− Змею... Да это Сэлта, пока я нарубила веток, она уже её приволокла. Сильная эта магичка. А домой они отправились, чтобы пойти в Гильдию чёрных магов и взять там что-нибудь эффектное против шаксов. Терзанай сказал, что не видит дороги, да и я тоже ни бум-бум. Никакая магия тут не помогает. И возможно, мы быстро из этого леса не выберемся. В простом лесу хоть можно определить, где север-юг. Или по солнцу ориентироваться. А тут ни солнца, ни мха на деревьях. В общем, можно и заплутать по-взрослому. А шаксы через сутки восстановятся!

Костёр горел жарко и дымно — из сырых веток выделялся густой сок, шипел и пузырился.

Воткнув в почву две рогатых ветки, я срубил ещё одну ровную, приспособил под вертел, оставив с одного края ручку, чтобы было удобно его проворачивать. Нанизали на него нарезанные куски мяса, устроили над огнём. В воздухе постепенно распространялся аппетитный запах, заставляющий пускать слюну.

Мы сидели у костра довольные. Всегда так: после боя почему-то взбудораженное состояние, люди радуются, шутят. Хотя... где-то есть трупы тех, кто совсем недавно был рядом.

Жизнь налаживалась: одежда на нас сохла, у костра тепло, кушанье готовилось. Сейчас ничто не тревожило: шаксы уничтожены, пусть и на время.

Отхлебнув из меха тёплой воды, я поглядел на озеро.

− Эту красную воду пить, думаю, нельзя.

− Да, проглотишь лягушачью икру — заведутся головастики в животе. Или ещё какая-нибудь гадость похуже!

− Каких только существ не бывает на Алгоре, − тихо сказала Элама, глядя на огонь. − Взять хотя бы эту змею. Ни рук, ни ног. Но она двигается, даже охотится на людей и животных.

− Это ещё не так удивительно. — Ты же видела тех великанов-рыканов в Подземье? Так вот, они раньше были людьми.

− Не может быть! У них один кулак больше моей головы!

Мне норнг сказал. Просто этих людей кормили чем-то таким, отчего они так выросли. Правда, непонятно, сколько в ихних здоровенных головах мозгов. По-моему, они не умнее животных.

− Но как такое возможно? Тут задействована магия. Им, наверное, давали магическое зелье.

− Не обязательно, − с видом знатока сказал Матэс. — Я вот пчёлами люблю заниматься. Могу полдня на пасеке торчать или по лесу бродить, искать дичники. Вот как вы думаете, сколько в улье пчёл?

− Я неграмотная, − сказала неуверенно Элама, − читать не умею, но деньги считаю хорошо.

− Да много, − сказал я. — Наверное, целая тысяча.

− Ага! До ста тысяч! И это в одном улье, вот так!

− А кто же их всех посчитал? — изумился я. — Это же, как их считали-то?

− Да просто. Дымом умертвили всех в улье, потом дохлых пчёл и пересчитали.

− Умно, − сказала Элама. − Одного жулика поймали, тоже хитро соль продавал. В середину мешка ложил мешок поменьше раза в два, с песком. И продаёт, а потом уезжает. Правда, когда его изловили, отрезали левую кисть и правую ступню. Жалко его было, но закон неотвратим.

− Это хорошо, но Матэс, чего ты за пчёл разговор завёл?

− Да я к тому, что вы говорили, будто из человека подземной едой великана выращивали. Так вот, пчёлы из одинаковой личинки с помощью разного питания могут вырастить матку, а могут простую рабочую пчелу. Так что может быть и такое, что в Подземье вырастят великана.

− Как интересно! — воскликнула Элама. — А чем матка отличается от простой пчелы-то?

− Ну, она больше в два раза, да ещё откладывает в сутки до двух с половиной тысяч яиц.

− А я думала, что пчёлы сами нарождают новых пчёлок, − сказав это, Элама потупилась, вздохнула.

− Ты чего? — спросил я.

− Мне как-то Маору и не жалко, − тихо сказала она.

Я проворачивал вертел над огнём и думал о её словах. Интересно, а меня бы ей было жалко?

− Не успела я к нему привязаться, − продолжила она. — Хотя... он меня вылечил, когда у горы великан пнул.

− Там вылечил, − сказал я, − а когда в Подземье зашли, сразу норнгам и отдал на откуп. Ты же помнишь, что он нас всех усыпил. А потом где ты оказалась?

− А чего ты сразу не сказал? Я бы ему всё в лицо высказала!

− Вот Ворона жалко было, − тихо сказал кашит.

− Да... и странно мы его похоронили. Не на кладбище, да ещё в теле волкодлака, — голос Эламы дрогнул. — Я вспомнила одну историю про кладбище, замковая повариха рассказывала. Мы частенько по вечерам судачили у очага. — Элама слабо улыбнулась.

− Раз улыбаешься, − проговорил Матэс, − значит, история интересная. Расскажи и нам.

− В общем, повариху зовут Мартина. И потеряла она мужа в двадцать семь лет. Он был при дворе и ради шутки разозлил вараниса. Ящер ему ногу и откусил. А пока его нашли, кровью истёк, бедняга. И сильно любила своего мужа Мартина. Убивалась из-за его смерти, каждый день на кладбище пропадала. Рассказывала, что снится ей муж постоянно. Так вот, один раз пошла она на кладбище да и уснула на лавочке, скорбя возле могилки. Просыпается, а вокруг темень, лишь звёзды дают кроху света.

Каменные надгробия и могилки, такие безобидные днём, сейчас казались чем-то страшным до безумия. Жутко стало Мартине, бегом она с этого кладбища подалась. Выбегает на крайний ряд могилок — глядь, а мимо идёт кузнец — здоровый такой мужичонка. Смелый был, не боялся мимо погоста ночью пройти. Мартина бегом к нему, а он её как увидал, да как рванул с перепугу. Лишь дико орёт на бегу.

Больше он мимо кладбища, наверное, не пойдёт, − хихикнув, сказал кашит. — Небось, ещё и в штаны наложил.

− В таких случаях говорят — чуть не наложил, − с улыбкой сказала Элама.

Я молчал, следил за мясом, а оно уже почти прожарилось, сочилось аппетитными пузырями.

− А у нас одна байка ходила, про ведьму-кашитку по имени Брусида, которая просидела три ночи на кладбище.

− А чего сидела-то? — спросил я. — Мертвецов восставших ждала, что ли?

− Почти угадал. — Сделав паузу, Матэс продолжил. — Жила у нас в деревне у замка ведьма Брусида. А у нас дочка мельника с ума сошла на время. Потом в голове у неё прояснилось. Но история такая: она утверждала, что её у кладбищенских кустов вечером мужик какой-то снасильничал, а потом, хохотнув, сказал, что он покойник с погоста. А у ведьмы мужиков давно не водилось, страдала она от недостатка внимая сильного полу. Страшненькая была. Так вот, сделав любовный приворот, пошла ведьма на кладбище.

− Да... странно у вас, кашитов. У людей бы так ни за что никто не сделал, − перебил его я.

Матэс многозначительно посмотрел, но продолжил.

− Просидела Брусида ночь — никто не появился. Вечером второго довелось Нику кожемяке проходить недалеко от кладбища. И тут появляется из кладбищенских кустов Брусида и так нагло спрашивает: ну что, тут завалишь, или возляжем за кустами?

− Аха, ха! — Элама широко улыбнулась. — Представляю этого кожемяку, если он ведьму эту не узнал!

Замолчали... я всё проворачивал временами вертел. Мясо, наверное, уже было готово, но я не спешил — пусть ещё прожарится, вдруг оно не очень съедобно.

− Мегед, а ты что расскажешь? − тихо спросила Элама.

− Да что? По нашим кладбищам никто не бегал. И вообще, у нас в склепах хоронят. Я ведь северный житель. Просто занесла сюда судьбина. Могу про склеп рассказать историю. Но она очень грустная.

− Не! Грустного не нужно, расскажи что-нибудь хорошее.

Первое, что мне пришло в голову — это случай на Медвежьем острове.

− Могу рассказать про медведя, который рычал в кустах.

− Давай про медведя. Может, мясо уже можно есть?

− Нет, пусть лучше прожарится. Дело было так... Было тогда мне лет пятнадцать, мы с Тамриком рыбачили на медвежьем острове. Своё название остров получил оттого, что там было много малины. В сезон, когда она созревает, туда часто заглядывали медведи, лакомились. В это время, конечно, никто не рыбачил там: медведь — зверь опасный. Кто говорил, что один с вилами на медведя ходил — врёт. Потому что взрослый медведь пробивает с разгона стену в сарае, если она не из брёвен, а из досок. А ударом лапы плющит взрослому мужику череп.

А в остальное время года там рыбачили смелые подростки, такие как мы с Тамриком. В принципе, рыбалка заключалась в охране двух морд...

Лица Эламы и кашита вытянулись от удивления.

− Ничего не понял, − сказал Матэс недоуменно. — Рыбачить, охраняя морды? Может, объяснишь?

− Так называют ловушки, куда заплывает рыба, а выплыть не может.

− Аааа... ясно. У нас такое называют плетеня.

− Принцип ловушки — такой плетённый из прутиков короб, ставят в основном на перекатах. По бокам два отдельных щита-крыла из веток, чтобы больше рыбы заходило в морду. Всё это крепится колами, вбиваемыми в дно. Раз в день морду поднял, улов вытрусил — и всё, полный мешок рыбы. Но из соседнего храма повадились у нас эти самые морды воровать. Вот и охраняли мы ночами, а днём в храме отсыпались. Приходим как-то вечером на дежурство, а морд нету. Спёрли днём, сволочи. Разозлились мы с Тамриком, решили пойти к соседям, да стащить морды у них. А если наши найдём — вообще рожи понабивать. Идём мы, значит: ночь светлая — луна аж сияет. Я что-то рассказываю, и тут Тамрик так тихо говорит: Мегед, медведь! Я поднимаю голову и обомлеваю со страху — в десяти шагах стоит на четырёх лапах и смотрит на нас годовалый медведь. Мы стоим, он смотрит...

− И что? — в нетерпении спросил кашит. Осторожность и охотничий инстинкт у них в крови.

− Наверное, мы просто не поняли сразу, что нужно пугаться. А медведь так как-то полубоком побежал в лес. Красиво... И тут Тамрик на меня смотрит и говорит: а вдруг недалеко его мамаша? И мы разворачиваемся и бежим! А самим смешно, бежим-то мы медленно. Медведи раза в три быстрее нас бегают. А мы мчимся по тропе и смеёмся. Просто ситуация такая необычная.

− Если бы там медведица была, вам бы было плачно! — сказал Матэс. — Повезло вам.

− В общем, пришли мы без морд, злые вернулись в храм. Утром будит меня Герфин, спрашивает: Мегед, там, на Медвежьем острове сейчас как? Шалаш ваш стоит? Просто у меня сегодня день рождения, хотели там с пацанами отпраздновать, винца попить. Тем более наставник приболел, поставили старшим Таравана. Я с ним уже договорился.

− Я даже уже понимаю, почему ты про медведя рассказываешь, − сказала Элама. — Они сейчас пойдут на остров, там будут сидеть на деревьях, а медведь выпьет ихнее вино.

− Не угадала, − сказал я. Затем продолжил. — Смотрю я на Герфрана. Настроение что-то у меня хорошее. Говорю: если хочешь, можешь идти, но мы оттуда вчера убежали, потому что за нами гнался медведь.

− Что мне ваш медведь! Я вообще-то их не боюсь! Батя мой на вилы их как любую дичь насаживал, один на медведя ходил! Я тоже, если что, вилы боевые с собой прихвачу.

В общем, пошли они днём на Медвежий остров. А я, прихватив тёплую куртку, пришёл через время к Тамрику. Объяснил, что хочу попугать зазнайку Герфрана и его компанию. Медвежий остров, как и положено любому острову, находился посреди реки. И вот мы с Тамриком пробрались на него по дальнему перекату, зашли от зарослей малины к своему шалашу, который стоял на поляне. А там болтовня, крики: подвыпившие друзья Герфрана громко разговаривали наперебой у костра.

− Надевай куртку, ломись по кустам, а я буду рычать, − прошептал я Тамрику.

Он накинул куртку, затем с разгона упал в сухой куст валежника. Раздался такой хруст, что мне самому чуть страшно не стало. И тут я зарычал. Никогда не думал, что будет так похоже на медведя. А Тамрик уже влетал с разгона в другой куст. В общем, когда мы вышли на поляну, чтобы посмеяться вместе с Герфраном, то увидели только вино и закуску. Да ещё самого Герфрана, улепётывающего по перекату. Вернее, он уже выбирался на берег, даже не обернувшись, исчез в кустах.

− Вот вы там посмеялись, наверное, − сказала Элама.

− Да уж, потом попили винца, поели. Всё равно ведь никто за ним не придёт. А посмеялись больше всего мы дома, когда нам все друзья Герфрана, да и он сам, рассказывали, каким был огромным и бурым медведь.

− Мегед! Снимай мясо! — требовательно промолвил Матэс. — Я сейчас свой язык проглочу!

− Готово мясцо, готово! — Сняв тяжёлый вертел, я ножом стащил куски пахучего прожаренного мяса на три крупных листа, которые Элама заблаговременно расстелила рядом со мной.

Мы ели горячее мясо жадно. Мягкое и сочное, оно сейчас казалось самым вкусным блюдом на свете. А может, так оно и было. Хотя... когда сильно голоден и хлеб — вкуснятина.

Когда наелся, верхние веки стали сами опускаться, будто кто-то их легонько прижимал пальцами. Элама зевала, перед этим тихо сказав, что это очень вкусное мясо.

− Матэс, Элама, отдыхайте, я первый подежурю, − сказал я. Никто не спорил, Элама заснула сидя, опустив голову на грудь, а Матэс улёгся у костра набок, свернувшись калачиком.

Тишина...

Странный этот лес. Ни мошкары, ни птиц. Паутины тоже нигде не видел, да и кого ловить тут паукам? Значит, и пауков здесь тоже нет. А кого тогда едят большие змеи? Хотя, слышал я пару раз странные звуки вдалеке.

Огонь, нужно следить за огнём. Буду бросать горящие головешки в хищников, если они вдруг появятся. Но пока тихо, Матэс мирно сопит, Элама вздрагивает во сне.

Я честно продежурил немало времени, борясь со сном, думал о своей жизни и о нашем походе за бессмертием. Оно, если подумать, не совсем и благо, потому что при бессмертии ценность человеческой жизни теряется. И человечности во мне станет меньше, потому что я перестану сочувствовать смертным. Да разве это будет тогда важно? Главное, что я не умру, не состарюсь!

Честно отдежурив, разбудил Матэса. Недовольный и сонный, он сел, пробурчав, что уже не спит, уставился на огонь.

Я прилёг набок на подсушенную теплом костра почву. Немного понаблюдав за кашитом и удостоверившись, что он не спит, я закрыл глаза и сразу провалился во тьму.

Проснулся оттого, что где-то вдалеке ругалась Элама. Так бранится человек, если влезет ногами в грязь. Матэс спал, его припорошило серым налётом — весь дым шёл в его сторону. Костёр уже превратился в серую кучку пепла, но по краям тлеющие сырые ветки ещё слабо дымили.

Вокруг было также полутемно, поэтому вставать не хотелось. Тем более Элама просто ругается. Но почему?

Поднявшись, прихватил второй меч.

− Матэс, что-то Элама ругается! — сказал я.

− А где она? — Оглядевшись, кашит поднялся.

− Там,− я пошёл на голос.

− Ну и пусть ругается! — кашит встал, взяв мечи, крутанул. — Пошли поглядим!

Элама опять негромко выругалась, а потом крикнула: − Мегед, Матэс! Идите сюда!