Волчица и пергамент. Том 7

— Его глаза, как свечи в ненастную ночь, — произнёс Ле Руа.

Это сравнение напомнило Коулу пламя свечи, колебавшееся из-за ветра, задувавшего в щели в стене в заброшенном доме у дороги, в котором он как-то переночевал во время своих детских скитаний. Пламя от ветра всё время было готово погаснуть, но иногда вспыхивало ярким светом. Так свеча горит, когда от неё уже мало что осталось, когда она готова встретить свой последний миг.

— Путь, по которому идёт каждый, проложен свыше, — сказал, как подобает священникам, Ханаан и вздохнул. — Я глубоко сочувствую его невзгодам.

— Но и у него, и у нас впереди ещё есть свет, — отозвался Коул.

— Хм... Он сказал, что хочет услышать историю, которая затронет его сердце, — сказала Миюри, намазывая горчицы на кусок угря, поджаренного на хлебе.

За время предыдущего разговора она ничего не съела и сейчас откусила большой кусок.

Жан терпел неудачу за неудачей в попытках войти в мир своей мечты — мир сражений. Обделённый физически, он и пел плохо, даже по меркам нищих из "Вытянутой таверны". И даже самые известные его стихи, с которыми удалось познакомиться во время его поиска, были настолько плохи, что вызывали лишь сочувствие.

Тем не менее, он постучал в двери мастерской и проработал там несколько лет. Значит, вопрос состоял не в том, знает ли он дело, а в том, пригоден ли он для своей мечты. Жан неохотно признал, что его стихи плохие, но настаивал, что просто ещё не наткнулся на подходящую тему. Может быть, он открыл для себя правду, и это упрямство было его последней опорой.

— Он был так пьян, можно ли верить в то, что он рассказал? — спросил Ле Руа.

Его слова напомнили Коулу, как Жан со стоном безвольно повалился на стол, будто у него позвоночник подломился.

— Это можно назвать и криком из глубины души, — с убеждённостью сказал Ханаан, впрочем, для осуществления его плана требовалась серьёзная подмога. — И к счастью среди нас есть, кому удовлетворить его желание.

Коул непроизвольно обратил взгляд к торговцу редкостными книгами Ле Руа и увидел, что тот смотрит на Ханаана, работавшего в папском книгохранилище, прозванным "лабиринтом", сам же Ханаан с ожиданием в глазах смотрел на Коула. И только Миюри не стала ни на кого смотреть, а самодовольно выпятила грудь.

— Похоже, нас троих объединяет скромность, — расхохотался Ле Руа, заставив Миюри смутиться.

— Я думаю, господин Ле Руа должен знать кое-какие необычные истории, — произнёс Коул.

— Преподобный Ханаан держал в руках немало книг, прикоснуться к которым у меня не было возможности, — возразил Ле Руа.

— Среди того, что мне доводилось слышать, трудно найти что-то, что действительно было. Но именно преподобный Коул перевёл Священное писание на доступный язык и сотряс до основания огромную организацию Церкви. Это большое количество стихов и гимнов, правда? Что может быть более поразительным?

Трое смотрели друг на друга. Миюри, оставшись без внимания, надула губы, и Коул, заметив это, похлопал её по спине.

— Нет времени на светскую болтовню, не так ли? — прозвучал вдруг странный голос, он принадлежал охраннику Ханаана, наблюдавшему со стороны. — Жертвы неизбежны. Преподобный Ханаан, оставив книгохранилище, ты забыл свою решимость?

Этот человек был молчаливее даже Язона, охранника Ив, и когда он заговорил, слова вываливались из его рта подобно камням. Сказанное им чуть приоткрывало обстоятельства, при которых Ханаан, который всегда держал себя с такой непринуждённостью, покидал книгохранилище.

— Сейчас не время праздно болтать, пришло время решать, — заключил охранник.

— Хм... но... но Жан научился этому способу ради своей мечты, а потом его мечта была разбита, и он больше не хочет прикасаться к этому способу. Если мы будем помогать другим, продолжая разбивать его сердце, вряд ли это можно будет счесть праведным поступком.

Лицо охранника продолжало выражать железную непреклонность, но его скрещённые ноги показывали готовность сдаться. Снова опустилось молчание.

Сколь сильной ни была мотивация, но боль одного конкретного человека способна заставить сдаться даже в сопоставлении с благом для целого мира.

— Нет проблем! — заявила тогда Миюри, вставая. — Потому что сердце этого человека дрогнуло, когда он услышал о нашем с моим братом приключении.

Миюри имела в виду, что возможность пробудить сильную мотивацию Жана лежала прямо перед ними. Однако, поскольку ситуация связана с противостоянием Церкви и королевства, разделившим, можно сказать, мир надвое, следовало тщательно отобрать истории, которые могут быть озвучены. При этом следует признать, что его очень заинтересовали меч Миюри и рыцарский герб с волком.

И поскольку Миюри была убеждена, что её с братом приключение являлось самой лучшей историей, Коул, чтобы убедить её, решил прибегнуть к приёмам богословских споров.

— Я тебе не отказываю. Просто на вершину горы ведёт несколько тропинок, и мы обсуждаем, как подниматься.

Миюри сразу уловила, что он её уговаривает, и хотела что-то возразить, но первым вмешался Ле Руа:

— По своему опыту я знаю, что у каждого есть свои предпочтения. Другими словами, не надо ставить всё на что-то одно. Было бы лучше каждому подобрать историю, которую он сочтёт достаточно хорошей. На самом деле люди в большинстве своём не знают, что им понравится, пока они с этим не встретятся.

Опыт торговца редкими книгами придавал словам Ле Руа неоспоримый вес.

Миюри, судя по её лицу, хотела что-то ответить, но смолчала и, сжав губы, откинулась на спинку стула.

— Тогда, когда господин Жан проснётся, давай расскажем ему несколько историй, которые могли бы затронуть его сердце... Так будет хорошо? — предложил Коул.

— Да, так и сделаем, — задумчиво ответил Ханаан, глядя куда-то вдаль.

В этот момент что-то холодное коснулось их щёк, все посмотрели на небо.

— Начало сыпать.

— Возвращаемся в таверну. Миюри, заканчивай.

Пробурчав, что можно было сразу рассказать её историю, Миюри набила рот едой и только потом подозвала служанку.

Если окно закрыто, в комнате очень темно. Свет свечи делает тени ещё гуще, создавая гнетущее ощущение.

— В самом деле, вон оно как всё обернулось... — пробормотал Коул.

Он ждал, что с обнаружением ремесленника всё трудности разрешатся. Он полагал, что отыщет нужные доводы, даже если его предложение будет сразу отвергнуто. Но то, что после неоднократного крушения замыслов ремесленник не захочет больше применять своё мастерство, Коул предвидеть не мог.

— Просто расскажем ему мою историю, — снова сказала Миюри, сидя со скрещёнными ногами на кровати и обгрызая мясо с бараньих рёбрышек, которые ей завернула служанка в таверне.

Хвост и уши у неё, конечно, были выпущены.

— И ему нельзя рассказывать про госпожу Илению и господина Осень, — заметил Коул.

Если Церковь схватит не-человека, она тут же отправит его на костёр и сожжёт заживо. На самом деле они в большинстве своём, как и так называемые ведьмы, были обычными людьми и совершенно невинными жертвами. А тут дело касалось настоящих не-людей. Если Жану понравилась бы история про них так, что он бы повсюду раструбил об этом на весь свет, это могло бы плохо кончиться.

— Я не буду ему рассказывать про них.

— Тогда, значит, о досточтимом Нордстоуне?

Рассказанная Миюри история о корабле-призраке, полном человеческих костей, действительно может легко завладеть вниманием пьянчуг в таверне. Но даже если Нордстоун покинул королевство, на его землях продолжали жить люди, и им, тем более новому землевладельцу Стефану, история о призраках могла доставить серьёзные неприятности. Или... Посреди его раздумий Миюри, зажав рёбрышки в зубах, потянулась к вещам, вытащила стопку бумаг и бросила её на кровать.

— О нём было бы хорошо, но я лучше поговорю с ним об этом.

Коул не сумел скрыть выражения своего лица, потому что Миюри говорила о своей придуманной рыцарской истории, которую он считал худшей из историй такого рода.

— Ты, что это у тебя за лицо? — спросила Миюри, мрачно посмотрев на Коула.

Ему не хотелось распространяться на эту тему, но если он позволит ей разозлить Жана этими глупостями, получится неладно. Поэтому Коул ответил с осторожностью овцы, избегавшей попадать копытом в выбоины.

— Это... это ведь всё плод твоей собственной фантазии? Есть же старая поговорка о вчерашней мечте писателя?

Коула очень беспокоило, что Миюри была в том возрасте, когда хочется рассказать людям обо всём, что видишь и слышишь. Он боялся, что явно выраженный запрет лишь разозлит Миюри, и потому прибег к иносказанию, теперь он с опаской ожидал её ответа. Но Миюри лишь пожала плечами.

— Моя цель не в том, чтобы показать ему мою историю.

— Что? — застыл в недоумении Коул.

Влажный воздух с улицы, врываясь в открытое окно, норовил загасить пламя свечи.

Миюри, которая в таких случаях вечно фыркала и язвила, обняла свои колени и схватилась руками за пальцы ног, её хвост недовольно раскачивался, а лицо было мрачным не из-за хмурой погоды за окном. Её глаза сузились, когда она со вздохом посмотрела на озадаченного Коула.

— Это мечта, — произнесла она тихо.

Стук проезжавших под окном повозок напоминал отдалённые раскаты грома. Небо потемнело настолько, что вот-вот должно было разродиться сильным дождём. Что-то вроде тени легло на лицо Миюри.

— Брат, ты же тоже знаешь, что такое мечта, которая не может осуществиться, верно?

Начиная с происшествия в Рабоне, душу Миюри захватила её рыцарская история. Её не удовлетворяла ночная встреча с епископом, который вёл своих людей к лесному дому. Вооружённый до зубов неукротимый старый рыцарь и серебристая волчица вышли из лесу им навстречу. Такая пара послужила бы основой длинной истории сражений и приключений, но Миюри осталась недовольна. Она хотела, чтобы рядом с волчицей был другой персонаж.

— Но...

...разве твоя история не была наполнена тем прекрасным будущим, которое ты смогла себе представить? — хотел сказать Коул, но осёкся, увидев неловкую улыбку Миюри, смотревшей на него.

— Когда я бежала с дедушкой по лесу, чтобы встретиться с врагами, я была на самом деле очень... очень взволнована, и мне было очень весело.

Её плечи поникли, из-за чего её шея показалась тоньше обычного, что заставляло думать, насколько же она была худенькой.

— Когда дедушка остановился и вынул свой меч, мне открылась одна вещь.

— Что же?

Миюри то ли кивнула, то ли втянула голову в плечи. Ещё в Ньоххире она бегала, размахивая палкой, будто мечом. Потом она получила, наконец, звание рыцаря и каждый день усердно упражнялась в фехтовании на мечах. И эта девушка, прищурившись, будто только-только проснулась и не могла ещё хорошо видеть, улыбнулась ему.

— Одна простая вещь — мой брат не позволит мне размахивать мечом.

Конечно, Коул не имел права удивляться этим словам. Это он всегда выговаривал ей, чтобы она стала менее дикой и более достойной. Однако он тут же убедился, что у неё была и другая причина заговорить об этом.

— О, нет, точно, может быть, позволит. Но в любом случае мой брат сильно отличается от того, что я себе воображала, — Миюри вытянула вперёд руку и сжала рукоять воображаемого меча, сам меч, неотделимый от герба с изображением волка, стол, прислонённый к стене. — Подумай сам. Если ты увидишь, как я рублю в сражении людей, как мой меч плюётся их кровью, забрызгивая меня с головы до ног, тебе от этого, наверное, было бы больнее, чем если бы резали тебя самого.

Это Коулу было легко представить. Сражение на поле боя это не аристократический бал во всём его великолепии. Эта умная девушка давно поняла смысл и результат ситуации, когда она стояла бы рядом с Нордстоуном и сражалась на мечах.

— Если я кого-то раню, если я кого-то убью... Я уже не смогу улыбаться вместе с моим братом. Тогда, что бы я ни делала, это больше не будет иметь смысла. Так что это лишь мечта, мечта, которая никогда не сбудется, — она крепче обняла себя левой рукой, а правую протянула к своей рыцарской истории и погладила страницу указательным пальцем. — Тебе не кажется, что это лучшее, что можно сказать этому ремесленнику?

Она сказала это с неожиданной лёгкостью, чуть наклонив голову, её длинные волосы рассыпались по плечам. И сейчас она казалась совсем взрослой.

Под неизмеримо ясным и невинным обликом Миюри скрывалось несколько острых граней реальности. И она медленно шла по ним босыми ногами, бредя по ледяной воде. Реши она поспешить, и грани прорежут её подошвы, окрасив воду в красный цвет крови.

— Нужно просто захотеть рассказать ему пару историй, которые помогут ему видеть будущее в лучшем свете и стать деятельным ради этого будущего, — произнесла Миюри, отводя взгляд и поворачиваясь к открытому окну, за которым моросящий дождик, к счастью, так и не перерос в настоящую весеннюю грозу, теперь девушка имела самый беззаботный вид. — Сладкий хлеб очень хорош с солёным мясом. Рассказать пару грустных историй будет ему в самый раз.

Миюри соскользнула с кровати и закрыла окно. Будто захлопнула какую-то важную дверь.

— Менестрель ещё говорил, что весёлые песни нравятся больше других, но самый большой доход приносят те, от которых у людей киснут носы, — она снова повернулась к Коулу, на её лице уже играла её обычная насмешливая улыбка. — Ой, или, может, это папа говорил.

— Миюри.

— Как бы то ни было, но так и есть, — произнесла Миюри и, смущённо пожав плечами, взяла с кровати стопку бумаги и постучала по её торцу, чтобы подровнять листы. — А после того как я уговорю ремесленника, дайте мне награду.

Коул удивлённо посмотрел на неё.

— Например, доспехи, специально под меня, или что-то ещё. Я серьёзно!

При гибкости Миюри носить доспехи означало затруднить её движения, замедлить их. Но она знала, что такое сражаться на мечах, и понимала, что это невозможно. Чтобы проявить себя в качестве рыцаря, ей оставалось лишь соревноваться в церемониальной верховой езде с копьём.

Коул не находил слов, которые можно было ей сказать. Он мог днями уговаривать её вести себя хорошо, но она уже осознавала рамки, за которые не могла выйти. Он всё ещё продолжал молчать, когда Миюри направилась к двери.

— Эй, ты... Куда ты собралась?

Миюри, уже протянувшая руку к ручке, повернулась к Коулу и пожала плечами.

— Не делай такое лицо. Не волнуйся, я больше не буду убегать из дома, — ответила она, имея в виду прошлые времена, когда она ещё несмышлёнышем в Ньоххире сбегала из дома в горы, за что её всегда ругали. — Кто-то уже давно бродит по коридору, так что мне нужно освободить столь востребованного брата.

Миюри хищно улыбнулась и спрятала волчьи хвост и уши. Кто бы ни был там за дверью, ей не хотелось оставаться в комнате с таким настроением.

— В такое время моя мама обычно пьёт много вина.

— Ни в коем...

Миюри перебила его, громко рассмеявшись с довольным видом.

— А поскольку я не могу пить, я пойду к дяде Ле Руа, чтобы он угостил меня чем-то вкусненьким.