4.
Путешественник оказался австрийцем, секретарем одного знатного вельможи. Мне не хотелось бы упоминать здесь имена как вельможи (ибо он вовсе ни при чем), так и несчастного его секретаря, оказавшегося неспособным противостоять великой силе Зла, но погибшего прежде, чем ему довелось по-настоящему нагрешить. Бедняга покоится подле моей церкви под камнем с вырезанным на нем распятием и адамовой головой. Нет имени на камне — пусть не будет и в рукописи.
Итак, во время последних событий (отчуждения в пользу Австрии итальянских земель) австрийский вельможа оказал немало услуг одному кардиналу из знатной итальянской семьи. В знак благодарности кардинал подарил вельможе золотой диск, покрытый резными узорами. Диск этот, размером с ладонь крупного мужчины, был достаточно тяжел и даже по весу золота весьма ценен. Но в глазах вельможи, человека утонченного и большого любителя диковинок, цена его удваивалась, ибо диск этот был создан индейцами из кровавого племени ацтеков и привезен из Мексики священнослужителем, состоявшим в армии самого Кортеса.
При диске были также бумаги, в которых этот священнослужитель расписал подробно, что предмет имеет большую ценность для индейцев, ибо является важнейшим артефактом в одном из их тайных обрядов. Но вещь эта нечистая и злая, и ей не надлежит быть переплавленной и перекованной в монеты, потому что неизвестно, на какой грех толкнут людей монеты из нечистого золота. Так что лучше всего, если вещь эта станет храниться в сокровищнице Ватикана, и, быть может, со временем нахождение в святом месте благотворно скажется, и золото очистится.
Священник-испанец, который не только привез диск из-за океана, но и прибыл с ним в Ватикан, дабы отдать на вечное хранение в единственную в мире сокровищницу, которой не достигнет никакое зло и искушение. Дополнительную мрачность истории сего предмета придавало то, что несчастный священник покончил с собой вскоре после передачи диска. Для католика и тем более священнослужителя поступок невероятный! Впрочем, он был признан безумным, и ему отпустили этот последний грех.
Увы, ни итальянский кардинал, ни австрийский вельможа не верили в то, что диск этот и вправду — золото Сатаны. К тому же не знали они, что столетия хранения в святом месте не очистили эту страшную вещь. Предыдущие тысячелетия использования ее в греховных обрядах наложили на нее несмываемое проклятье.
Вельможа привез диск из Италии в Австрию и поместил в свой домашний музей. Секретарей у него было четверо. Тот, о котором я повествую (тот, который скончался в замке Карди), служил как раз при музее. Образованный человек, он вел перепись диковинок, а то и отыскивал новые, которые могли бы заинтересовать вельможу.
Стоит отметить, что вельможа был его благодетелем. Во время войны секретаря осудили за кражу произведений искусства и убийство: он задушил процентщика, у которого пытался похитить античную камею. Если бы не вмешательство вельможи, его казнили бы наверняка. Секретарь помнил об этом благодеянии и был преисполнен вечной благодарности. А также не переставал раскаиваться в своих преступлениях, ел только постное и жертвовал церкви половину своего жалования.
...Я поминаю об этих старых грехах покойного по одной лишь причине: я пытаюсь понять закономерность, по которой злая сила, таившаяся в золотом диске — или связанная с этим диском нерасторжимыми узами? — настигала одних людей, но была бессильна против других. Сдается мне, что жертвами ее становились все-таки люди с особой склонностью к греху. Не обязательно грешники, но всегда те, кто мог поддаться злому соблазну.
Золотой диск с первого же взгляда заворожил секретаря. В покрывающей его резьбе, в затейливом переплетении линий видел он прекрасное и грозное женское лицо — хотя, когда секретарь поделился этим открытием с вельможей, тот так и не смог ничего подобного разглядеть. А потом секретарь начал слышать голос. Тихий, но настойчивый голос, зовущий его. Голос не давал покоя ни днем, ни ночью. Голос уговаривал, и приказывал, и мучил, и ласкал, и звал в далекий путь, в Мексику, куда следовало отвезти золотой диск, вернуть его настоящим хозяевам и получить за это великую награду. Никто другой голоса не слышал — только он.
Разумеется, в доме вельможи уже тогда предположили, что секретарь не в себе. Но не торопились с увольнением: ведь найти другого такого же знатока старинных диковинок было совсем не просто. А сам секретарь довольно долго противостоял приказам таинственного голоса: ведь увезти диск в Мексику означало обокрасть вельможу!
Даже перед смертью он сокрушался больше всего не о том, что умирает, а о том, что совершил-таки кражу и разочаровал своего господина...
Когда зов сделался нестерпимым, секретарь сбежал с диском и поехал странным, опасным, но самым прямым путем: к морю, где он собирался сесть на корабль, идущий до Барселоны, а там он должен был пересесть на другой — идущий через океан к побережью Мексики. Он сознавал, насколько рискованным и дорогостоящим будет это путешествие, но не мог остановиться, так терзал его голос. Именно из-за голоса он гнал лошадей сквозь бурю: потому что голос его торопил! Но после падения в ущелье, умирая, несчастный уже больше не слышал мучившего его зова, успел отдохнуть душой и раскаяться. Перед смертью он умолял графа Карди отослать золотой диск обратно вельможе, только ни в коем случае не прикасаться к нему, не держать в руках, не рассматривать.
Граф пообещал вернуть собственность ее владельцу. И, разумеется, намеревался так поступить: он был слишком благороден и богат, чтобы соблазниться золотом. Но граф решил все-таки изучить таинственную вещь. И это стало началом его погибели. Он тоже увидел очертания прекрасного женского лица в переплетении линий, которое всем казалось беспорядочным. Он тоже услышал зов.
4.
Бедный мой друг, бедный Раду Карди! Ведь он думал, что умерший в его доме путешественник просто безумен! Что зов и все прочие детали его рассказа — лишь порождение бреда! Ведь сумасшедшие часто слышат голоса...
Однако Раду, будучи в здравом уме, тоже начал слышать вкрадчивый, тихий голос, такой тихий, что невозможно было определить, мужчине или женщине принадлежит он. Голос звал, соблазнял и одновременно — приказывал, гнал в путь.
И теперь граф Карди чувствовал, что непременно должен отвезти в Мексику этот золотой диск.
Тщетно мы его уговаривали: граф не послушал ни дядю, ни сына, ни меня. Мы, не видевшие лица женщины в прорезанных в золоте линиях и не слышавшие голоса, мы все вдруг стали для него чужими, ибо находились вне его мира, сузившегося до размеров золотого диска. Мне кажется, Раду даже не слушал наших уговоров. Таинственный голос затмевал для него все. Граф даже придумал оправдание для того, чтобы не исполнить обещание, данное умирающему секретарю, и не возвращать вельможе его собственность. Граф заявил, что диск на самом деле вовсе не принадлежит австрийскому вельможе. Что его необходимо вернуть настоящим хозяевам. С этим он начал собираться в путь. Мы так и не смогли удержать его.
Следует отдать ему должное: граф Карди как следует подготовился, отписал замок и титул сыну. Он отбыл в середине апреля. С ним вызвался ехать один лишь молодой слуга, мечтавший повидать мир. Я благословил моего бедного друга перед отъездом, но мое благословение не помогло ему.
О путешествии я знаю только то, что было оно долгим, изнурительным и начисто лишенным комфорта. Граф спешил, но все же ему пришлось задержаться в Барселоне, ибо не он решал, когда кораблям идти в Мексику, и даже деньгами нельзя было соблазнить моряков пересечь океан в не подходящие для путешествия месяцы. Из Барселоны граф Карди в последний раз писал нам, но письма шли больше полугода. Наконец, пришло время плавания, и граф со слугой отправились в путь через океан.
В дороге граф Карди познакомился с богатым мексиканским землевладельцем доном Антонио дель Риасом, который возвращался к себе в поместье из Испании. Дель Риас сопровождал из Мексики сыновей, которые должны были учиться в Барселоне, а самому ему нужно было решить в Испании некие коммерческие дела, заодно и купить вещи, которые в Мексике ему были недоступны. Теперь же, оставив сыновей на попечение родственников и загрузив в трюм все свои покупки, дель Риас плыл обратно на родину.
Граф Карди солгал своему новому другу, будто в путь его погнала жажда новых ярких впечатлений и якобы он даже хотел купить в Мексике землю и поселиться там. Дель Риас хорошо говорил по-итальянски, граф Карди тоже. Дель Риас с удовольствием рассказывал о жизни в Мексике, граф Карди слушал.
На островах они пересели на другое судно, которое должно было пересечь Мексиканский залив и наконец привезти их к желанному берегу. Но на этом последнем отрезке пути их застиг шторм. Слуга графа погиб, смытый за борт волной. Зато сам граф Карди проявил отвагу и сноровку, помогая команде справиться с вышедшим из повиновения кораблем. Граф вызвал всеобщее восхищение — будучи европейским аристократом, он работал наравне с простыми матросами! Однако ему пришлось и вызвать всеобщее сочувствие: граф серьезно ушиб ребра, к тому же простудился. Вследствие всего этого он слег в горячке и на берег был высажен уже без сознания.
На счастье, благородный Антонио дель Риас не оставил его заботами, отвез в свое поместье и доверил заботам своей старшей дочери с труднопроизносимым именем Эсперанса.
5.
Я немного знаю о сеньорите Эсперансе. Только то, что рассказал мне граф Карди.
Ей было двадцать пять лет, когда они познакомились. Двадцать пять лет — и не замужем! В стране, где девочек выдавали замуж одиннадцатилетними, а уж тринадцать считалось настоящим расцветом. При этом она была красивой девушкой. Я видел ее миниатюрный портрет, который граф привез с собой, возвратившись на родину. Тонкий овал, благородные черты, роскошные черные волосы. Мирче Морузи заметил, что Эсперанса чем-то напоминает Эужению, первую супругу графа Раду.
Отец давал за ней хорошее приданое, и, несмотря на это, сеньорита Эсперанса оставалась в старых девах. Причем таков был ее собственный выбор: к ней сватались многие, но она всех отвергла. Она мечтала выйти замуж по любви — или не выходить вовсе. Сейчас тех же взглядов придерживаются многие девушки, начитавшиеся французских романов. В те времена подобное было еще в диковинку, а тем более в Мексике.
Обычно старых дев отдавали в монастырь, чтобы они молились за всю свою семью и хоть так приносили пользу родным. Но сеньорита Эсперанса не желала становиться монашкой, а отец не стал ее принуждать. Антонио дель Риас любил всех своих детей, а у него их было девятнадцать, и все живы! Поистине — он был благословлен Господом за какие-то добродетели. Правда, две первые супруги дель Риаса скончались. А третья, совсем молодая, подарила мужу уже троих малышей. Частые роды подорвали ее здоровье и она не могла исполнять обязанности хозяйки дома, так что все заботы легли на плечи Эсперансы. Но девушка справлялась со всем и даже находила время, чтобы заботиться о больном отцовском госте.
Она буквально вытащила графа Карди с того света, выходила его, поставила на ноги. Но еще прежде, чем он действительно смог подняться с постели, Раду влюбился в Эсперансу. А она ответила ему взаимностью.
Эсперанса заявила Раду, что именно его она ждала все эти годы. Что поняла это едва ли не с первого взгляда. И что если бы он умер, если бы ее самоотверженные заботы не помогли — тогда она бы все-таки ушла в монастырь, ибо больше ждать ей было бы нечего. А граф Карди на время болезни перестал слышать потусторонний зов, из-за которого он, собственно, пустился в путь. И, влюбившись в Эсперансу, наивно счел, что этот зов исходил от нее, что ее душа звала его душу, чтобы счастливо соединиться.
Что ж, влюбленным можно простить подобную романтическую наивность.
По крайней мере, еще какое-то время мой бедный друг был счастлив, действительно счастлив. Он избавился от зова, он выздоравливал и он обрел любовь. Пусть он был вдали от родины, там, где его титул ничего не значил, но дон Антонио тепло к нему относился и с радостью дал согласие на их с Эсперансой брак. А в сундуках графа Карди, которые дель Риас позаботился перевезти с корабля в поместье, было достаточно золота, чтобы купить землю, скот, рабов, чтобы построить дом...
Дома в Мексике строятся быстро. Ко дню свадьбы графа Раду Карди и сеньориты Эсперансы дель Риас их гнездышко было готово. Они поселились там и прожили несколько недель в совершенной гармонии, пока Раду не выздоровел достаточно для того, чтобы продолжать свой путь. И вот тогда он снова услышал зов. Неумолимый зов, которому невозможно было противостоять.
6.
Раду сопротивлялся зову всего несколько дней. А потом тайно ускакал среди ночи, захватив с собой только флягу с водой, золотой диск и вторую лошадь для перемены. Пожалуй, подобное безумное путешествие, да еще в незнакомых землях, стоило бы ему жизни, если бы его не хранила злая сила, что звала его к себе. Та же сила послала ему проводника: индейца, с которым граф мог изъясняться только жестами. Однако они прекрасно понимали друг друга — они оба были рабами всесильного зова.
Путешествие графа с проводником продолжалось много дней. Они пересекли пустыню и поднялись в горы. Они нашли старый храм, высеченный в скале. А в храме нашли дверь, замаскированную в покрытой резьбой каменной стене.
И в двери этой была узкая щель, куда граф вложил золотой диск.
И диск оказался ключом к этой двери — и отпер ее...
А за дверью графа ожидали те существа, которых мы называем стригои морти, или мурони, или попросту упырями.
Все эти дьявольские создания были женщинами, древними и чудовищными, как грех. Граф упоминал имена их, но мне они показались непроизносимыми. Запомнил я лишь прозвища, которые дали им индейцы, а граф перевел на испанский, а с испанского на наш язык. Одну звали Змеиная Юбка, другую Женщина-Змея, третью — Обсидиановая Бабочка, а четвертую — Змеиная Мать. Все четыре были обнажены: их одежды, давным-давно сшитые из змеиной и человеческой кожи, от времени истлели. Лишь золото украшений оставалось нетленным. А уродливые тела монстров превратились в скелеты, обтянутые кожей. И страшно горели на их лицах живые глаза, и страшны были их острые зубы, и омерзительны длинные черные языки, которыми они облизывали иссохшие губы в предвкушении кровавого пира.
Больше всего ужаснуло графа даже не то, как эти чудовища бросились на него и на проводника-индейца, чтобы впиться им в шеи и запястья, и пить их кровь. Больше всего его ужаснуло, что одна из женщин — та, которую называли Змеиная Мать, — была беременна. Потом он узнал, что упырь сделал ее бессмертной, когда она умирала в родах, и теперь ей никогда не разрешиться от бремени и суждено вечно носить в себе неживого младенца. Индейцы считали, что если когда-нибудь их кровавая богиня — а эту четверку когда-то почитали, как богов, и выстроили в их честь храм, и приводили к ним жертв, и им служили сотни рабов и рабынь, всячески ублажая их и удовлетворяя все их прихоти, — если она когда-нибудь разрешится от бремени, то настанет конец мира, ибо ее дитя будет самым ужасным, что появлялось когда-либо на земле. Что ж, конец их мира наступил намного прежде, чем упырица сумела разродиться. Граф мне рассказывал, что из четверых именно Змеиная Мать была самой жестокой, и требовала, чтобы в жертву ей приносили младенцев. Но я опять забегаю вперед в своем печальном повествовании...
