Железный Ветер

'Близко, слишком близко!' — подумал Зимников. — 'Не успеют ракеты встать на боевой взвод...'.

Бронированный мастодонт вновь показал завидную шустрость, не обращая внимания на окружающих, он успел развернуться, вновь подставляя 'скату' покатый лоб, отливающий свинцовым холодным блеском. При этом 'панцер' ненароком задел одного из 'Чарли', двадцатитонная машина, обвешанная центнерами бронепанелей, отлетела в сторону как картонная, едва не свалившись в пропасть. Пехота бросилась врассыпную из-под гусениц выписывающего лихие петли бронехода. Но пикирующий 'скат' в последнее мгновение чуть качнул носом', и ракетный залп пришелся в самую 'морду' узкой башни, в район орудийной маски.

Восторженный рев десятков глоток пронесся над позициями батальона и сразу замолк.

Крылатый ангел дернулся в воздухе, не плавно и грациозно, как ранее, а резко, подобно подбитой птице. Машина резко легла на крыло, клюнула носом и, несколько раз перевернувшись, камнем упала вниз. Вздымая шлейф мокрой земли и тучи опавшей листвы, он проехался по земле и замер меж двух пригорков.

На вражеской территории.

'Мамонт' скрежетал и визжал двигателем, и в самом деле похожий на раненое животное. Ствол печально обвис, словно безвольно опущенный хобот. 'Скат' не смог его убить, но, похоже, повредил гидропневматику пушки. Страшный 'панцер' остался на ходу, но был обезоружен.

Не обращая внимания на редкий огонь, враги бежали к сбитой машине, быстро, суетливо, похожие на муравьев своей деловитостью, карабкались на корпус.

Майор снял трубку телефона, резко крутнул ручку вызова. Лейтенант, командир минометного взвода, отозвался мгновенно, словно уже держал трубку в руках.

— Сколько осталось? — кратко спросил Зимников.

— Один исправный, — кратко отвечал лейтенант. — К нему семь.

Зимников колебался долго, почти целую секунду.

— Точку падения видишь? Накроешь без пристрелки?

Теперь почти секунду молчал минометчик.

— Чтоб 'на верку' — нужен 'угол'.

— Делай, — приказал Петр Захарович и добавил уже про себя, обращаясь к неведомому летчику. — 'Прости, лучше так. Чем в плен к этим...'.

Как и обещал, минометчик обошелся без пристрелки, три мины положенные идеальным треугольником разметали на куски и 'ската', и всех, кто имел несчастье оказаться рядом.

Прости, еще раз подумал майор с тоскливым отвращением к самому себе. Что за мир, что за война, где свои убивают своих, и это лучшая участь нежели плен?..

Ранее противник был безжалостно деловит и расчетлив. Но теперь, на границе дня и ночи, не сумев одержать победу с ходу, он определенно потерял часть уверенности. 'Чарли' оттянулись за холмы, чуть погодя раненый 'мамонт' выпустил длинную струю сизого выхлопа и уполз вслед. Зимников ожидал нового обстрела, но то ли враги экономили снаряды, то ли замышляли новую пакость.

Ночь опустилась на берега реки, накрывая серо-черным пологом лес, изрытый воронками, вывороченный разрывами. Голые деревья, потерявшие остатки осенней листвы, протягивали вверх изрубленные осколками ветви, словно умоляли небеса сжалиться.

Поволоцкий уже не шутил и даже не матерился, он молча, яростно боролся за жизни солдат в глубокой землянке, оборудованной под эрзац-лазарет. Санитарный взвод работал как проклятый, 'тяжелых' было много, очень много, более половины от общего числа раненых. Хорошо, что сейчас не зима, порадовался хирург, при таком обстреле их было бы еще больше — комья промерзшей земли ранили бы не хуже осколков. Да и шоковые на холоде замерзают мгновенно. Слава богу, у батальона остался на ходу кое-какой транспорт, чтобы отправить в ближний тыл самых 'тяжелых' и остальных — кому хватит места.

А майор Зимников считал.

Подбили один броневик противника, убили десятка два вражеских солдат. Сожжен английский броневик, 'мамонт' выведен из строя, но это уже не их заслуга. Впрочем, тоже польза. Самое главное — мост удержали, удержали хотя бы на несколько часов. Столкнувшись с Врагом, Зимников теперь отчетливо понимал, насколько драгоценны эти часы для всей армии. Если им еще немного повезет, противник не решится атаковать ночью, несмотря на инфракрасные прожекторы, которые у него наверняка есть. Сутки выигрыша — это уже целое богатство.

Это в плюсе.

В минусе было то, что и так неполный гвардейский батальон уже потерял убитыми и ранеными больше трети личного состава и почти все тяжелое вооружение. Даже если противник не сумеет отремонтировать 'панцер' или найти новый, майор мог выставить сотню боеспособных солдат, несколько пулеметов, из них только четыре тяжелых станковых, один миномет с четырьмя минами и чудом уцелевший броневик с двадцатимиллиметровкой. Еще оставался разведвзвод, по-прежнему таившийся на вражеском берегу, но Зимников понимал, что даже при удаче разведчики не смогут переломить схватку.

Батальон отчаянно нуждался в подкреплениях, артиллерии и взрывчатке. Связи с остальной армией не было — на условленной волне прочно обосновались какие-то тыловые службы. Посланные вестовые не возвращались. Подойдут ли французы, что у них будет — оставалось покрыто мраком неизвестности.

Зимников присел на поваленный ствол у землянки Поволоцкого, снял шлем, собираясь с мыслями. Ночной воздух приятно захолодил разгоряченный лоб. Что-то негромко бурчал хирург, угрюмо отвечал санитар. Звякнули инструменты.

— Запиши в карточку — осколочное ранение нижней трети бедра, перелом, артериальное кровотечение. Наложена шина Дитерихса, жгут... — хирург сказал что-то неразборчивой скороговоркой, скорее всего указал время наложения жгута. — Морфий. Пометь йодом на лбу — 'М'. Триста кубиков плазмы, срочная эвакуация. Следующий.

Тяжелый, мучительный стон донесся из землянки. Зимников невольно поежился и неожиданно подумал, как легко, как просто было бы взять и сняться с позиции под покровом темноты... Батальон сделал все, что было в человеческих силах, кто может — пусть сделает больше.

Визгливый шорох полоснул по небу, взорвался ярчайшей вспышкой. Зимников автоматически бросился на землю, перекатываясь под защиту ствола, одновременно нахлобучивая каску. Слепящий белый свет осветительной ракеты залил многострадальный мост, разделив все пространство вокруг на черное и белое, свет и тень — без полутонов и переходов. В мертвящем белом свете обозначились угловатые очертания сожженного 'Кацхена' по эту сторону моста и подбитого аэролетчиком 'Чарли' на противоположной.

Новая атака? Нет, просто 'светляка' повесили...

Козлы, подумал майор и зло сплюнул. Не на тех напали, твари.

Петр Захарович глубже натянул шлем и пошел готовить остатки батальона к новому бою. Атака могла начаться в любой момент и нужно было очень многое сделать, а людей оставалось наоборот — очень мало.

Его батальон честно и достойно служил имперскому стягу с косым красно-золотым крестом, но видно, их срок вышел.

Что ж, так тому и быть.

Глава 16

Второй день

11 октября

Таланов словно раздвоился. Наполовину он остался капитаном второй роты гвардейского аэродесантного батальона, и эта часть его сознания мыслила сухо, логично, рассудительно. Капитан понимал, что каждая минута ночного времени в их положении драгоценна и старался использовать ее по максимуму. Он успевал получить указания у Зимникова, лично проверить состояние каждого бойца, указать — какие импровизированные дзоты следует восстановить, а какие оставить, где следует выкопать новые стрелковые ячейки, а какие превратить в 'обманки' для отвлечения противника.

Но вторая половина Виктора Таланова словно вернулась в детство и истово жаждала наступления утра, так, словно лучи солнца могли развеять морок, обратить вражескую технику в тыквы, а солдат в крыс. Поделать с этим иррациональным, абсолютно детским желанием, идущим из глубины души Виктор ничего не мог, поэтому угрюмо и методично забивал его утомительной работой. Он не спал уже почти двое суток и с определенного момента потерял связную нить событий. Капитан словно включался в определенные моменты и обнаруживал, что он одобряет маскировку бруствера, а затем требует сделать другой пониже. Потом он снова обсуждал с Зимниковым диспозицию последнего батальонного миномета. На мгновение Таланов прикрыл глаза, давая отдых горящим огнем глазным яблокам, и вот он уже выверяет по карте наиболее безопасный маршрут, который, возможно, выведет крошечный конвой с ранеными к ближайшему распределительному пункту какого-нибудь госпиталя.

Поволоцкий выбрался из своей землянки, зло встряхнул руками, закостеневшими от непрерывного многочасового военно-медицинского марафона.

Отдельный гвардейский батальон изначально создавался как самостоятельная боевая единица, способная долгое время действовать в отрыве от основных сил, поэтому его медицинское обеспечение соответствовало полковому, а в чем-то было даже посильнее. На две с половиной сотни бойцов приходилось два врача, шесть фельдшеров, десять санитаров и три вездехода-полуторатонки с оборудованием, позволяющим делать на месте даже вполне сложные операции.

Но коллега медика погиб во время налета вражеских бомбардировщиков на станцию, а половина прочего персонала сложила головы в минувшем бою. Один вездеход разнесло по винтикам прямым попаданием. К счастью с него успели перегрузить плазму и кровезаменители, но сгорела значительная часть перевязочных материалов, которых и так всегда не хватает, теперь же — в особенности.

В общем, все было как обычно — страшно, грязно, мучительно и привычно. С некоторых пор Поволоцкий, никогда доселе не увлекавшийся художественной литературой, стал поклонником писателя-фантаста Ивана Терентьева. 'Страшная трилогия' немало места уделяла становлению тамошней военно-полевой медицины и, когда становилось особо тяжело, медик вспоминал наиболее жуткие эпизоды из нее. Конечно, все это было лишь игрой воображения, плодом богатой писательской фантазии, но на фоне мочи как антисептика и червей как средства некрэтомии нехватка бинтов казалась не такой катастрофичной.

Все тяжелораненые прошли первичную обработку, последнего фельдшеры тащили на складных носилках в тыл, бедняга был обколот морфием, но в сознании и тихо, сквозь зубы непрерывно ругался.

Мимо странной, лунатичной походкой прошел капитан Таланов. В свете запускаемых противником 'светляков' выделялся бледный как у покойника овал лица, а на нем черные провалы глазниц. Офицер что-то бормотал под нос, похоже — объясняя самому себе как сделать из двух неисправных пулеметов один действующий. Поволоцкий проводил его взглядом, раздумывая — не 'зарядить' ли капитана 'таблетками бодрости' из неприкосновенного запаса, который в шутку называл 'сундучком злого доктора Ойподоха', но передумал. Несколько часов бодрости, но к утру офицер сломается окончательно. До рассвета как-нибудь дотянет, а там можно будет и отсыпать бодрящего.

Откуда-то справа донесся злой приглушенный голос майора — комбат распекал нерадивого бойца за плохо смазанную винтовку и слишком ровно натянутую маскировочную сеть, выдающую его позицию.

'Глаз-алмаз, даже в темноте все видит' — отстраненно подумал медик. — 'Хороший командир. Может быть, и поживем подольше...'.

Он взглянул в небо, угольно-черное, без единого просвета и внезапно Поволоцкому вдруг очень сильно захотелось, чтобы хоть одна, самая маленькая звезда пронзила лучом непроглядную тьму. Хирург много лет штопал солдат на передовой, прошел с батальоном не одну тысячу километров, пересек много широт и меридианов. Его опыта вполне хватало, чтобы отчетливо понимать — завтра все закончится достаточно быстро.

Хотя бы одна звезда... Посмотреть напоследок.

Рассвета как такового не было из-за туч, которые, очевидно, решили прописаться здесь до самой весны. Сначала вновь пошел мелкий дождь, а затем окружающий мир утратил часть черного цвета, все стало словно чуть контрастнее. Теперь можно было идти по лесу не нащупывая ногой почву перед каждым следующим шагом, опасаясь свалиться в воронку и не прикрывая лицо от ветвей, невидимых пока не вопьются сучком в лицо.

Зимников подсчитывал, сколько еще нужно сделать, но понимал, что если люди не отдохнут хоть самую малость, то толку от них будет немного. Получив паек, десантники торопливо 'завтракали' и прятались по окопам, поднимая воротники, натягивая шлемы поглубже, словно железо могло уберечь от промозглой осенней сырости. 'Скатывайте любое тряпье и суйте под поясницы и зады' — бурчал Поволоцкий. — 'Не хватало еще почечных'.

Тяжелый сон принимал одного за другим озябших, измученных бойцов.

Надо и мне прикорнуть хотя бы на четверть часа, подумал Зимников, но решил прежде взглянуть на врагов — раньше как-то не получалось за нехваткой времени.

В сером предрассветном мире сваленные в общую яму трупы тоже казались серыми. В них не было ничего особенного — обычные покойники, по виду типичные европеоиды. Все светловолосые, но один из десантников заметил, что настоящих блондинов среди них от силы пара человек. Смущаясь, на подколки товарищей он пояснил, что жена работает в парикмахерско-стилистическом салоне, проживая в окружении 'мордорыльных' принадлежностей поневоле нахватаешься разных премудростей.

Непривычный покрой комбинезонов из какой-то жесткой, скользкой на ощупь ткани, с уже знакомым контрастным рисунком. Вместо коротких кожаных сапог — очень высокие ботинки на шнуровке, похожие на английские, но не желтые, а черные и без крючков. Странные шлемы, отдаленно смахивающие на колокол, с расширяющимися книзу 'полями', вместо сетей каски были обшиты тканью. Знаки различия были выштампованы на тонких металлических пластинках и залиты черной эмалью — какие-то прямоугольники и символы, похожие на стилизованные листья, вроде дубовые.

Интереснее всего оказалось оружие — отдаленно схожее с ручным пулеметом на легких сошках, но с магазином примыкаемым сбоку. Командир пулеметного взвода удивился — к чему пулемет с зарядом всего на двадцать патронов. У троих покойников оружие оказалось еще интереснее — короткие винтовки со складными прикладами и длинными рожкообразными магазинами под патрон очень малого калибра — не больше шести миллиметров. Оружие оприходовали — покойникам оно ни к чему, а лишних трофеев не бывает. Зимников покрутил в руках кинжал одного из убитых — прямой, широкий, больше похожий на мясницкий тесак. У основания обоюдоострого клинка была вытравлена уже знакомая эмблема из трех отзеркаленных семерок соединенных подобно паучьим лапам, пятизначный номер и надпись 'Sturzbock' сделанная таким сложным и витиеватым шрифтом, что ее с трудом удалось прочитать. Впрочем, Зимников так и не был до конца уверен в правильности прочтения — при чем здесь 'кабан'?

Никаких документов, писем, карточек, фотографий не нашли, даже личных жетонов. Раздевать мертвецов и осматривать тела тщательнее не стали — побрезговали. Майор не стал приказывать — давить на людей сверх меры не следовало.

К самому рассвету подоспели французы, у них не оказалось взрывчатки, зато была трехорудийная батарея морских стопятидесятипятимиллиметровых орудий при тягачах переделанных из тракторов. Артиллеристы в морской форме, офицер с кортиком — все было как положено на флоте и вызывающе нелепо здесь, в осеннем лесу, в окружении грязных, небритых людей в маскировочных комбинезонах, заляпанных размокшей землей и кровью. Батарея назвалась 'Первым отдельным добровольческим противопанцерным дивизионом', что вызывало усмешку у понимающего человека, поскольку 'дивизион' подразумевал наличие хотя бы двух батарей.