Приказано выжить (Ирис)

— Да. Свет ей точно мешает.

— Уж вижу.

Я откинула одеяла, девчушка тут же съежилась. На ней и была-то одна лишь рубаха ночная, насквозь, до желтизны, пропитанная потом.

— Как ее зовут?

— Малка.

На худеньком запястье, перевитом четко видными голубоватыми венами, пульс прощупывался едва-едва. Девчонка снова замычала и попыталась выдернуть свою руку. Я едва заметила это странное движение, больше похожее на трепыхание крылышка ночного мотылька, по неосторожности севшего на лампу.

— Выйди, — велела, предчувствуя волну протеста. И она не заставила себя ждать.

— Вот еще, — заупрямился нынешний глава гильдий. — Никуда я не пойду. Чего я там не видел?

Мысленно вознеся просьбу о терпении далеким предкам, я принялась увещевать:

— Ей вот сейчас все равно, тут ты стоишь или стенку в коридоре подпираешь, а мне нет. Твое назойливое присутствие меня отвлекает и не дает сосредоточиться. Вдобавок, на мои вопросы ты все равно ответить не сможешь, так что умоляю, выйди, не мешай!

Веритас упрямо наклонился вперед и, сцепив зубы, ответил:

— Нет.

— Тогда я уйду, — в отчаянии пригрозила.

— Ага, щас, уйдешь ты! — вскинулся. — Кто тебя отпустит!

— Так я вроде не пленная, нет? — вздернула подбородок. Разговор начинал надоедать. — Или это уже изменилось?

— Не забывай, кого стоит благодарить за свою жизнь!

— Ты не забывай — я встала с кровати и оправила платье. Впрочем зря, собеседник все равно возвышался надо мной изрядно. — Не забывай, кому говорить спасибо за жизни своих гильдейских! И еще кое за кого отдельно!

Веритас длинно выдохнул и выругался себе под нос. От беспокойства за эту девочку у него совершенно явно ехала крыша.

— Я тебя не насовсем прогоняю, — добавила мирно. — Постой за дверью чуть-чуть, пока не позову. Плохого я твоей Малке не сделаю, сам знаешь.

Глава долго медлил, не решаясь ни подойти к ложу, ни шагнуть в сторону двери. Мучимый неясными мне чувствами его взгляд пылал просто невыносимо ярко, так ярко, что я предпочла отвернуться, лишь бы не видеть его.

— Вниз спущусь, — кое-как выдавил надломленным голосом. Стукнула аккуратно прикрытая дверь.

Наконец-то. Слава прародителям, уж они наверняка знают, как достали меня за этот вечер упрямые бараны мужского пола.

Теперь можно и осмотреть нормально девчонку.

Увиденное меня совершенно не порадовало. Сыпь, ледяные конечности, пылающее лицо... Неужто отравилась чем? Нет, глупость, эти ребята отравление бы признали, сами вон какой только дряни не пили и не ели в тяжелые времена.

— Эй, Малка, — потрясла за плечо, — открой глаза, говорю. Малка!

Как ни странно, ранее казавшаяся совсем плохой, тут девчонка довольно бодро открыла глаза и даже прохрипела нечто вопросительное, чем еще больше уверила меня в своих подозрениях.

— Я из аптеки. Лечить тебя буду. Скажи мне, где болит?

Мотнула головой.

— А болело раньше?

— Д-да... — и указала на живот. Пальцы с синюшными ногтями подрагивали.

Я осторожно ощупала живот.

— Тебе лет сколько?

— Шестнадцать...

На два года меня младше, а выглядит такой измученной. И не просто от болезни, а как если бы жизнь у нее была крайне непростой.

— Ты знаешь, Малка, что мне нужно говорить только правду?

— Почему? — удивилась девчонка, широко раскрыв глаза. Большие такие карие глаза с густыми ресницами и влажной поволокой. Тааак...

— А я маг, — невозмутимо соврала. — Все равно узнаю, если обманешь. И буду очень злиться.

Девчонка заморгала, пытаясь соотнести услышанное с тем, что видит. Сомневаюсь, будто мое лицо и одежда выглядели именно так, как в своем воображении она представляла себе настоящего мага, но, увы, ничего иного я ей предоставить не могла. С другой стороны, ну откуда этой дурехе знать, как вообще выглядят маги? Она их если и видела, вряд ли признала.

— Так вот. Я спрошу, а ты правдиво мне ответишь. Идет?

— Идет...

Я наклонилась к самому ее лицу, пристально глядя в мутноватые глаза.

— Яд глотала?

Девчонка крупно вздрогнула.

— Н-нет...

— А что делала?

Малка зажмурилась и прошептала с таким мучительным стыдом, что мне стало жутко:

— К бабке ходила...

Дверь грохнула так, что один ее край сорвался с петель и несчастная многострадальная деревяшка, жалобно скрепя, накренилась. Я не обратила внимания на это, вихрем пронеслась по коридору и выскочила на лестницу. Взгляд мгновенно отыскал среди нескольких макушек людей сидящих на первом этаже нужную, лаково блестящую лысиной. Не думая, стянула с левой ноги башмак и метко в нее запустила:

— Скотина!

В моменты ярости, куда только девалась моя неуклюжесть и неуверенность! Ботинок впечатался каблуком четко в темя, отскочил и грохнул об стену. Веритас вскочил, ошалело озираясь, прочие вроде как схватились за оружие.

— Тварь безмозглая! Свиного дерьма кусок! — заорала, ища чего бы еще такого запустить. К сожалению, иных снарядов кроме второго башмака не нашлось, хотя...

Благословление собственной сознательности, карманы моей юбки редко пустовали.

— Сдурела? — заорал в ответ глава, едва успевая увернуться от летящей ему точно в лицо банки с каплями. Она сбила с невысокого столика кувшин и все это с радостным звоном разбилось, залив содержимым ковер, а осколки разлетелись по всему помещению.

— Чего творишь полоумная?!

— Мразь! — разочарованная промахом, ответила. Стоять глупо на вершине лестницы мне надоело и я, перепрыгивая через четыре ступени, слетела вниз. Кто-то кинулся мне наперерез и был отброшен в сторону невидимым ударом воздушного крыла. Не злите дочь Рассвета и Огня! — Ты че удумал? Ты че удумал, я тебя спрашиваю, мразь ты бессовестная!

Веритас перемахнул через тахту, видимо, наивно полагая, что этим от меня отгородится. Размечтался! Я на бегу стянула правый ботинок и, от души размахнувшись, бросила его снова.

Глава дернулся — и тяжелый ботинок не свернул ему набок нос, надолго оставив с бесславной меткой, а пронесся мимо, пряжкой в кровь разодрав щеку до самого уха. Я довольно оскалилась.

— Да чтоб тебя, — схватился за щеку. И заорал дурным голосом, глядя куда-то мне за спину: — Не стрелять! Стой, сказал! Выстрелишь, кишки твои на плетень намотаю!

Я оглянулась. Паренек нежного юношеского возраста, прикусив нижнюю губу, пытался прицелиться из арбалета. Взмах руки — и арбалет на куски разбился о стену, оставив в ней несколько приличных дырок. Бывший его владелец тонко завизжал, тупо глядя на свои красные, будто кипятком ошпаренные руки. Он меня больше не интересовал.

— Придушу, — клятвенно пообещала бледному как простыня Веритасу. И вскочила на тахту ногами, не стесняясь задрать подол юбки выше колен, лишь бы не мешалась. Кто-то остроумный засвистел одобрительно, и в его сторону тут же полетела посуда со стола. Свистун понял свою ошибку и умолк. Лишь бы не навечно, а то я особо не целилась. — Стой, скотина!

Послушаться и спокойно испустить дух в моих слабеньких ручках глава не пожелал, а вместо этого обежал кругом стол и схватил табуретку, вооружившись ей как щитом.

Я не растерялась и вцепилась в табуреткины ножки, изо всех сил пытаясь если не отобрать импровизированную защиту, так хоть толкнуть так, чтобы острым углом сидения сволочи припечатало по животу. Увы, неравенство сил не позволяло мне ни первого, ни второго, и оставалось только шипеть и плеваться ругательствами, от которых виновник все больше зверел.

— Хватит! — орал он, попеременно то белея, то краснея лицом. — Успокойся, идиотка!

Так продолжалось ровно до того момента пока кто-то не подкрался ко мне сзади и закрыл широкой ладонью рот, одновременно заламывая одну руку за спину. Свободным локтем второй я тут же от души двинула назад и поняла, что гнев улетучился, оставив на месте, где прежде плясал его коричнево-желтый гнилостный огонь, лишь спокойный серый пепел, кое-где, правда, проплешинами все еще тлеющий.

— Ммм-мм-ммм, — промычала в ладонь.

— Ммм-мм-ммм, — промычала в ладонь.

Веритас отбросил несчастный табурет — у того прямо в полете отвалилась ножка — ладонью стер пот с лица, ужу набрал было в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все накипевшее... и молча выдохнул. Оглядел изрядно потерявшее товарность помещение, усыпанное осколками, какими-то щепками вперемешку с битой посудой и раздавленными фруктами. На дне перевернутого стола горделиво высился мой ботинок. О месте нахождения второго оставалось только догадываться.

Зрителей тоже поубавилось. Кое-кто из смутно мне знакомых лиц, жался к стенам, не зная, что лучше: покинуть поле боя в неведении или получить потом от главы за излишнюю осведомленность. Прочие, сколько их там было, предпочли первое и тихо скрылись в дверях под лестницей, хотя не исключено что продолжали наблюдать оттуда.

Скосив глаза, я увидела ноги в знакомых сапогах с железными каблуками, тех самых, которые не далее чем пару часов назад разглядывала в аптеке.

— Ну и что это было? — неожиданно миролюбиво поинтересовался Веритас, ощупывая порез на щеке. Поморщиться от боли он и не подумал.

Я красноречиво указала на ладонь, зажимающую мне рот.

— Бросаться с кулаками не будешь? — уточнил. Я помотала головой. — Можешь отпустить.

Гай отнял руку и отступил на шаг. Ему, пожалуй, было больше любопытно, нежели обидно за своего главу которого закидали каплями от соплей и кашля. Я подошла к столу забрала обувь — ботинок оказался правым, тем, что оставил след на лице Веритаса. На его тяжелой пряжке виднелись маленькие ржавые пятнышки.

Пока я обувалась, Гай с интересом стоял рядом, спрятав руки в карманы. А то я не знаю какое количество всякой всячины таскает он в этих, кажется бездонных, вместилищах. Во всяком случае, если мне придет в голову взаправду напасть на собственной персоной главу, он вытащит оттуда не безобидную пуговицу, а шило. Или, пожалуй, даже ножовку.

— Проводи меня, — велела.

Тон ему явно по вкусу не пришелся. С другой стороны, следить за соблюдением этого места втайне — его обязанность. Вот пусть и выполняет.

— Ничего не хочешь объяснить? — Веритас похлопал себя по бокам ,стряхивая пыль.

— Мне пора. — Непреклонно заявила.

— А что с Ма...

— Помрет! — ляпнула сгоряча, и выскочила наружу, как была, в одном ботинке. Черные летние сумерки уже окутали городские улицы, а в этой части города, где бы она ни находилась, даже фонарей не было, но Гай все равно завязал мне глаза и как маленького ребенка за руку повел прочь.

Первое, что увидел Эссус, открыв глаза это смуглые детские руки, теребящие его кинжал, вынутый из ножен.

— Порежешься, — прохрипел он предостерегающе.

Мальчишка вскинулся от неожиданности и уставился на него во все глаза. То есть глаз — он у парня, по всей видимости, был один, зато роскошного густо-синего цвета. Вместо второго — белая повязка через голову, из-за которой короткие черные вихры стояли дыбом. Испуганным ребенок не выглядел, скорее просто заинтересованным.

— У тебя хорошее оружие, — со знанием дела сказал он. Кинжал держал не за рукоять как любой здравомыслящий человек, а плашмя, лезвием на раскрытых ладонях. Сожмешь пальцы — останешься без пальцев. — Но это не сталь.

Убедившись, что пацан ненароком не откромсает себе руку, Эссус успокоился и ощутил боль: все тело жаловалось, а в воздухе стоял отвратный до тошноты запах, тем не менее смутно знакомый. Монах повел глазами и убедился, что находится не в избе какого-нибудь деревенского доброхота, по воле божьей нашедшего его умирающим у дороги. Нет, высокий потолок и задрапированные шелком стены говорили совсем об ином.

— Где я? — нашел в себе силы просипеть, но мальчишка, к счастью, понял.

— Мой второй отец нашел тебя, принес в дом и велел лекарю вылечить. Хочешь пить?

Монах кивнул, и мальчишка тут же поднес к его губам деревянную чашу, не забыв приподнять второй рукой голову раненого, чтобы не захлебнулся питьем. В чаше, к слову, вовсе не вода оказалась, а какой-то взвар, сильно отдающий кислой болотной ягодой и мятой. Напившись, и почувствовав себя почти человеком, монах снова принялся за расспросы, благо горло больше не напоминало иссохшую пустыню.

И еще, он по опыту знал, что не стоит пытаться пошевелиться. Потревоженные раны наградят такой болью, какая сейчас даже не представляется, и ему сильно повезет, если сознание решит покинуть его измученное тело.

— А твой второй отец — это кто?

Мальчик отставил чашку на низкий столик и снова взял в руки кинжал, любуясь блеском лезвия.

— Король Готорн.

Монах подумал, что должно быть бредит.

Так уж вышло, что последние полтора года он провел вдали от Обители, еще дальше от столицы на север и восток. Там, в забытых богами селениях правила бал оспа, и трое монахов просто разрывались, пытаясь помочь и не дать заразе перетечь через перевал в центральную часть страны.

Когда, победив черную болезнь, он направился к более населенным местам, то с удивлением узнал, что старого короля убил его бастард и после короткого, но кровопролитного сражения занял престол по всем правилам и традициям. Новость была немного неожиданной, но особого протеста не вызвала: убил и убил. Золотого короля не очень-то и любили в народе, а Обитель традиционно игнорировала королевскую власть.

Про Готорна в народе гуляли прелюбопытные слухи: мол, бастарда король прижил не абы от кого, а от пленной сиды, которую его воины держали в кандалах из холодного железа и в железной же клетке, в самой дальней из темниц дворца. Что у бастарда белый волос и красные глаза, и что он вслед за матерью чурается железа и дубовой тени. Что пьет он алую человеческую кровь и знается только с Тайным народом, а людей презирает и ненавидит. Что когти и зубы его подобны звериным, и что одним лишь движением белой брови может он лишить своей воли неугодного, заморочить, перепутать память и отправить несчастного полубезумного домой перевитыми тропами, по которым тот однажды непременно попадет под лесной холм, да и останется там рабом до скончания века...

Эссус этим россказням не очень верил. Иногда даже полагал, что каким бы ни оказался на деле король-бастард, он все лучше старого короля. Того не зря прозвали Золотым: полагая себя бессмертным, потомком богов, он ежеутренне наносил на кожу перетертую золотую пыль, а перед сном смывал; он полагал ниже своего достоинства есть из серебряной с драгоценными камнями посуды и ступать по голой не устланной драгоценными, привезенными с далекого южного побережья, коврами с ворсом в ладонь толщиной. Никогда не надевал дважды одно одеяние, всегда требуя новое, только вышедшее из рук лучших мастеров и мастериц, и не дай боже, если хоть одна нить вышивки окажется не из солнечного металла.

У Золотого короля не было королевы: несчастная пятнадцатилетняя красавица умерла, едва явила на свет сына, и боле ни одной женщине он не позволил коснуться своего божественного величия. Кроме сиды, которой силой овладевал еженощно многие месяцы, пока она не понесла от него ребенка...