Режим бога. Зенит Красной Звезды

Приехавшей вскоре Альдоне и... Вере (вот сюрприз!) передаю в распоряжение Леху, и поручаю им заняться обедом для коллектива — сгонять в кулинарию Праги. Заодно велю им сделать заказ на сегодняшний праздничный ужин в узком кругу. Леха с удивлением смотрит на меня...

Все что-то слышали про внеочередной Пленум, но подробностей никто не знает. Кроме Альдоны.

Увлекшись репетицией не замечаю, как время неумолимо приближается к двум часам дня. В столовой усаживаемся обедать все вместе, даже Сергей Сергеевич не отказывается составить нам компанию. Разговор за столом идет ни о чем. Я вопросительно смотрю на Альдону. Она еле заметно, отрицательно качает головой — новостей с Пленума до сих пор нет... Хмуро киваю ей, улыбаюсь Вере. Решаю чуть-чуть похулиганить. Незаметно показываю ей глазами на второй этаж. Как бы намеком на кабинет, диван... Девушка краснеет.

Мне же сейчас тяжело находиться в неизвестности... И главное — даже узнать не у кого, все кто мог бы прояснить ситуацию, пока в Кремле, и им не до меня...

После обеда снова иду к ребятам в студию, работа сейчас лучшее средство от тревоги. Прошу Альдону держать меня в курсе. Латышка закатывает глаза, давая мне понять, что мог бы и не просить. В коридоре незаметно для других шлепаю ее по упругой заднице, обтянутой джинсами. В ответ удостаиваюсь такого же дружеского шлепка. Наше общение с Алькой с каждым днем становится все проще, а наша внутренняя связь все крепче. Как же быть с Верой? Девушка вчера мне недвусмысленно намекала отправиться на Тверскую, но я отговорился обещанием вернуться домой к маме.

Подняться на второй этаж не успеваю, охранник просит меня выйти в холл. Переглядываемся с Альдоной, и, не сговариваясь, направляемся туда. У "стены славы" рассматривает фотографии хорошо одетая женщина в дорогом пальто. Неужели Брежнева приехала? Или жена Щелокова? Услышав наши шаги, женщина оборачивается, и я чуть не спотыкаюсь от изумления

— Добрый день, Виктор!

— ...Добрый день, ...Эдита Станиславовна...!

Нас почтила визитом сама Пьеха.

Неожиданно, прямо скажем... Приятно, но лучше бы этот визит состоялся сразу после Песни Года. Могла хотя бы объясниться, и я уже не говорю о большем... Но лучше поздно, чем никогда. Вежливый голос с чуть заметным акцентом возвращает меня на землю:

— Я оторвала вас от репетиции?

— Ну, что вы, Эдита Станиславовна! Мы всегда рады гостям...

С улыбкой помогаю даме снять пальто и передаю его охраннику. Меня мгновенно окутывает облако дорогих, сладковатых духов. Идеально уложенная прическа, легкий макияж, приятные манеры — настоящая гранд-дама советской эстрады. Элегантным жестом поправляет красиво завязанный на шее платок, и стряхивает с лацкана приталенного костюма несуществующую пылинку. Переводит на меня вопросительный взгляд

— Где мы с вами могли бы поговорить?

Гостеприимным жестом приглашаю нежданную гостью подняться на второй этаж. Пропускаю Пьеху вперед, на ходу подмигиваю Альке и прошу ее принести нам кофе. В кабинете заботливо усаживаю певицу в мягкое кресло, а сам располагаюсь на диване. Наша встреча явно носит неформальный характер, и я добросовестно играю роль гостеприимного хозяина. Пьеха обводит мой кабинет внимательным взглядом, и грустно вздыхает, видимо настраиваясь на неприятный разговор. Я жду. Терпеливо жду. И помогать ей в ее трудной миссии совершенно не собираюсь. Слишком она задержалась с этим разговором, да и извиняться по большому счету нужно вовсе не передо мной, а перед Клаймичем, которого она своим поступком поставила в идиотскую ситуацию.

— Виктор, как себя чувствует Григорий Давыдович? Слышала о постигшем его ударе судьбы.

— Видел его недавно, уже лучше. Надеюсь скоро все недоразумения будут решены. Эдита Станиславовна у вас ко мне какое-то дело?

— Ах, Виктор, мне так неудобно! Я даже не знаю, с чего начать... Во-первых, я должна извиниться перед вами и перед Григорием Давыдовичем за задержку с ...исполнением наших договоренностей. Во многом она произошла не по моей вине, но принести извинения обязана именно я.

Красиво Пьеха оправдывается... "Я не то чтобы виновата, но вы уж извините меня...". Мучения элегантной дамы прерывает появление Альдоны с мельхиоровым подносом в руках. Все по высшему разряду: на подносе наш парадный кофейный сервиз, хрустальная вазочка с шоколадными конфетами и даже пара пирожных на маленькой пирожковой тарелке. С веселым изумлением смотрю, как подруга ловко расставляет все на журнальном столике, разделяющем нас с певицей, и исчезает, тихо притворив за собой дверь. Сильна... Можно подумать, что Алька полжизни секретарем в ЦК проработала... Смущенное покашливание гостьи возвращает меня к действительности, и я спешу аккуратно разлить горячий кофе по маленьким фарфоровым чашкам. Мы тоже не лаптем щи хлебаем... Эдита кивком головы благодарит меня, изящным выверенным жестом берет чашку в руки и, прикрыв глаза, с наслаждением вдыхает аромат.

— Прекрасный кофе... Из Италии привезли?

— Да, итальянцы настоящие ценители...

Эдита Станиславовна соглашается и с видом истинного эстета дегустирует напиток, а потом дает ему высокую оценку. Появление Альдоны избавило Пьеху от унизительной необходимости продолжать свои оправдания, и похоже на этом тему с извинениями она считает исчерпанной.

— О, боже, я та увлеклась вашим чудесным кофе, что забыла о главном...!

Отставив чашку, она тянется к своей дамской сумочке и достает оттуда конверт. Кладет его на столик, и изящным жестом подвигает конверт ко мне.

— Я так понимаю, здесь пять тысяч?

После кивка, отодвигаю конверт в сторону.

— Эдита Станиславовна, помнится наша изначальная договоренность была про 5000 и еще 3000, если "Семейный альбом" прозвучит на "Песне года". Я ничего не путаю? Песня прозвучала.

Я вопросительно изогнув бровь, копируя Клаймича, смотрю на Пьеху.

Певица смущенно вспыхивает и снова тянется к чашке с недопитым кофе. Я продолжаю воспитательную работу с прижимистой дамой:

— Сумма, конечно, не большая... Но как говорят немцы — чем точнее счет, тем дольше дружба. Эдита Станиславовна, вы же рассчитываете на дальнейшую дружбу со мной?

Еще один кивок.

— Я доплачу — тяжелый вздох — В ближайшие три недели.

— Договорились — небрежно бросаю конверт в ящик стола. Пьеха выглядит, словно с ее хрупких женских плеч свалилась огромная тяжесть, и прямо на глазах веселеет. Расспрашивает меня о поездке в Италию, шутит, рассказывает о своей любви к Франции. Наш разговор все больше напоминает светскую беседу, и я не могу про себя не отметить, как непринужденно Эдита Станиславовна закрыла тему с затянувшимся долгом. Да... хорошее воспитание — это сила.

Судя по всему, первая часть марлезонкого балета исполнена, и мне уже интересно, что же будет дальше...

— ...Виктор, я надеюсь, мы уладили все наши недоразумения...?

— Конечно, Эдита Станиславовна...!

Ну, если называть этот некрасивый поступок простым недоразумением, то почему бы и нет... В принципе я понимаю, каких трудов Пьехе стоило придти сюда на поклон и принести мне извинения, пусть даже в такой ...легкой форме. Все-таки расшаркиваться перед пятнадцатилетним парнем для нее довольно унизительно.

— Тогда я ...могу рассчитывать на наше дальнейшее сотрудничество?

— Да, Эдита Станиславовна. Я больше не вижу препятствий для продолжения наших хм ...партнерских отношений.

Прямо вижу, как с плеч Пьехи сваливается еще одна гора. Видимо опасения, что я проявлю злопамятность и мстительность, у нее еще оставались. Теперь же передо мной сама любезность и очарование. Пьеха сообщает мне извиняющимся тоном, что новую песню неплохо бы получить к концерту в Останкино в честь 8 марта. А еще лучше бы две. Угу... сейчас подпрыгну и побегу сочинять! После такого проявления настоящей акульей хватки мое уважительное восхищение Эдитой Станиславовной несколько меркнет. Наглеть-то не нужно... У меня вон свои девчонки без нового репертуара сидят, и Сенчина вот-вот попросит новый шлягер (а скорее ее патрон, взбирающийся на Олимп)... Но за напоминание о концерте в Останкино спасибо ей, я о нем как-то совсем забыл за всей этой кутерьмой. Моя улыбка становится отстраненно вежливой, и я довольно жестко прерываю голубые мечтания Пьехи.

— О двух песнях не может быть и речи. Постараюсь написать для вас хотя бы одну, но и то не уверен в своих возможностях — слишком уж мало времени осталось.

— Когда мне позвонить? — Пьеха театрально мнет салфетку в руке

Я демонстративно беру со стола свой ежедневник и с умным видом перелистываю страницы — ...скажем, во вторник. А лучше утром в среду.

— Хорошо, Виктор. Я с вами обязательно свяжусь!

Сразу после Пьехи в кабинет заскакивает возбужденная Альдона. За ней уже толпятся музыканты, Леха, Вера...

— Избрали! Романова! Только что по радио сообщили!

Ну слава богу! Теперь мы "Романовы". Я закрываю глаза и чувствую, как тяжкий груз падает с моих плеч.

— Давай звонить... — я киваю Альдоне на телефон

Девушка усаживается на край стола, начинает по памяти набирать номер. Дозвонившись до отца, она сразу, без приветствий, переходит к делу:

— Мы можем забрать Григория Давыдовича? Как в понедельник утром? Надо сегодня! Я очень тебя прошу!

Разговор явно буксует, я забираю у Альдоны трубку.

— Имант Янович, добрый день! Селезнев.

— Здравствуй, Виктор.

— Имант Янович, Семен Кузьмич твердо обещал мне отпустить Григория Давыдовича при первой же возможности. Я свою часть наших договоренностей выполнил, теперь дело за ним.

— Виктор, я не понимаю, к чему такая спешка? Вопрос с освобождением Клаймича уже решен. Неужели нельзя подождать до понедельника?

— Нельзя! Вы понимаете, что этот человек целых три недели сидит в тюрьме по ложному обвинению?!

— Ну, ...предположим не в тюрьме, а в больнице следственного изолятора...

— Тем более! И ему срочно нужна хорошая медицинская помощь, нормальный режим и домашнее питание. А вы предлагаете продержать в изоляторе больного человека еще два дня. Просто потому, что вам некогда уладить бюрократические вопросы и сделать пару звонков.

Сам понимал, что не надо было в таком тоне говорить с Веверсом, но меня уже несло. Нужно будет — я и до Цвигуна с Романовым дойду!

— Имант Янович, Обещания. Нужно. Выполнять. Мне было дано слово офицера!

Веверс молчит несколько секунд, которые кажутся мне вечностью.

— Хорошо... — голосом латыша можно заморозить целое море — Подъезжай в Лефортово через два часа.

— Спасибо, Имант Янович!

Я перевожу дыхание и воздеваю руку в победном жесте:

— Ийе-ес!

Девушки бросаются мне на шею, Леха жмет руку, музыканты хлопают в ладоши.

Сначала отправляю Леху забрать заказ из Праги. Потом звоню Розе Афанасьевне и сообщаю ей радостную новость. Мадам докладывает, что с утра была дома у Клаймича и проконтролировала его домработницу. Квартира в идеальном порядке, холодильник забит диетическими продуктами, все готово к возвращению хозяина. Также она сообщает мне, что Григория Давыдовича уже в понедельник ждут в ЦКБ, где ему предстоит пройти полное обследование, после которого назначат курс лечения. Удивленно спрашиваю, как ей удалось так быстро обо все договориться. Оказывается, ей помогла Светлана Владимировна. Святая женщина... Прошу бабулю подъехать к пяти, и рассказать все лично Клаймичу. Роза Афанасьевна с энтузиазмом соглашается. Спрашивает, удобно ли будет взять с собой Ладу? Ну, отчего же нет, если у девочки есть такое желание...?

Пока Леха в отъезде, прошу Альдону сгонять на служебной Волге на рынок. Нужно купить самых свежих фруктов и цветы для Клаймича. Алька берет под козырек. Все постепенно рассасываются по делам, остается одна Вера. Она молча закрывает дверь, поворачивает ключ в замке и медленно раздеваясь, идет ко мне. Сначала на пол летит блузка, потом девушка перешагивает через спавшую юбку, наконец, щелкает застежка белого бюстгальтера. Трусики с нее уже стаскиваю я сам.

— -

...В половине пятого мы с Лехой уже в Лефортово. Часы приема и свиданий давно закончены, и нас просят покинуть территорию изолятора. Единственное послабление — разрешают припарковаться рядом с проходной, и то только после того, как я предъявляю пропуск. Что, ж мы не гордые — можем и на улице постоять. Ожидание затягивается, сверху начинает сыпаться мокрый снег, редкие прохожие оглядываются на экзотический для местных пейзажей "мерседес"...

— А кто тебе звонил, когда мы уже в дверях стояли? — интересуется "мамонт"

— Щелоков

— Лично?

— Да, зовет сегодня вечером поздравить Романова

— Опять перед членами Политбюро песни петь? — морщится Леха

— Не, Григорий Васильевич не особо любит такое... Кстати, пара песен для Сенчиной — я улыбаюсь — У меня припасена

— Да на нее теперь все композиторы Союза будут работать — ухмыляется в ответ "мамонт"

— И я буду в первых рядах!

Смеемся.

— Вить, тут такое дело — "мамонт" мнется — Я заглядывал в гараж, проверял клад.

— И? В чем проблема?

— Смазал шмайссер, тэтэшки — Леха все никак не может приступить к "главному"

— Давай уже, телись!

— Глянул те документы на немецком. Ну что с золотом лежат.

— Ты знаешь немецкий? — я с удивлением посмотрел на Леху

— В школе зубрил. Так вот. Это какие-то расписки. На официальных бланках.

— Денежные расписки?

— В том то и дело, что нет. Я всего не понял, но похоже, какие-то люди давали обязательства работать на СД и Абвер. Еще до начала и во время войны. Большей частью англичане. Есть французские фамилии, пара русских...

— Это любопытно.

У меня в голове начинают крутиться шестеренки. Военнопленные? Предатели? И почему я сам не догадался посмотреть бумаги?

— Сделаем вот как. Ты выпиши мне данные на этих людей. Я попробую выяснить про них.

Забью имена и фамилии в Айфон — глядишь что-нибудь интересно всплывет.

— Хорошо, завтра сделаю.

Я уже подумываю о том, чтобы снова позвонить Веверсу, и выхожу из машины, чтобы поискать ближайший телефон — автомат, как дверь изолятора вдруг открывается, и оттуда во двор выходит Григорий Давыдович...

На несколько секунд у меня перехватывает дыхание... Он выглядит так ...потеряно в этой своей одежде, которая на нем теперь словно с чужого плеча, с этим нелепым потертым портфелем в руке, и с непокрытой взъерошенной головой. Подныриваю под шлагбаум и несусь к нему через весь двор. Слышу за спиной окрик охранника. Клаймич видит меня бегущего ему на встречу, и растерянно оглядывается на дверь, из которой только что вышел, похоже он еще не до конца верит в происходящее. Я налетаю на него, как вихрь и крепко прижимаю к груди. Мы молчим... потому что все слова в этот момент лишние... Чувствую, как начинают подрагивать его плечи под моими руками, он давится рыданиями, стараясь не показать мне своей слабости, но какое сейчас это имеет значение... Я и сам готов разрыдаться, как мальчишка...

— ...Все ...все закончилось...

Он кивает и поднимает на меня глаза, в которых блестят слезы. Обхватив его за плечо и отобрав его дурацкий портфель, я веду Клаймича к проходной. Больше всего на свете мне сейчас хочется развернуться и запустить со всей дури этим портфелем в дверь, из которой он только что вышел. Меня останавливает только то, что там наверняка лежат документы Клаймича и справка о его освобождении. У шлагбаума нас ждет Леха, взволнованно прохаживающийся рядом с постом охранника. Он видит, в каком состоянии директор, и желваки начинают дергаться на его застывшем лице. Я тихо качаю головой... не время показывать свои эмоции, нужно поскорее убираться отсюда. Надеюсь, никогда в жизни мне больше не придется вытаскивать своих близких из этого мрачного места.