Драгонвик

— Так, — проговорил немолодой врач, входя в кухню. — Это несчастное создание право. Вы действительно очаровательная женщина, моя дорогая. Рад с вами познакомиться. Меня зовут Френсис. Джон Вэкфилд Френсис. Думаю, вы слышали обо мне, а?

И он потрепал ее по подбородку.

Миранда отстранилась, но обижаться на доктора Френсиса было невозможно. Его добродушие сердечное внимание к хорошеньким женщинам и энергичность равнялись лишь его благородству. Его профессиональные способности и кошелек всегда были к услугам нуждающихся.

— Не думаю... — начала она. — Я так недолго пробыла в Нью-Йорке...

И все же это имя ей о чем-то говорило, хотя она и полагала, что никогда раньше не слышала его.

— Печальный дом, — заметил доктор, качая седой головой. — Жалко их всех. Бедные создания! Сплошные неудачи, несчастья и боль. Полагаю, вы не слишком-то много об этом знаете, а? — он бросил взгляд на ее розовое муаровое платье, шляпку, украшенную перьями, жемчужные серьги и брошь.

— Нет, — ответила она с внутренним содроганием. — Думаю, что немного.

— Мы ничего не стоим, пока не столкнемся с настоящей бедой и не справимся с ней, — заявил доктор, неожиданно хлопнув по столу. — Нельзя все время жить в свое удовольствие, иначе вы превратитесь в размазню. Вы же не хотите, стать размазней, не так ли?

— Нет, — с улыбкой ответила она. Она поняла, что доктор принял ее за изнеженную светскую даму, и это позабавило ее.

Значит, она избавилась от следов своего фермерского воспитания. Именно Николас совершил это удивительное превращение, и она была ему за это безмерно благодарна.

— Я бы продал душу за чашечку чая, — проворчал доктор Френсис, хватая кочергу и громыхая решеткой плиты. — Впереди длинная дорога и множество пациентов, которых обязательно надо проведать. Надеюсь, вы справитесь с чайником? — шутливо спросил он.

Она заколебалась. Девушка, воспитанная в роскоши, за которую он ее принимал, вряд ли справилась бы с норовистой плитой. Легче всего было ответить "нет", сесть со сложенными руками и ждать, когда, оставив Вирджинию, миссис Клемм появится на кухне.

Но старик выглядел таким усталым, к тому же он явно был связан с кем-то из ее знакомых, кого она никак не могла вспомнить и даже не была уверена в его существовании. И все же, смутное ощущение было почему-то приятно.

— Отдайте кочергу, — сказала она и забрала ее из рук доктора. Она обвязала вокруг талии чистое полотенце, чтобы уберечь от плиты свой розовый наряд. Вскоре чайник закипел.

— А вы не так уж беспомощны, как кажется, моя красавица, — заметил доктор. — А вот и чай.

Он вытащил из кармана какой-то пакетик.

— Не стоит брать их чай. Сомневаюсь, что у них и на себя-то хватает.

Как раз в тот момент, когда Миранда готовила для него чай, она, наконец, поняла, что же ее занимало. Прошлой осенью на кухне родного дома она точно так же готовила чай для Джеффа в день его приезда, и он надоедал ей рассказом о холере... и о докторе... ну да, о докторе Френсисе!

Она села на другой стул, изумленная... и не самим фактом, что, несмотря на разницу в возрасте, между двумя врачами было много общего, а тем чувством, которое она испытывала при мыслях о Джеффе.

— Вы знаете доктора Джефферсона Тернера из Гудзона? — с интересом спросила она.

— Само собой знаю! — ответил пожилой врач. — Но откуда... Ах да, я забыл, ведь вы, Ван Рины, живете в верховьях реки. Тернер приезжал ко мне в прошлом году. Не помню, чтобы еще кто-нибудь производил на меня подобное впечатление. Он замечательный человек и дьявольски хороший врач. Я предложил ему остаться в Нью-Йорке, поскольку мне понравилась мысль, что он будет поблизости, но он отказался, заявив, что обязан позаботиться о жителях родного города. И он не гонится за деньгами.

— Действительно, — согласилась она с некоторой неохотой. С самого начала их знакомства откровенное презрение Джеффа к роскоши Драгонвика, которой она искренне наслаждалась, стало причиной их разногласий.

С неожиданным раздражением доктор Френсис отодвинул чашку.

— Ох уж эта война! Думаю, вы не знаете, но Тернер отправился в Мексику. Да я бы и сам с радостью пошел, если бы меня взяли. Но будет ужасно, если такого парня убьют.

— О, я надеюсь, этого не случится, — убежденно заявила она.

Пожилого врача охватил гнев, и он яростно уставился на нее.

— Да что вы знаете о войне, мэм? И уж если на то пошло, что вы знаете о жизни? Вы и подобные вам отгораживаются от жизни толстой стеной. И раз ваши собственные драгоценные шкуры в безопасности, вы считаете, что в мире не существует таких понятий как кровь и смерть. Само собой, он может погибнуть, и даже скорее всего, ведь он человек смелый. На поле боя он не только будет заботиться о раненых, но не станет праздновать труса и при встрече с врагом.

Неожиданно он остановился и спросил уже более спокойным голосом:

— Между прочим, а кем вам приходится Джефф Тернер?

Миранда отвела глаза. Она глядела на сердитого врача в некотором недоумении. "Не знаю, не знаю", — размышляла она, — "кто же для меня Джефф".

— Друг, — ответила она, наконец.

Перед ее мысленным взором возник знакомый образ: песочного цвета волосы, серые искрящиеся глаза, сильные руки, которые могут быть такими нежными при прикосновении к больному ребенку, и почему-то от этого воспоминания сразу же возникло чувство уверенности и надежности.

— Да, полагаю, друг, — медленно повторила Миранда. — Конечно, в свое время он доставил моему мужу немало хлопот в имении, но он же и спас жизнь моей маленькой сестренки.

Старый врач хмыкнул.

— Как это на него похоже! Что ж, мэм, я должен идти. Должно быть, вам страшно хочется присоединиться к метафизически-поэтическому разговору в соседней комнате.

И он ткнул пальцем в сторону гостиной.

— Простите уж, что я нарычал на вас. Но такие хорошенькие создания, как вы, не знают, что такое настоящая беда. Это портит ваши фарфоровые щечки.

Потрепав ее по щеке, он подхватил медицинский саквояж с инструментами и вышел из кухни.

Миранда встала, вымыла чашку, положила в огонь еще одно полено и оглядела опрятную кухню. Ей не очень-то хотелось присоединяться к беседе в соседней комнате. Неожиданно черная работа, которую прежде она так презирала, и эта маленькая уютная комнатушка показались ей тем немногим, что позволяло собираться с силами перед бурным водоворотом темных чувств, закрутившим ее вокруг Николаса.

Лучше узнав его, она начала понимать некоторые особенности его характера, и сейчас была удивлена, что он так долго позволяет ей быть вне досягаемости его взгляда. Это могло означать лишь одно — беседа с По была для него необыкновенно интересной.

Когда она открыла дверь в соседнюю комнату, то обнаружила, что так оно и есть. Николас взглядом предложил ей сесть, но больше не обращал на нее внимания. Мужчины пододвинули свои стулья к столу, где в самом центре стояли наполовину опустошенная бутылка бренди и два бокала. Миссис Клемм увела Вирджинию в спальню, и некоторое время оставалась там с ней. Оскорбленная миссис Эллет, на которую никто не обращал внимания, пересела на освободившуюся софу, где развлекала себя тем, что раздраженно похлопывала по колену.

Миранда спокойно села на третий стул. В углах комнаты уже сгустились тени, но было достаточно светло, чтобы она могла заметить произошедшие с хозяином прискорбные изменения: его тонкие пальцы дрожали, безвольные губы подергивались, а в неподвижных глазах появился неестественный блеск.

Миранда с жалостью отвернулась. Хотя ей не с чем было сравнивать, она чувствовала, что за этим кроется нечто большее, чем простое пьянство, потому что ничтожная доля алкоголя не могла произвести столь разрушительное воздействие на человека, лишив его всякого контроля над собой.

А Николас спокойно сидел, сложив руки, и смотрел на разворачивавшуюся перед ним картину с сардоническим интересом. Сам он выпил не больше четверти бокала бренди.

По поднес к губам дрожащий в руке бокал.

— Слава! — воскликнул он. — Я сказал, что презираю ее. Что за чушь! Я боготворю ее.

Он качнулся вперед, и выскользнувший из пальцев бокал разбился об пол.

На звук бьющейся посуды торопливо вошла миссис Клемм и мгновенно оценила обстановку.

— О, Эдди, дорогой, как ты мог, ты же обещал! — воскликнула она, хватая со стола бутылку. На гостя она бросила умоляющий взгляд, в котором читалась просьба о прощении.

— Не уноси ее, Мадди! — По яростно схватил полную руку миссис Клемм. — Это чтобы успокоиться... Верни, глупая женщина... верни назад. Разве ты не видишь, что с помощью этой волшебной жидкости я становлюсь королем... богом! Она указывает мне дорогу к небесам, к дающему забвение покою!

— Да, Эдди, дорогой, — сказала старая женщина, вытирая его лоб. — Это из твоего нового стихотворения, да? Почему бы тебе не прочитать его гостям?

— Прошу вас, сэр, — произнес Николас, положив ногу на ногу. — Это великая честь.

Поэт нахмурился, отрицательно покачав головой, его рука все еще сжимала руку миссис Клемм. Затем из спальни донесся мучительный кашель Вирджинии.

Гримаса ужаса исказила лицо писателя. Его голова несколько раз дернулась, потом замерла, но дикий, мутный взгляд постепенно прояснился.

— Почитай им, Эдди. — Из многолетнего печального опыта миссис Клемм знала, как лучше всего привести его в чувство, если, конечно, он еще не перешел ту грань, за которой человеческой голос терял всякое значение. И она прекрасно понимала, что невразумительные с ее точки зрения стихи — она никогда не могла разобрать, о чем они — являются отдушиной и спасением от преследовавших его несчастий и от гораздо большей опасности — тяги к алкоголю.

Она с облегчением вздохнула, когда цепкие пальцы выпустили ее руку и дотронулись до лежащих на столе листов бумаги. Поэт пододвинул их к себе:

Скорбь и пепел был цвет небосвода,

Листья сухи и в форме секир...

Его голос, сначала хриплый и нетвердый, постепенно набирал звучание. Вскоре каждый слог стал четким и ритмичным. От родителей артистов он унаследовал дар эмоционально воздействовать на зрителей.

Миссис Эллет отвлеклась от своего занятия и наклонилась вперед. Все — даже Николас — сидели, затаив дыхание, а голос поэта звенел в таинственном, вызывающем грезы ритме.

Он читал им "Улялюм". Элегию, предсказывающую смерть Вирджинии и крах его собственной души.

Начало не произвело на Миранду никакого впечатления, если не считать удивительную музыкальность стиха.

Дали делались бледны и серы,

И заря была явно близка,

По кадрану созвездий — близка,

Пар прозрачный вставал, полня сферы,

Озаряя тропу и луга.

Но в следующих строфах ее поразило их откровение. Казалось, По настежь распахнул перед ней железную дверь и увел в туман за пределами досягаемости обычного человеческого зрения. Печаль окутала ее словно саван, печаль и еще какое-то жуткое предчувствие. На несколько мгновений ее охватил священный ужас, уже испытанный в Красной комнате, и каждое слово элегии, казалось, было обращено к ней.

Но, поднявши палец, Психея

Прошептала: "Он странен вдали!

Я не верю звезде, что вдали!

О спешим! О бежим! О скорее!

О, бежим, чтоб бежать мы могли!

Говорила, дрожа и бледнея,

Уронив свои крылья в пыли,

В агонии рыдала, бледнея

И влача свои крылья в пыли,

Безнадежно влача их в пыли.

Миранда, даже не осознавая того, что она делает, повернулась и испуганно взглянула на мужа. Колдовская сила этих фраз эхом отдавалась в ее душе:

"Я не верю звезде, что вдали"...

Топь и озера Обера воды,

Лес и область колдуний — Уир!

Элегия закончилась.

— Замечательно, — с чувством похвалил Николас и, к облегчению Миранды, встал.

— Слишком совершенное божество, — авторитетно заметила миссис Эллет, тоже поднимаясь. Она осторожно коснулась руки По кончиками пальцев, пробормотав, что он доставил ей огромное удовольствие, затем демонстративно поморщившись вздохнула пары бренди, распространившиеся по комнате, и удалилась попрощаться с Вирджинией.

— Еще не очень хорошо... нужно многое менять, — отрешенно ответил По. Вся его оживленность исчезла, речь вновь стала вялой. Он сделал пару неразборчивых пометок на рукописи, и уронил голову на вытянутые руки. Его дыхание вдруг стало хриплым.

— Бедный Эдди, — вздохнула миссис Клемм. — Уснул. Скажите, сэр, — она с мольбой взглянула на Николаса. — Вам и правда понравилось это стихотворение?

— Я думаю, это его лучшее стихотворение.

Встревоженное лицо просветлело.

— Вы не могли бы помочь его опубликовать? Я знаю, вы этим никогда не занимались, но если бы вы просто где-нибудь замолвили словечко? Миссис Гоув тоже понравилось это стихотворение, и она сказала, что попробует помочь.

— Я буду счастлив что-нибудь сделать, — ответил Николас, и они оставили миссис Клемм ухаживать за двумя больными детьми.

В тот же вечер, когда Миранда и Николас принялись за поздний ужин в прохладной столовой, она набралась смелости задать ему вопрос, который все время вертелся у нее на языке во время долгой обратной дороги.

— Вы получили, что ожидали от поездки, Николас? Вы рады, что мы поехали туда?

Он поставил чашечку кофе и, хмурясь, посмотрел в сторону.

— Никчемный человек, — презрительно бросил он, — но я завидую его снам.

— Снам? — не понимая, что он имел в виду, повторила она.

Николас кивнул, однако ничего не стал объяснять.

Эдгар По разочаровал его. Он надеялся увидеть родственную душу, человека, который ставит себя выше глупой морали, ограничивавшей свободу. А вместо этого нашел презренную слабую личность, больного человека, цеплявшегося за слабую женскую руку и дрожащего перед лицом смерти.

Однако же в ходе беседы с По был один ценный момент, когда он, сам того не зная, предложил необычный путь в загадочное царство всемогущества и власти. Путь, который даже нельзя сравнить с мутной дорожкой под гору, вызываемой спиртным. "Когда-нибудь", — размышлял Николас, — "я попробую".

— Может, мы могли бы послать этим несчастным немного денег? Анонимно, конечно, — добавила Миранда, видя, что Николас хочет закончить эту тему.

Он пожал плечами и взял чашку кофе.

— Должен сказать, чем скорее его жена умрет, тем будет лучше для всех. Но если вы этого хотите, я велю Бронксу что-нибудь послать им.

Миранда как и Николас хотела поскорее забыть семью По и вскоре ей это удалось. Но, как и у Николаса, в ее памяти отложилось кое-что от прошедшего визита. Это было воспоминание о том неожиданном удовольствии, которое она получила в крохотной кухоньке, когда разговор зашел о Джеффе. Доктор нарушил ее спокойствие. Хотя она редко думала о нем, она стала читать военные сообщения, публикующие списки убитых и раненых, тщательно изучая их и с облегчением вздыхала, когда доходила до последнего имени.