Закат угасал. Дымка на западе поднималась всё выше, а над равниной легли замечательные сумерки. Воздух был очень прозрачен, — и, в то же время, наполнен палево-голубым светом. Тени исчезли, всё темное сделалось четким и как бы чугунным, далекое или светлое, — легким, воздушным. Всё вокруг было необычайно чисто и свежо в этом удивительно мягком освещении, полном отрешенности и покоя, и Элари сел, скрестив ноги, любуясь вечером.
От бездумной расслабленности его отвлек аппетитный запах. Хотя, по его мнению, файа должны были питаться сырым или, по крайней мере, жареным на углях мясом, на деле их пища была по большей части вегитарианской, — а выросший на овощах Элари не слишком-то её любил. Но в животе у него урчало от голода и простая каша с маслом показалась удивительно вкусной. Он не принадлежал к людям, делавшим из поглощения пищи ритуал, и съел свою порцию едва ли не в минуту.
Пока они ели, закат окончательно угас. Яркая Ирулана осветила горы, легкие перистые облака в её свете засеребрились тысячекрылой стаей больших птиц. Звезды между них горели особенно ярко. А под серебристыми птицами облаков, паривших между звездами, стелилась до горизонта таинственная и темная земля...
3.
На ночь Иситтала загнала фургон в какую-то расщелину, где царил глубокий мрак. Холодная прозрачная тишина окружила их лагерь, — странная для вечно шумящей от ветра пустыни. Отчаянно зевающий Элари хотел лечь в теплом кузове, но Иситтала предложила ему устроиться вдвоем в спальном мешке, на приличном расстоянии от Санам и Иккина. Раздеваясь, юноша бездумно поставил босую ногу на землю, и тут же запрыгал с проклятиями, — в чуткую подошву впилось несколько адски острых иголок. Оказалось, что вся земля кругом покрыта зверскими колючками, — чем-то вроде крохотных орехов с торчащими во все стороны шипами. Теперь ему стало понятно, почему Иситтала прихватила с собой большой веник и тщательно вымела намеченную к ночлегу площадку. Наконец, они легли, но заснули далеко не сразу: их нагие тела, плотно прижатые друг к другу, неторопливо двигались, замирали, двигались вновь...
Наконец, Иситтала задремала, но Элари не спал, плавая в теплой, счастливой усталости. В глубочайшей темноте, затопившей ущелье, звонко шелестел по траве пробудившийся ветер. Сквозь скалистую расселину на западе мерцала большая красная звезда, — и там, высоко под ней, мчались длинные полупрозрачные облака, похожие на легионы потерянных душ.
4.
К утру стало очень холодно. Свирепый ветер забирался в спальный мешок, захватывал дыхание, и Элари проснулся от него. Если бы не Иситтала, он бы, наверное, совсем окоченел. Тело подруги казалось единственным источником тепла в мире, и юноша нашел очень интересный способ окончательно проснуться и согреться, — хотя много времени это не заняло. Часто дыша и все ещё невольно улыбаясь, Элари ощутил что-то вроде паники: казалось совершенно немыслимым выбраться из этого уютного мешка, края которого увлажнил легкий налет инея, — но острая резь внизу живота заставила юношу передумать. Пришлось задержать дыхание, чтобы натянуть штаны, стоя босиком на жесткой щетке травы и остром ледяном щебне, — но после этой процедуры Элари почувствовал себя очень бодрым. Спать ему, почему-то, окочательно расхотелось, — зато очень захотелось есть.
Он с интересом послушал бы, что говорит нагая Иситтала, стоя босиком на инее, — но она безжалостно прогнала его. Вздохнув, Элари побрел к выходу из ущелья, пока не замер на краю равнины, пустой, холодной и темной. Жестко скрежетал под ногами остоугольный щебень. Звездное небо, тоже холодное, но низкое и яркое, с востока затенялось стеной хребта Этц-Лангпари. Основания гор исчезали в его неуловимом свете, сливаясь с чернотой земли. В океане её призрачного однообразия, безжизненности и молчания отливавшие лунным серебром кручи хребта Анса казались единственной надеждой путника, — местом, где можно встретить неведомых обитателей этой равнины, широко раскинувшейся под молчаливым небом.
Волшебство ночи умирало и Элари стоял очень тихо, впитывая его последние минуты. Высоко в небе висел узкий, почти горизонтальный серп Ируланы, окруженный гигантским дымчатым кольцом. Её смутный сизый свет лился на склоны западных гор, а вершины восточных резко и угрюмо чернели на уже розовеющем горизонте. Лишь покрытая глубоким снегом вершина призрачной громады Ирасу казалась Элари верхушкой застывшей на горизонте огромной тусклой луны. Её матовая твердая поверхность казалась очень вещественной и четкой над неясными сероватыми склонами, спадавшими в глубочайшую тень.
5.
Ясное и удивительно тихое утро окружало Элари, когда он сел завтракать. Ветер ненадолго стих, что пришлось очень кстати, — не очень-то удобно есть, если тарелка норовит улететь прямо из-под рук. Иситтала уже рассказала ему, что перед рассветом в пустыне обычно начинался настоящий шторм и прекрасный восход мог закончится хмурым и дождливым утром.
Завтрак прошел в молчании. Потом взошло солнце, и, пока файа готовились к поездке, Элари вновь побрел, удивленно разглядывая пустыню. Под тонким слоем щебня по всей долине лежало плоское каменное дно. Каждый крохотный холмик был покрыт россыпью кусков кварца и красной яшмы. Вдоль края обрыва росли кусты — правильные полусферы более метра в диаметре, плотно сплетенные из веток с длиннейшими колючками и мелкими листьями очень темного зеленого цвета. Они издалека виднелись на светлой гальке, и, разбросанные группами, производили странное впечатление кем-то посаженных клумб.
Необозримая равнина кончалась у пологих красных холмов. Над ними в нежно-голубой дымке гигантскими кубами громоздились чудовищные глыбы плато Ирасу. Испещривший их под верхним краем снег узкими полосками сползал вниз по дну глубоких ущелий. Ещё дальше и выше сиял плоский купол вершины. Покрытый сплошной ослепительно-белой гладкой шапкой, он словно парил над затянутыми фиолетовой мглой призрачными темными склонами.
Перебравшись через маленький увал, Элари вышел в новую долину, испещренную гребешками черных скал, до блеска отполированных ветром. Под одной из них в песок были воткнуты куски кварца, очертив полуметровый круг. В его центре лежали пёстрые халцедоны.
Юноша постарался понять, кто оставил свой след на этой безжизненной равнине. На какой-то миг ему показалось, что это был он сам, ещё в раннем детстве, и Элари помотал головой. Такое уже не раз бывало с ним: попадая в милый его сердцу уголок, он, казалось, узнавал его, словно бывал здесь уже много раз. Это увлекало и волновало его. Порой юноша думал, что прожил уже много жизней и воспоминания о них вот-вот вернутся к нему. Иногда брезжили какие-то проблески, — ничуть не яснее простых снов, — но они оставались всего лишь миражами над бездной небытия.
6.
После завтрака они тронулись в путь, держа курс в обход отрогов хребта Анса, на юго-запад. На камнях фургон сильно трясло и поездку нельзя было отнести к разряду изысканных удовольствий. У Элари порой перехватывало дух, а голову мотало так, что начала болеть шея. Иситтала ехала быстро и казалось, что они летят над равниной, то и дело задевая за неё. На особенно больших ухабах юноше казалось, что они и впрямь вот-вот взлетят.
Хотя земля вокруг была безжизненной, они ехали по ясно различимой дороге. По сторонам щебень был черным, на самой дороге — светло-серым, и под высоким солнцем казался голубым. Она вилась по темной равнине ярко-голубой лентой и вблизи, перед носом машины, становилась совсем синей. Цвет пути манил воображение, суля смутные и необычные возможности, и Элари погрузился в мечты о новых удивительных краях, которые ему доведется увидеть.
7.
К полудню небо окончательно очистилось. Лишь над Ирасу стояла ровная полоса облаков. Струясь и разрываясь клочьями, они неизменно висели над плато, словно огромный зыбкий плот. В сиянии ясного солнца вся гора окуталась синей дымкой. Сквозь неё просвечивали красновато-фиолетовые ребра скалистых круч. Там и сям причудливыми пятнами глубокой синевы по ним плыли облачные тени.
— Там, на плато, мы обучаем девушек из Кумы, — сказала Иситтала. — Сейчас их там пять или шесть сотен. Там роскошные луга. Они разводят на них скот и никогда не спускаются вниз. Мы отсылаем туда сильных и воинственных девчонок, когда им исполняется двенадцать. Лишь в восемнадцать лет они возвращаются в долину. Наши юноши навещают их только раз в год, — забирают скотину на убой и приносят все вещи, какие они не в силах изготовить. Каждый наш парень мечтает попасть туда, — хотя дорога туда трудная, да и обратная не легче. Но их прибытие — большой праздник. Он длится несколько дней.
Да уж, подумал Элари, — несколько сотен крепких, здоровых девчонок, целый год не видевших ни одного мальчишеского лица. Он мог представить, что это за праздник, — костры, мягкая трава... и никакой одежды.
— Их столько же, сколько и девушек, правда? — спросил он. Иситтала кивнула:
— Это самое разумное соотношение.
— Но никаких детей?
— Там суровая жизнь.
Элари попытался представить, какой может быть жизнь на этом травяном острове посреди необозримых равнин. Получилось что-то вроде рая, — хотя он и понимал, что страшные осенние бури и зимние снега делали его похожим, скорее, на ад. Он вновь внимательно посмотрел на подругу. Не может ли быть, что...
— Я выросла там, — подтвердила Иситтала, взглянув на него. — Не помню, чтобы мы голодали, — но мерзли мы постоянно. Жизнь там такая же, какая была десять тысяч лет назад. Мы ходили босиком от снега до снега. Попасть туда можно только добровольно, — но уйти можно лишь закончив обучение. Уходят только две из трех.
— А третья? — тихо спросил юноша.
— Третья остается на горе.
Элари не задал вопроса: всё и так было ясно.
8.
— Там ужасные зимы, — продолжила Иситтала. — Но тот, кто встречает весну, становится тверже стали. Я выжила лишь потому, что каждый раз хотела увидеть Атхима. Знаешь, очень странно быть влюбленной в парня, которого видишь всего несколько дней в году... но без любви там нельзя жить. Юноши приходят в день весеннего равноденствия, — и тот, кто видел один такой праздник, очень постарается дожить до следующего. Мне было лишь четырнадцать, когда...
— Ты потеряла невинность? — смущенно закончил Элари. Почему-то он не ощущал ревности, — только любопытство.
Иситтала усмехнулась — краем рта.
— Трудно сказать... Мы спали в землянках, у огня... все нагишом, в одной куче, — и, если какая-нибудь девушка ложила руку не туда, куда следует... я просто делала ей то же, понимаешь? Зимой ночи длинные, и в нашей землянке творилось...
Элари вдруг стало очень жарко. Он понимал, что должен возмутиться неприличным поведением подруги... но ему было очень интересно её слушать. Она открывала ему целый огромный мир, о котором он совершенно ничего не знал...
А часы неразличимо шли, солнце спускалось всё ниже и уходило в сторону. Голубой цвет дороги сменился красновато-серым, массив Ирасу затянулся сизой мглой и детали её уступов исчезли, но снег, всё столь же яркий, приобрел серебряный оттенок, — словно удивительно плотное белое облако улеглось на синевато-фиолетовом, воздушно-легком троне.
Южные отроги Ансы виднелись уже совсем близко. Пёстрые холмы с темными вершинами были испятнаны серо-зеленовато-бурым различных оттенков и горы казались руинами заплеснивевшей, разрушенной и обветшавшей земли. Ничего не росло на этой рыхлой и бесплодной почве, лишь у самого устья долинок возвышались круглые кочки, плотно поросшие кустами с неестественно темной зеленью и адскими шипами. Зной и духота, едкая соленая пыль царили в этих затхлых горах.
Левее и ниже, на спускавшейся к морю наклонной равнине, они заметили какое-то животное, — оно медленно двигалось вдоль берега. Расстояние было слишком велико, а их бинокли слишком слабы, чтобы рассмотреть его в мареве нагретого воздуха. Видно было лишь, что оно серого цвета и большое, но Элари вдруг пробрали мурашки: ему показалось, что форма этого существа была слишком... изменчивой.
— Что это? — наконец спросил он.
— Это морок, — сухо ответила Иситтала, почти не разжимая губ. — Там нет ничего, что могло бы оставить след, — но чем ближе ты к нему подходишь, тем более реальным он становится. Если ты подойдешь слишком близко, — он убьет тебя.
Элари счел за благо прекратить расспросы. Казалось, само это место приносит несчастье. Когда Иситтала наехала на острый камень и правая передняя покрышка лопнула со звуком, похожим на звук выстрела, он едва не завопил от страха. Машину резко повело влево и она чуть не опрокинулась. К счастью, у них было два запасных колеса, — но возня с домкратами и гаечными ключами оказалась нелегкой, и, к тому же, серый призрак начал приближаться к ним. Иситтала вскинула винтовку и по равнине замелькали огоньки: её пули рвались в ярких оранжевых вспышках. Элари оставалось лишь гадать, чем они начинены. Ни одна, казалось, не попала в цель, но морок, тем не менее, исчез, — причем, никто из них не заметил, когда именно это случилось.
Когда колесо, наконец, заменили, было уже слишком поздно ехать дальше. Пришлось разбивать лагерь, — и, хотя Элари ни за что не согласился бы ночевать в таком месте, файа почему-то не разделяли его страхов.
Стараясь убедить себя, что вокруг и впрямь нет ничего опасного, он побрел по окрестностям лагеря, — и незаметно увлекся. На темной вспученной равнине там и сям зияли идеально круглые впадины, заполненные красным песком. Ближе к горам, с высоты, под заходящим солнцем, неглубокие котловины этих впадин казались красной медью, обрамленной черным железом бугров. На широких размывах светло-желтых глинистых песков очень резко выделялись оторочки черного щебня. Пейзаж был столь странным, что казался Элари видениями другой планеты.
Когда он вернулся к лагерю, уже темнело. Ветренный алый закат освещал мрачную равнину, изрытую странными ямами и усеянную не менее странными буграми. Они спокойно поели, но никто из них не лег спать, — казалось, что все ждут чего-то.
Ночь выдалась такой темной, что Элари не различал лица подруги, даже когда прижимался губами к её губам. Они занимались любовью так яростно, что спальный мешок стал слишком тесным и жарким для них. В поисках местечка поудобнее они скатились в одну из круглых впадин, — и здесь, на прохладном песке, Элари вновь овладел Иситталой. В густой тьме он не видел её, лишь ощущал. Их тела сплетались, выгибались, извивались, — но, что бы Элари ни делал, это казалось ему недостаточным. Наконец, он прижал подругу животом к песку, сунул руки под грудь, щипая и крутя её соски. Её вскрики, её судорожно приподнявшийся тугой зад, его жесткие пальцы, его яростно скользящие вверх-вниз мокрые бедра, жгучее солнце удовольствия, пылающее внизу живота, дикая боль в босых ногах, упершихся в какие-то колючки, — всё это казалось ему жертвой той тьме, что нависала над ними медленно кружащейся воронкой. Она опускалась всё ниже, и Элари уже наяву чувствовал её. Она душила его, он судорожно хватал ртом воздух, — но его движения становились всё более яростными.
