не закончил. Его губы скорбно поджались, уголки рта опустились, окаймив подбородок глубокими морщинами. Гилберт вновь вздрогнул, на этот раз от укола жалости — таким же был Джимми давным-давно, когда отец собирался привить младшему отпрыску понятие дисциплины специальным тростниковым стеком.

Старший брат склонился к младшему и положил руку ему на плечо, как много лет назад, стараясь передать ему хоть каплю утешения.

— Нет, дружище, ничего нельзя сделать. Мы открыли дорогу Левиафану, но некому убить чудовище из моря. И теперь нам придется пройти этот путь до самого конца, бок о бок с дьяволом. Что бы ни ждало нас в конце.

Глава 15

Бой

Если вражеский самолет и был разведчиком, то скверным — враг молотил по площади, без особой системы, вразнобой, по два-три снаряда в залпе. Это было неприятно, но терпимо, насколько вообще может быть терпимым пребывание под огнем тяжелой артиллерии, пусть и нескоординированным. 'БАММММ!' — и словно гигантский кулак ударял в землю, вздымая вверх комья сырой земли и смерчи грязной опавшей листвы. Рассредоточенный и более-менее окопавшийся батальон пока обходился без 'кровавых' потерь.

'Палите, палите' — даже с некоторым злорадством подумал Зимников, — 'Закидывайте мусором наш 'летний' камуфляж'.

Майор немедленно устыдился таких нездоровых мыслей — как многие военные он был суеверен и верил в то, что неприятности можно накликать. Но обстрел затихал. Еще один залп, и еще. Два снаряда, еще два, одиночный разрыв далеко в стороне, так что даже не видно. Долгая пауза и еще один гулкий взрыв.

Все.

— Перекличка! — скомандовал Зимников по коротковолновой рации, отсчитав пять минут. — Отчет о потерях и не высовываться.

Он покосился на давешнего кондуктора, про которого почти успел забыть. Усач был придан батальону для связи с ближайшим гирополком, по крайней мере с тем, что от того полка осталось. Предположительно он мог даже вызвать авиаподдержку, но Зимников уже четко уяснил расклад сил в воздухе и не питал пустых надежд. Не прилетел бы противник — уже хорошо. Воздушный связист забился в угол окопа и смотрел на майора огромными, округлившимися от ужаса глазами.

Экий ваш воздухоплавательный брат чувствительный, подумал майор с определенным злорадством, — не привыкли к сухопутным забавам, бросать бомбы с высоты, конечно, приятнее и легче.

Доложились ротные — потерь в батальоне почти не было. Так, по мелочи, нескольких рядовых посекло осколками да начисто срезало ухо одному из минометчиков. Поволоцкий, умный и циничный хирург в годах, с чувством юмора черным как сердце англичанина, даже восхитился — дескать, не каждый медикус так чисто сработает. Техника не пострадала, невозвратных потерь избежали.

Зимников чувствовал, как беззаботность и самоуверенность прокрадываются в душу и накручивал себя как мог — вспоминал мрачные рассказы тех, кто уже успел посражаться с Врагом, их истории полные безнадежности и страха, вспоминал брошюрку с рисунками вражеской техники — все ради того, чтобы быть готовым к любой пакости. Но пока серьезно относиться к противнику не получалось. Тот с легкостью сдал мост, не сумел толково организовать воздушную разведку, впустую растратил снаряды — при всем почтении к его тяжелой артиллерии, плотность огня могла вызвать лишь обидный смех.

И еще противник катастрофически терял время — мрачное серое небо темнело на глазах, светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо организованный ночной бой — дело, конечно, серьезное, но не в этом случае — по тонкой нитке моста незамеченным не пройдешь, переправиться по ущелью так же не удастся. Еще четверть часа, и сегодня, скорее всего, уже ничего не случится. А к утру должны подойти французы, может быть, даже подвезут артиллерию и взрывчатку. Подтянутся другие части, можно будет выстроить что-то похожее на фронт по всему берегу...

Зря я отозвал передовое охранение, подумал Петр Захарович, очень зря. И разведвзвод зря оттянул подальше, чтобы тот не светился. Хиленький какой-то противник. Несерьезный... Но с другой стороны, почти вся Германия уже захвачена...

В голову полезли уже совсем вредные мысли о том, что, вестимо, куда немецкому или тем более хранцузскому зольдатену до честного русского воина, когда комбат услышал звук.

В свое время в далеких теплых странах батальон Зимникова в составе оперативной группировки охранял концессионные нефтепромыслы, и там Петр Захарович впервые увидел вблизи работающие нефтяные насосы. Похожие на печальных жирафов, они словно поочередно склоняли длинные шеи перед потребностями индустриального общества в углеводородах. Майор навсегда запомнил странный, ни на что не похожий шум, производимый ими — идущий словно из глубин земли гул, то стихающий, то басовито звучащий почти в инфразвуке, за пределами восприятия человеческого слуха.