Волчица и пергамент. Том 7

Ле Руа посмотрел на Коула и развёл руки, спрашивая, что делать.

— У нас есть для тебя работа, — ответил Ханаан, он опустился на колени на грязную мокрую землю, не обращая внимания на то, что его одежда испачкается, и поднял руку Жана.

Он был похож на капеллана, который молится над умирающим.

— Что?.. — приоткрыл глаза Жан.

— Прошу тебя, помоги нам. То, что ты умеешь, сможет изменить весь мир.

Церковь, почувствовав силу книгопечатания, попыталась её уничтожить. С помощью этой силы можно распространить переводы Священного писания на доступный язык по всей большой земле и перетряхнуть всю Церковь до самых её основ. Даже заставить папу изменить свою позицию и тем самым прекратить противостояние Церкви и королевства.

Необычная и страстная просьба Ханаана заставила раскрыться шире слипавшиеся глаза Жана.

Но потом эти глаза затянуло безразличием, и Жан забрал руку у Ханаана.

— Это меня не касается, — сказал он и, не обращая внимания на грязь, перевернулся на живот, спрятав лицо в ладони.

Это было похоже не на отказ по какой-то причине, а просто на усталость от мира.

Миюри явно не могла справиться с подобными ситуациями, Орландо и охранник Ханаана, растеряно моргая, смотрели на Коула. Чувство справедливости, присущее Родосу, заставило его отвернуться с такой силой, словно он собирался взглядом пересчитать позвонки своего хребта. Праведный Ханаан собирался что-то ещё сказать, но его остановил Ле Руа. Остановил и сказал то, чего никто не ждал:

— Ну, так что, может, выпьем для начала?

Это было самое бесчувственное приглашение, какое мог себе представить Коул в этот момент. Но оно затронуло сердце Жана куда сильнее, чем полное пафоса и решимости предложение Ханаана.

— Это здешнего пойла, что ли?

— Чистого вина без каких-то там добавок.

Жан тут же вскочил и махнул рукой Орландо:

— Давай, лей ещё.

Орландо, стоявший со скрещёнными на груди руками и раздумывавший, что ещё выкинет этот человек, вздохнул и выплеснул на Жана ещё ведро колодезной воды.

Они вернулись в центр Сарентона, нашли приличного вида таверну, Жан немедленно уселся за стол на улице. Похоже, его знали во всех тавернах, потому что служанка поставила перед ним чашу с раздражённым стуком, давая понять, что лучше его самого скормить свиньям, чем поить хорошим вином.

По поводу отсутствия рубахи Жан сказал, что, может быть, он её так облевал, что её нельзя было носить, а может, её забрали за долги.

Бульк-бульк-бульк...

— Фухх! Хорошее вино! — сообщил, наконец, Жан.

Коул хлопнул по голове Миюри, пристально смотревшую, как он пьёт, и делавшую безотчётные глотательные движения.

— Красиво пьёшь! — с доброй улыбкой сказал Ле Руа.

— А вы, что, не будете пить? — спросил Жан, принявшись за вяленое мясо, появившееся вслед за вином.

— Лады, выпью с тобой. Красотка, ещё вина!

В этом необычном положении Ле Руа сохранил спокойствие и сосредоточенность. Коул вспомнил слова Ив о медведе, который придёт, если поставить перед домом мёд.

— О, ты тоже хорош в выпивке!

— Напоить пришедшего ко мне — это часть моей работы.

Похоже, Жан оценил Ле Руа должным образом.

Орландо и охранник Ханаана, кажется, решили, что драка не предвидится, и, отпустив рукояти мечей, сели за другой стол, немного подальше. Они позвали к себе мрачного, недовольного поведением Ле Руа Родоса и заказали еды. Ле Руа и Жан сидели напротив друг друга, а Коул, Миюри и Ханаан сели за соседний стол.

— Между прочим, я кое-что не понял, — сказал Жан, глядя, как Ле Руа ещё выпил и заказал тушёной баранины и колбасок, тоже бараньих. — Почему вы не связали мне рук?

Он криво улыбнулся, намекая на последнюю трапезу осуждённого.

— Ты, кажется, сделал неверный вывод, — вмешался Ханаан. — Те твои товарищи, которых поймали, не были отправлены на виселицу.

— Точно, — подтвердил Ле Руа. — Они просто не могут покинуть город святого престола, а в остальном у них всё хорошо.

Но лицо Жана помрачнело:

— Там им убивают души.

Не зная, кем был Жан, просто встретив его в таком месте, как "Вытянутая таверна", Коул бы решил, что перед ним просто грубый и невежественный негодяй. Но то, что он сказал, выдавало в нём человека, не чуждого к образованию и воспитанию.

— Нам нужна твоя сила, — серьёзно сказал Ханаан.

Жан было рассмеялся, но икота прервала его смех.

— Кажется, ты уже говорил это.

— Это действительно важно! — возвысил голос Ханаан, опершись о стол и поднявшись. — Я верю, что то, что ты умеешь, сможет изменить мир.

Но Жан непочтительно отвернулся и выпил вина.

— Это меня не касается, я больше не хочу прикасаться к книгам, — с ожесточением сказал он и, набив рот только что поданной горячей бараньей колбасой, принялся месить её, будто глину.

— Тогда зачем ты распространял книги в большом количестве?

Вопрос Ханаана не заставил Жана поднять взгляд.

— Ты работал в бумажной мастерской, чтобы получить дешёвую бумагу, верно?

Жан в два движения челюстей дожевал, сделал мощный глоток, запил вином и взглянул на Ханаана своими серыми глазами.

— Вот не знаю, задушу ли я тебя, схватив за шею, или тот длинный меч меня опередит.

Ханаан в изумлении сжал губы, зато Миюри не замедлила вмешаться:

— У меня тоже есть меч.

Похоже, Жан только сейчас обратил внимание на Миюри. Он с вызовом посмотрел на неё, но в его глазах вдруг промелькнул испуг.

— Что не так?.. — не поняла Миюри.

Жан дважды прочистил горло, прежде чем смог опомниться и спросить:

— С чего это у юной госпожи длинный меч?

— Я рыцарь.

— Что?! — вскричал Жан так громко, что Родос, наблюдавший немного со стороны, поднялся на ноги.

Однако Коул не считал Жана угрозой для Миюри, он подал взглядом знак Родосу и слегка кивнул.

— Юная девушка-рыцарь? В последнее время аристократы стали поигрывать в странные игры.

Пока Коул пытался сообразить, как ему вести себя в этой пропитанной вином ситуации, у Миюри, первой забияки-заводилы Ньоххиры, сердито приподнялись брови.

— Что? — она вскочила, с громким стуком подняла на стул левую ногу и так яростно схватилась за рукоять меча, что Ханаану пришлось дёрнуть её за рукав. — Ты, что, не видишь этот герб? Я настоящий рыцарь!

Выгравированный на ножнах герб с изображением волка был обеспечен привилегией королевской семьи королевства Уинфилд, и только двое во всём мире могли его носить.

— О... что? Герб? И с тем прежним волком... — ошеломлённо выдавил Жан.

Он сейчас напоминал бессовестного мошенника, продававшего путешественникам сомнительные снадобья и вдруг нарвавшегося на аристократа-рыцаря в столь неудобных обстоятельствах.

Миюри была поражена его состоянием и словами.

— Э... эй, ты знаешь о гербах с волками?

После вопроса Миюри глаза Ханаана забегали по сторонам, будто он пытался ухватить суть.

— Надо же... герб с волком есть в королевстве... Не на большой земле, нет, я только в книгах читал про них. Неужто, правда? — бормотал Жан.

Распространённость тех или иных гербов может возрастать и сходить на нет, волков на гербах стали в последнее время избегать, их почти совсем не осталось. Это оказалось очень неприятным открытием для Миюри, унаследовавшей волчью кровь, и теперь она была довольна встретить ценителя гербов с волками.

— А как этот, разве он не красивый? — гордо спросила она.

— О-о! — ответил Жан и выпил ещё вина.

Но настроение его уже переключилось от отказа от всего на любопытство, всё более овладевавшее им. И, наконец, оно победило.

— Так что же... ты... твоя семья сохранилась до наших дней от древней империи?

В его голосе чувствовалось волнение, капелька лести и смутное восхищение. Довольная его тоном волчица Миюри ответила уже дружелюбно:

— Хотела бы я надеяться на это, но это слишком не так, — она убрала ногу со стула, села и показала пальцем в потолок. — Эту привилегию дал нам один очень могущественный аристократ, чтобы воздать должное уважение приключениям моего старшего брата вместе со мной.

Миюри воспринимала это не совсем верно, хотя и не соответствующим истине это нельзя было назвать.

Теперь, когда завязался разговор с Жаном, надо было его продолжить, чтобы пробиться к его сердцу. С этой мыслью Коул вдруг обнаружил, что лицо Жана было весьма серьёзным.

— Приключениям?

— Ага, приключениям!

Родос, охранник Ханаана и Орландо при виде улыбки Миюри также ощутили изменение настроения и продолжали следить за ситуацией с выражением некоторого недоумения на лицах.

— Я бы тоже хотел это услышать, — заявил Ле Руа, уже успевший опустошить все миски, и махнул пустой чашей в сторону прилавка в ожидании добавки. — Пересказ госпожи Ив был весьма обрывочным.

Коулу было трудно представить, что с ним будет, если разговор продолжится в той же форме. Потом он подумал о том, какого рода книги распространял Жан, и почувствовал себя весьма неловко...

— Эй, брат, что будем делать? — спросила Миюри.

Гораздо более проницательная, чем Коул, она уже ощутила любопытство Жана, сейчас волчица расчётливо распаляла любопытство своей добычи, она повернула голову и подала незаметный остальным знак глазами с просьбой подыграть ей. Если Коул даст неверный ответ, она будет ругаться до самого рассвета.

— Господин Жан, если ты готов внести свой вклад... — сказал он. — Нет, поделись с нами твоей историей, и мы расскажем о нашем потрясающем приключении.

— Хочешь услышать о корабле-призраке, полным человеческих костей? — тут же вставила Миюри. — Хотя демонов не существует, эта история — правда.

Жан, моргнув пару раз, направил взгляд к Коулу и Миюри. В его глазах светилось сильное любопытство. Но он поджал губы с таким видом, будто его заставили жевать сильно подгоревшее мясо.

— Я больше не хочу прикасаться к книгам...

Я что-то не так сказал? — подумал Коул, чувствуя, как от холодного взгляда Миюри у него холод пробежался по спине.

— Однако если таким путём я смогу получить эту великую историю, это другое дело... — добавил Жан, не отрывая глаз от меча Миюри.

Если подумать о содержании книг, которые распространял этот худой, уставший от жизни человек. Разве это не скучные истории о вымышленных аристократах, сметавших на полях сражений многотысячные армии?

— Значит, ты действительно...

Жан отвёл взгляд и поднял чашу с вином. То ли в знак сдачи позиций на всю жизнь, то ли прося помощи.

— Проклятье... придурок... — всхлипнул он и перевёл взгляд на Миюри. — История приключений маленькой девушки-рыцаря... с ума сойти, как интересно!

В "Вытянутой таверне" люди, одетые, как нищие, спавшие в углу в своих лохмотьях, беспокоились о безопасности Жана и пытались что-то сказать в его защиту. Потому что он был готов петь для них в этой заброшенной таверне. Но даже они называли его песни плохими, Коул опасался, что они были безнадёжно плохими. Вероятно, в этом и содержалась разгадка всех тайн книг ремесленника.

На самом деле не стоило и пытаться думать в направлении, подсказанном Родосом, в книгах не было высмеивания аристократов, не нужно было искать секретного послания для сбора единомышленников или участия в чьём-то политическом заговоре.

Если исходить из чистой страсти, некоторая причудливость поведения не будет удивительной. Кроме опыта долгого знакомства с Миюри, Коула этому научил и случай с Нордстоуном.

Жан просто предан собственным восторженным чувствам, его сила заключена в них.

— У меня на самом деле нет способностей к написанию стихов...

Что бы ни делал этот человек, ему не удавалось заслужить одобрение общества.

История, которую рассказал Жан, повествовала о человеке, посвятившем большую часть жизни своей страсти.

Будучи подростком, он, подобно каждому сверстнику, был охвачен настроением выйди на поле боя, сокруши врага и добьёшься славы. Однако он родился с таким хилым сложением, что никакими тренировками этого было не исправить, как ни старайся, и на поле боя он мог попасть только с грузами припасов, обслуживая рыцарей или наёмников. Он не мог не то что сражаться, со своим телом он чуть не помирал просто от ходьбы.

Даже познав реалии поля боя и расставшись с мечтой мчаться по полю боя с мечом в руке, он не мог вырвать из души страсти к яростному сражению на поле боя. И то, что он не мог выйти на него сам, разбивало его сердце.

Потому Жан крепко задумался, что имело бы отношение к войне, но не требовало от него телесных усилий, и додумался до мысли воспевать мир сражений и войны. Тогда он постучался в двери мастерской, изготавливавшей книги, там он научился читать и писать. Именно эта мастерская и придумала новый способ изготовления книг.

Потом Жан рассказал со своей позиции о том, о чём Коул уже слышал от Ханаана и Ле Руа, то есть о преследовании со стороны инквизиторов и торговцев книгами.

— Та книга, что ты держишь, я их сделал так много и разослал повсюду, потому что... да пёс с ними.

— Пёс с ними, — с серьёзным видом повторила Миюри, словно давала понять — я внимательно слушаю.

Но на самом деле ей, наверное, понравилась грубость выражения. Под пристальным взглядом этой девушки-сорванца Коул вздохнул и вывел на столе бараньим жиром, как это выражение правильно писать.

— Начав работать в этой мастерской, я стал ходить по домам аристократов, которые искали себе придворного поэта, чтобы петь им стихи, но каждый раз меня выгоняли со злыми лицами, а я называл их тупыми слепцами, — рассказывал Жан, с пугающей скоростью поглощая вино. — Так продолжалось какое-то время, а потом началось преследование святого престола, и мне пришлось бежать. К счастью, в мастерской все надо мной смеялись как над поэтом самого низкого уровня, у меня с ними сложились очень плохие отношения, и я не мог попасться на пересечениях с ними. Когда я поработал немного в бумажной мастерской в этом городе, я всё ещё не сдался и хотел дать прочесть мои стихи как можно большему числу людей, поэтому я не мог не достать инструменты, которые я прихватил в первой мастерской, с их помощью я создавал свои книги.

Через некоторое время Жан обошёл таверны города, чтобы узнать, насколько его произведения стали известными. И оказалось, что его стихи исполнители пели просто на потеху посетителей, оправиться от такого Жан не смог. Его, полного мечтаний, постигло второе разочарование, и он в итоге отказался от своих замыслов, забросил инструменты, стал напиваться и желать себе смерти.

— Мои стихи плохие, наверное, потому что я всё придумал... Всего разок... в самом деле, один-единственный разок по-настоящему... хочу прочитать историю, чтобы она по-настоящему затронула моё сердце. Когда я прочту её, все захотят слушать мои стихи, у меня просто не было хорошей истории. Но ты...

Говоря это, Жан был уже ошеломляюще пьян.

В течение второй половины дня дул тёплый южный ветер и темнело небо. Коул не думал, что Господь хотел пролить слёзы сочувствия к Жану, но и оставлять его под дождём было нельзя. Орландо с Родосом втащили Жана на второй этаж таверны, чтобы устроить его в комнате, и чтобы было проще присмотреть за ним. Остальные допили остатки тёплого вина у дверей таверны, которая с наступлением темноты словно наливалась усталостью.