Волчица и пергамент. Том 2

Единственное осмысленное объяснение, он ведь явно упал в воду, вот, а потом ...

— Миюри!

Он, наконец, понял, что видел перед собой. Девушка лежала на боку, вся вымокшая, с безжизненным бледным лицом.

— Миюри! Миюри! — он выкрикивал это имя и тряс её, но она не открывала глаз. Хуже того, когда её голова задвигалась от его тряски, губы разомкнулись, изо рта полилась вода. С отвратительным чувством отчаяния он раздвинул ей губы пальцами и перевернул её лицом вниз. Вода стекла из её рта, но дыхания её не чувствовалось.

Он не стал призывать помощи Бога, ему раньше пришла в голову история боевого пути отряда наёмников, унаследовавших имя Миюри. Не все, чьи сердца остановились, обречены умереть. Раз она не двигалась, он должен это сделать за неё.

Коул со всей силы толкнул Миюри в спину. Потом снова и снова, много-много раз, и когда вода, наконец, перестала выходить из её рта, она вздрогнула всем телом и слабо закашляла.

— Миюри! — снова позвал он, но глаза её не открывались. Он приник ухом к её губам и уловил еле заметное дыхание. Но она была холодна как лёд. Он должен её согреть. Посмотрел на огонь, словно просил у него помощи. Еле живое пламя ковыляло по нескольким тонким веточкам.

— Хм, тебе повезло.

Коул чуть не подпрыгнул от внезапного голоса. Голос Осени, который выглянул из соседней комнаты.

— Т-ты... Почему?..

— Это мой монастырь, — тихо ответил монах и бросил Коулу одеяло, давно обратившееся в лохмотья. — Это всё, что у меня здесь есть.

Он повернулся и вышел.

От одеяла пахло плесенью, оно было мокрым от морской воды, но всё же это было лучше, чем ничего. Коул развязал на Миюри пояс, выжал её волосы, потом снял с неё мокрую рубашку и завернул девушку в одеяло. Её губы были синевато-бледными, почти не выделяясь на фоне мёртвенно-белого лица. Коул принялся отчаянно растирать её одеялом, в которое она была завернута, но заметного результата ему добиться не удавалось.

— Продержись немного, — сказал он и встал. И чуть не повалился от сильного головокружения. Он ударился о стену, его вырвало солёной морской водой. Мелькнула мысль — откуда вся она взялась? Только тут он окончательно осознал, что действительно вместе с Миюри оказался в воде и чуть не утонул. Но он не помнил, как им удалось попасть сюда, и не понимал, почему это произошло.

Придя в себя и не дожидаясь, пока дыхание восстановится, он побрёл в соседнюю комнату и увидел там Осень, вертевшего в руках статуэтку Чёрной Матери.

— У тебя есть что-то, что горит? — с мольбой спросил Коул.

Осень, кончиком резца вырезавший узор на изваянии Святой Матери, критически посмотрел на пламя свечи и ответил:

— Это дом веры. Ты можешь гореть своей верой.

Коул встал, гнев его уж точно разгорелся к тому моменту, когда Осень, наконец, посмотрел на него.

— Каждый умирает. Почему бы не порадоваться случаю, продлившему твой срок? Если бы ты не сбежал из сокровищницы в молельне, ты вполне мог бы мирно прожить остаток жизни.

Ярость Коула вызвала новый приступ дурноты в его ослабевшем теле. Но не пробудила никаких чувств на лице Осени.

— Когда я возвращался с обеда, ты плавал у моего берега. Это было провидение Чёрной Матери, — глаза его были спокойны, он просто объяснял ситуацию. — Твоя попытка могла сделать моё решение бесполезным.

Может, он требовал благодарности за одеяло?

Нет. Коул сказал себе, что это лишь его предположение. Он уже сам увидел, что здесь ничего нет. Сам Осень был одет в лохмотья. Кроме них двоих здесь были только изваяния Чёрной Матери, необработанный гагат, чтобы вырезать новые статуэтки, несколько свечей и немного еды, разложенной на полу. Без сомнения горящие веточки было лучшим, что монах мог им дать.

— Святая Мать, спаситель этих островов, явит чудеса всем подряд, если они будут мешать мне — тому, кто защищает эти острова. Что есть твоя вера по сравнению с этим?

Коулу нечем было ответить.

— Больше ничего нельзя сделать, чтобы помочь твоей спутнице. То, что есть на этом острове, не может помочь. Я могу лишь молиться Богу и благодарить Святую Мать за то, что мне повезло спасти тебя.

Всё сказанное им имело смысл. Коул не мог этого не признать. Однако Миюри умирала прямо сейчас рядом, и было ещё время спасти её. Он хотел убедить Осень всем тем, что было в нём, но слова не шли из его уст, потому что он знал, что ничего не произойдёт. Здесь не было ничего — только молитва.

Осень молча смотрел в сторону. Может, он думал, что своим взглядом он может выдать ощущаемую им неловкость.

— Молись. Я тоже буду молиться за тебя.

И Осень повернулся к Коулу спиной и взял в руки статуэтку Чёрной Матери.

Поняв, что святой человек отказал ему, Коул, пошатываясь, вернулся к Миюри и рухнул на пол. Всегда энергичная и озорная девушка выглядела принцессой, спящей уже сто лет. У него не осталось сил ни плакать, ни смеяться, ни злиться. Хотя он ужасно обошёлся с Миюри, она всё равно прыгнула в море за ним и вряд ли колебалась при этом. Он ясно помнил её улыбку и тепло, которое исходило от неё в воде. В таком её состоянии он бессилен что-либо сделать, оставалось лишь смотреть, как, трепеща, утекает её жизнь.

Он прочитал большую часть Священного Писания. Он говорил со многими теологами. Каждое утро и перед каждой ночью он молился изо всех сил. И вот какой урожай он пожинает? Больно признать, что всё, что он делал, было ошибкой.

Но всё это ничто по сравнению с потерей Миюри.

Пожаловаться Богу на свои беды он может и потом. Оценивая, что можно было бы сжечь, он вспомнил про свою одежду. Быстро сняв кое-что из вещей, он постарался получше выжать их и поднёс к огню. В своём нетерпении он держал их вплотную к пламени, и казалось, что оно может погаснуть от влаги. Он мог бы поджечь сухую одежду, но сейчас вероятнее, что ветки раньше прогорят и погаснут. И вместе с ними погаснет жизнь Миюри.

Он с трудом удержался от крика отчаяния и принялся снова растирать её руки, щёки и тело с той силой, на какую был способен. Его руки тоже были холодны, от его усилий было немного толку, но он должен был попытаться. Он хотел, чтобы она очнулась и посмотрела на него. Он хотел, чтобы она сказала: "Почему ты делаешь такое лицо, брат?"

Именно сейчас из всех времён ему была нужна Божья помощь. Но Миюри говорила, что Бог не вылезет из Священного Писания, чтобы помочь. Чёрная Мать тоже, — кричало его сердце, недоумевая, почему она так жестоко поступила? Они должны были утонуть вместе. А такой исход он отказывался признать чудом.

Чёрная Мать была древним воплощением не-человека, а её статуэтки — бесполезная масса, вырытая вместе с торфом и углём. Они поклонялись лишь подделке. В этот момент он вдруг что-то вспомнил.

— Не стоит... дорого?..

Он вернулся к происходившему в Атифе. Хайленд сказала кое-что в таверне, где собирались рыбаки. Чёрная Мать сделана из гагата. Походившего на янтарь и даже притягивавшего шерсть или пыль при трении. И? И что потом?

— Есть возможность, — пробормотал он и глотнул.

Сердце громко застучало, накачивая кровью его тело, голову обдало жаром. Есть здесь кое-что, что может гореть. Можно сжечь статуэтки Чёрной Матери.

Неловкость во взгляде Осени, вероятно, была связана с этим, он не хотел включать гагатовые статуэтки в число того, что может гореть. Гагат был драгоценен, он добывался в скудеющих копях, являлся тем, на чём держались островитяне, и что они всегда держали при себе. Рыбак, отвозивший их на остров с монастырём, сказал, что в будущем гагат будут покупать у других стран, но у островитян не было достаточно денег.

Но жизнь человека должна быть драгоценней. Осень, монах, должен понять.

Коул встал и вздохнул. На сей раз обошлось без головокружения.

— Владыка Осень, — крикнул он.

Монах не обернулся, и его руки не оторвались от работы.

— Можно мне изваяние Чёрной Матери?

Тогда Осень обернулся и посмотрел на него.

— Ты будешь молиться? — вопрос означал, что монах видел Коула насквозь. — Единственное, что здесь может гореть, — это вера.

Глаза Осени чуть расширились, затем сузились. Глаза того, кто не хотел принять суровую реальность.

— Нет.

Коул увидел, как монах крепче сжал рукой резец.

— Число таких изваяний очень ограничено. Я не могу дать его кому-то, если оно может не помочь. Смирись, — он отвернулся. — Я говорил то же самое многим.

Свинцовая тяжесть слов Осени потрясла Коула. Он словно воочию увидел то, что монах пытался донести в этих словах. Основа жизни этих мест. Именно молитвы, обращённые к Чёрной Матери, каким-то образом сохраняли ненадёжный баланс. Было ошибкой поджечь Чёрную Мать ради одного человека, которого, возможно, это даже не спасёт. Судьбу одного не уравновесить судьбами многих. Это был типичный вопрос дьявола, часто задаваемый священниками, придерживавшимися филантропии.

Дать ли одному человеку умереть и этим спасти сотню других — как бы ты поступил?

Осень не отводил взгляд. Он был готов к ненависти, но не намеревался отступить от правил. Это было молчаливое заявление об ответственности за всё, что он делал прежде и что он делает сейчас, решив спасти сотню людей.

Коул чувствовал, что возможности переубедить монаха нет. Он развернулся, словно пытался сбежать.

Они действительно однажды умерли вместе, в один момент. Когда Миюри прыгала в воду, она была готова к этому. А затем каким-то чудом они всплыли у острова с монастырём. В том, что сказал Осень, не было обмана. Все умрут, и каждому дню продления жизни следует радоваться и благодарить Бога за это. Заключение монаха было неприступным. Сквозь него и муравью не найти дырочки, чтобы пролезть.

Но дело не в том, мог ли Коул принять такое или нет, это не имело значения. Он не мог дать Миюри умереть. Просто не мог. Это была единственная невозможность. Попав на эти острова, он попадал в одну ситуацию, в которой мог лишиться её доверия, за другой. Он увидел, насколько пусто оказалось у него внутри. Но в его прошлом была одна клятва, соблюдая которую, он никогда не пойдёт на компромисс.

А именно: Я не оставлю Миюри одну.

Единственную душу, искренне верившую всем словам одного невежественного человека, однажды пожелавшего стать святым в надежде спасти других. Он не знал, дойдут ли его молитвы до Бога, но молитвы Миюри дошли до него самого. Исполнятся они или нет, зависело от его действий. Он был объектом её веры. Если он не мог ответить на её молитвы, то мог ли так же, как раньше, обращаться с молитвой к Богу?

Свет от огня освещал её профиль, в то время как свет её жизни угасал. Такое безразличное лицо ей не подходило. Оно должно быть выразительным даже во сне. Он не оставит её. Даже если бы ей пришлось умереть, чтобы выжить сотне, он предпочтёт остаться рядом с ней. Он обещал, что всегда будет её другом.

— Я не стану возражать, если ты тоже будешь меня ненавидеть.

Сам Коул выглядел не лучшим образом, но Осень был слишком худым. Вряд ли он питался должным образом, в своём монастыре он лишь работал. Монах крепче сжал в руке резец. Тупой, изношенный резец, только что резавший гагат. Им вполне можно было поранить, если приложить силу в удар.

Коул подумал, что если бы это был острый меч, всё бы кончилось в миг. Они оба знали, что это не закончится ничем хорошим для них обоих, что случится страшное.

Но разве его это заботило?

От Бога никогда не было милости.

— Миюри, — пробормотал Коул, когда Осень изготовился к нападению.

— Все люди одинаковы, — сказал монах. — Они забывают свои долги и становятся одержимыми личными интересами.

Коул не мог тронуться с места не из-за того, что услышанные слова притупили его решимость. Он застыл из-за совершенно другого.

Осень смотрел на него, а его борода и волосы, достигавшие живота, вспучились, будто он глубоко вздохнул. Коул сначала подумал, что ему показалось, но тело Осени действительно увеличивалось.

— Недостаточно являть чудеса. Только через наказание люди вспоминают свою веру. Того, кто спас их, как и то, что не должно быть забыто. Я всё это выгравирую на этой земле.

Хотя монах продолжал сидеть, Коулу пришлось смотреть на него снизу вверх. Как по странной шутке, Осень смотрел на него теперь сверху вниз, не изменив позы.

Осень не был человеком.

Коул понял, насколько мал он стал перед ним. Миюри сказала, что монах не пахнет животным. Но кто был богом родного селения самого Коула?

— Ненавидь меня. Я осознаю грех, как вы осознаёте его по отношению к коровам и свиньям.

Почерневшая рука потянулась к Колу, чтобы раздавить его. Он не мог бежать, если бы он это сделал, он бросил бы Миюри.

Боже!

Что-то проскользнуло мимо него. Серебристое облако, за которым струился хвост, летело к Осени. Это Миюри, обернувшаяся волчицей, атаковала монаха.

— Зверь?! Откуда здесь?! — вскричал Осень, опрокидываясь на свою заднюю часть, явно предназначенную для плавания.

Потолок над ним треснул, статуэтки, поставленные у стены, рассыпались по полу. Но когда он взмахнул руками, отчаянно пытаясь прогнать Миюри, Коул тут же увидел, что серебристой волчицы больше не видно. После короткого тягостного молчания Коул ощутил, как кровь отлила от его лица, он посмотрел назад. Там тихо лежала Миюри. Ему показалось, что в уголке её рта притаилась тень улыбки. Он бросился к ней. Должно быть, та волчица была её духом.

— Миюри! Миюри!

Коул дотронулся до её щеки и шеи, она по-прежнему была ужасающе холодной. Он не хотел верить, тянул тело, такое мягкое, что казалось, что оно разорвётся в его руках.

Он поднёс ухо к её губам, она едва-едва дышала. Но ей оставалось недолго. Он знал, что она собрала последние силы, чтобы сотворить чудо.

Он снял одеяло и обнял её. И мог лишь молиться, чтобы, как последним его ощущением в море было её тепло, так и она ощутила его тепло. Он хотел иметь возможность сказать ей — я здесь, как ты была рядом со мной в мои последние мгновения, так и я буду твоим другом до самого конца.

Коул сразу почувствовал присутствие другого позади себя, но не обернулся. На это не было времени. Если бы Осень убил его, он хотел бы, чтобы это случилось быстро. Больше не имело значения, жив он или нет. Скорее он хотел бы проклясть свое бессильное "я" за то, что всё ещё жив.

— Возьми это.

Со звонким стуком покатились к нему по полу чёрные тяжёлые предметы. Куски необработанного гагата, куски недоделанных изваяний и самих изваяний, прекрасно отделанных.

Коул обернулся, Осень, ещё раздутый, присматривался к девушке в его руках. Лицо его выглядело несколько мучительным, будто он должен был что-то спросить. Может, это от его нечеловеческого состояния. Коул не знал именно, но всё лишнее могло подождать. Он тут же подобрал несколько кусков, разбил об стену и положил осколки в огонь.

Через мгновение огонь опал. Коул не успел, ему хотелось рыдать от разочарования, и тогда над ним прозвучало:

— Тебе надо убедиться, что дерево не прогорело.