— В молчанку играть будем? Хорошо. Тогда по камерам, буду вызывать и разговаривать с каждым по отдельности — благо, вас немного. Если к концу этого дня я не выясню то, что хочу, наказаны будут все одинаково. Мало вам не покажется, это я гарантирую.
5.16. Дамы и господа, смирно
Можете и не сомневаться, что Август "Дарт Вейдер" Минерва во всём разобрался. Он безошибочно определил нашу пятёрку как виновников беспорядка и вкатил нам месяц штрафного изолятора.
Отвратительное и гиблое это место, скажу я вам. Даже для выносливого организма хищника это непростое испытание. Изолятор был устроен с таким дьявольским расчётом, чтобы зимой мучить нас смертельным холодом, а летом там царила сырая и нездоровая атмосфера. Нормально питающемуся хищнику все эти неудобства были бы не страшны, но для узников Кэльдбеорга, ослабленных скудным кроличьим рационом, они превращались в подчас непереносимые тяготы. В изоляторе было как раз пять камер, и нас туда посадили. Места там хватало только для того, чтобы сидеть, притулившись в неловком положении. Это была изощрённая пытка, длившаяся тридцать суток.
Подвергали нас пытке и ещё более изощрённой. Нас спускали в узкие колодцы глубиной чуть больше человеческого роста, закрывавшиеся сверху железными решётками — такими узкими, что там можно было только стоять. Нас опускали туда на шесть часов днём и на три часа ночью, а остальное время мы проводили в карцере.
Надзиратель, следивший за тем, как мы стоим в колодцах, всё время цеплялся к нам, заставляя держать положение стойки "смирно" и не прислоняться к стенкам колодцев.
Невыносимо всё время стоять прямо, с приподнятой головой, но именно так желал надзиратель, чтоб мы стояли.
— А не будете стоять как следует, вообще пайка лишим, — грозил он.
Но он не всегда смотрел за нами, иногда отлучался, и тогда мы ненадолго расслаблялись. Но он возвращался и начинал покрикивать:
— Так, куда осанка девалась? Голову как держим? Не прислоняться!!!
Мы задирали головы, изнемогая, и каждый из нас желал смерти нашему мучителю.
Изредка, оставаясь одни, мы перешёптывались, придумывая для него способы казни.
— Я бы вспорол ему живому брюхо и ме-е-едленно вытягивал бы из него кишки, — мечтал Каспар.
— А я... А я бы залила ему в глотку кипящее масло, — поделилась Пандора. — Так, чтобы оно сразу лилось в желудок, поджаривая его потроха.
— Садисты вы, — усмехнулся Цезарь. — Я бы просто положил его на плаху, взял топор и хрясь! — отрубил бы его куриную башку. Незамысловато и эффективно.
— Нет, надо, чтобы он помучился, — подала голос Лира. Она еле говорила от усталости, и её голос был чуть громче шелеста листвы. — А я бы, ребята, сначала сняла бы с него скальп, посыпала бы его голову солью... Потом я бы стала выжигать раскалённым железом ему глаза... Вырвала бы все зубы без наркоза... Отрезала бы язык... Отхватила бы большим ножом его яйца...
Из колодцев мужчин послышалось:
— Уй...
— Эх...
— Да, — продолжала Лира чуть слышно. — Потом засунула бы его яйца ему в рот, сломала бы все пальцы и вырезала бы у него, ещё живого, сердце!..
— Вот это казнь, — восхитился Каспар. — Лира, ты просто мастер пыток. Вот это я понимаю, смак... Ребята, согласитесь, Лира придумала самую лучшую казнь.
Мы охотно согласились, только сама Лира что-то больше не подавала голоса. Пандора позвала обеспокоенно:
— Дорогая, с тобой там всё в порядке? Ты там не в обмороке? Поговори с нами!.. Скажи что-нибудь, родная! Если тебе плохо, мы зашумим, будем звать доктора!
Послышался тихий, измученный голос Лиры:
— Я в порядке... Просто что-то голова кружится немного. Это, наверно, от усталости.
— Это от голода, — с уверенностью сказал Цезарь. — У меня самого, если честно, ноги подкашиваются. Эх, сейчас бы кровушки литрика два! Пусть хотя бы кроличьей... Но вволю!
— Ох, не говори, меня мутит, — простонала Пандора.
— Слушайте, — сказал вдруг Каспар. — А Аврора у нас казнь не придумывала. Аврора, а ты бы как его урыла?
— Всё, ребята, баста, — отозвалась я. — Хватит об этом. У меня башка раскалывается.
— Тоже от голода, — сказал Цезарь. — Ох, ну что за изверги! Я начинаю с вами соглашаться...
— Насчёт чего? — спросил Каспар.
— Чтоб его помучить.
— А ну-ка, ну-ка!.. Как бы ты его?
— Ну-у... Сначала я бы отрубил ему ноги.
— Так, неплохо.
— Потом я отрубил бы ему руки.
— Гм, а дальше?
— А что дальше? Потом — башку его куриную, и всё тут!..
Каспар вздохнул.
— Тебе бы всё только топором махать... Это как-то не очень изощрённо, как девчонки придумали.
Наши разговоры были прерваны звуком приближающихся шагов. Подумав, что это возвращался наш мучитель, мы кое-как подобрались — выпрямили спины, подтянули животы, подняли подбородки, ноги поставили вместе. Но поступь оказалась не его. Она была лёгкая, быстрая, до боли знакомая и любимая. А потом послышался тихий голос над колодцами:
— Это я... Как вы там, ребята?
— Док?! — обалдели мы.
— Да, мои дорогие, это я... Умоляю вас, тише.
— Док, — сказал Каспар, — мне это мерещится, или это правда вы?
— Правда, правда, — послышался тихий, серебристый смех.
— Вы — здесь?! Как вы сюда...
— Ш-ш! — шикнула док. — У меня мало времени. Я вам кое-что принесла. Кто из вас чувствует себя хуже всех?
— Это Лира, — сказала Пандора.
— Она, она, — подтвердил Цезарь. — Нам всем хреново, док, но ей хуже всех, это точно.
— Она у нас уже в обморок падала, — сообщила я.
Было слышно, как док перемещалась к колодцу Лиры.
— Мадемуазель Лира, вы меня слышите? Это доктор.
— А?.. — ответил слабый, как будто сонный голос Лиры. — Док? Вы здесь? Это не сон?
— Мадемуазель Лира, я сейчас просуну вам в яму трубочку. Сосите, пока я не скажу "стоп". Так, вот она... Берите. Нашли?
— Угу... Угу.
— Теперь сосите, только умоляю вас, ни слова.
Около минуты царило молчание, только иногда до нас доносились причмокивающие звуки. Потом док сказала:
— Стоп, мадемуазель... Всё. Оставьте и вашим друзьям.
— Док... — умоляла Лира, — я прошу вас... Можно ещё?
— Нет, всё, — ответила док строго, но с оттенком ласки. — Ваши друзья тоже голодны.
— Да, док, вы правы... Ребята, это кайф. Сейчас и вам дадут пососать.
— Что ты там такое пила? — изнывал Каспар. — Док, что там у вас?
Док сказала:
— Два с половиной литра крови... По пол-литра на каждого. Больше пронести не смогла.
Каспар прохрипел:
— Док, родная вы наша!.. Дайте, дайте скорее!
— Возьмите, друг мой, только не выпивайте всё, оставьте другим.
Ещё одна мучительная минута. У нас с Цезарем и Пандорой урчало в животах, и мы с нетерпением ждали, когда к нам в колодцы спустится благословенная трубочка. Каспар напился, вернее, выпил свою долю, и док вынула трубочку из его колодца. Пандора запросила:
— Мне, док, мне!..
Док дала ей трубочку. Потом, переместившись к колодцам, где стояли Цезарь и я, спросила:
— Ну, кому?
Великодушный Цезарь сказал мне:
— Пей, милая. Пей досыта, а мне оставь пару глоточков.
Я приникла к трубочке. Это было наслаждение. Мне с каждым глотком становилось лучше, я чувствовала прилив сил, проходила усталость и головная боль. Однако я остановилась: нужно было оставить и Цезарю. Я, оторвав рот от трубочки, спросила:
— Там ещё достаточно?
Док ответила:
— Можете сделать ещё пару глотков.
Я отпила и сказала:
— Всё... Цезарь, остальное тебе.
— Давайте...
Цезарь выпил остатки. Док Гермиона, вытянув трубочку, проговорила тихо и нерешительно возле его ямы:
— Цезарь... Я хотела вам сказать... Я вам очень благодарна за ваше... гм, гм, за ваш благородный порыв, и мне очень жаль, что всё так кончилось для вас... Не знаю, как сказать...
Её голос совсем сошёл на шёпот и смолк. Из ямы послышался хрипловатый ласковый голос Цезаря:
— Родная, не говори ничего. Если можешь, протяни сюда свои губки, моя сеньорита, а я как-нибудь дотянусь.
После секундного молчания док Гермиона ответила со звенящими в голосе, как кристаллы льда, нотками:
— По-моему, это немного слишком. Если вы думаете, что вам теперь всё можно, то вы ошибаетесь.
Она ушла, а Цезарь со стоном поник в своей яме. Каспар посмеивался:
— Что, норовистая попалась сеньорита?
— Да уж, с ней так нельзя, — вздохнул Цезарь. Из его ямы слышался треск щетины: он озадаченно скрёб себе затылок.
— Что, получил щелчок по носу, герой-любовник? — не унимался Каспар. — Ты-то, наверно, привык, что девчонки сами тебе на шею вешаются, а? Ты их как орешки разгрызал, а эта не по зубам оказалась!
— Да если бы она была такая доступная, я бы к ней не смог так относиться, как я к ней отношусь, — прорычал в ответ Цезарь. — И всё равно эта сеньорита будет моя. Или она, или никто.
5.17. Свидание
Срок нашего наказания был уже на исходе, когда однажды дверь моей камеры в изоляторе открылась, и я, жмурясь от яркого света, бившего мне в глаза, услышала:
— К тебе посетители, номер двадцать семь. Видно, важные персоны, потому что начальник тюрьмы велел тебя из изолятора достать, покормить, помыть и приодеть. На выход!
Я, пошатываясь, вышла.
— Ребята, — сказала я, обращаясь к четырём закрытым камерам. — Я посмотрю, кто там ко мне пришёл, и вернусь.
— Ладно, давай, — послышался голос Цезаря.
Я шикарно помылась горячей водой. Своим поведением я вряд ли заслужила свидания, но, видимо, это действительно были важные персоны, раз ради них меня вытащили из изолятора и старались придать мне божеский вид. Но кому я ещё могла быть нужна? А меня уже ждала одежда, вся с иголочки: штаны и куртка, как только что из-под швейной машины и гладильного пресса, новёхонькие сапоги, носочки. Вид этих беленьких носочков так меня поразил, что я долго смотрела на вещи, не веря, что всё это — мне.
— Одеваться, — услышала я суровый приказ. — Живо! Ещё надо перекусить. Посетители ждут.
Я торопливо оделась. Сидя на скамейке, я натянула на ноги эти беленькие носочки, привычным движением обтянула штанины вокруг голеней и всунула ноги в сапоги. Они были точно моего размера, но мне с непривычки казалось, что они были тесноваты: те, что я носила, были на два размера больше. Встав, я прищёлкнула каблуками новых сапог, оправила куртку. Мне казалось, что я выгляжу как никогда хорошо. На самом деле это была та же арестантская форма, только новая.
Мне дали стакан с тёплой густой жидкостью, запах которой моментально свёл меня с ума. Человеческая кровь! Разумеется, это могло только раздразнить аппетит. Чтобы нормально утолить голод, мне был нужен по меньшей мере литр, полтора — уже роскошь, а два — это чтобы объесться до отупения.
— Для поддержки штанов, — усмехнулся надзиратель, протягивая мне стакан. — Приказ босса.
Мне захорошело от этого стакана, как вам может захорошеть от стакана водки. Слегка пьяная, вся с ног до головы чистая, одетая во всё новое, я вошла в кабинет босса, где, как мне сказали, меня ждали посетители. Хмель от стакана крови затуманил мне мозги, и я даже толком не рассмотрела, кто это был — кажется, мужчина и женщина. Здесь же был и босс. По привычке я щёлкнула каблуками и вытянулась. Каблуки были новые, не стоптанные, даже подкованные, и щелчок получился отменный. Глядя в пустое пространство поверх голов посетителей и главного, я отрапортовала:
— Заключённая номер двадцать семь, Аврора Магнус, по вашему приказу явилась.
Ответом мне было молчание. Потом я услышала голос босса:
— Ну, вот, я исполнил вашу просьбу. Комнаты для свиданий у нас не предусмотрено, так что предоставляю для этой цели свой кабинет. Он в вашем распоряжении на один час. Я вас оставляю.
Босс вышел, прикрыв дверь, и я осталась один на один с посетителями — уж не знаю, что им от меня было нужно. Женщина встала, подошла ко мне и сказала, заглядывая мне в глаза:
— Аврора... Посмотри на меня! Это же я.
Мне показалось, что это какой-то сон, что я ловлю глюки из-за отупляющего воздействия изолятора и колодцев, а также от стаканчика крови, который мне зачем-то дали выпить. Я всмотрелась в лицо этой красивой, молодой, элегантно одетой женщины. Я не могла в это поверить.
— Юля?..
Мои ноги моментально стали слабыми, ватными. Она здесь! А я — перед ней — в таком виде! Может быть, по здешним меркам я выглядела отменно, но по сравнению с ней... От стыда мне захотелось убежать, залезть в свою камеру и не вылезать больше.
— Здравствуй, дорогая Аврора, — услышала я голос Оскара. — Прости, что не приходили раньше: нас просто не пускали к тебе. Мы долго добивались свидания с тобой и наконец-то добились.
Колени подкосились, я почувствовала, что падаю. Кабинет поплыл вокруг меня, пол тоже начал уходить из-под ног.
— Аврора!
Я оказалась на диване. Их встревоженные лица склонились надо мной. Юлины руки гладили меня. Оскар спросил:
— Сколько тебя уже держат в изоляторе?
Я ответила, разлепив губы:
— Кажется, двадцать шесть или двадцать семь дней... Мне сидеть там месяц, так что осталось немного.
— Месяц! — воскликнул Оскар. — Но за что? В чём ты провинилась?
Я улыбнулась, не сводя глаз с Юлиного лица.
— Мы схватили заместителя начальника тюрьмы, облили его краской и вываляли в перьях. Чтобы больше не обижал нашего дока.
Оскар покачал головой.
— Ты в своём репертуаре... Я так и думал, что ты спокойно сидеть не будешь. Обязательно будешь бедокурить.
— Да нет, — сказала я. — Я вообще примерно веду себя, только в тот раз мы не вытерпели. Видел бы ты нашего дока, Оскар! Обижать её — просто грех. Она такая славная.
— Как тебя здесь кормят?
— Ничего... Хорошо. Не жалуюсь.
— Скажи правду, Аврора! Не бойся.
— Ну, конечно, о человеческой крови мы только мечтаем. Но иногда нам её дают. Правда, понемножку, стаканами. В лечебных целях.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ничего... Для такого места — вполне недурно. Не волнуйтесь за меня. Юленька... Ты такая красивая. Я тебя даже не сразу узнала.
Через пять минут я сидела в мягком кресле, а она — у меня на коленях. Она гладила мою голову, на которой за месяц в изоляторе отросла короткая щетина. Они с Оскаром рассказывали мне о какой-то новой организации — обществе "Аврора", которое откололось от Ордена, но я, признаюсь, плохо понимала, о чём они говорили, а может, просто плохо слушала. Я смотрела на Юлю и думала о том, какая она стала красавица. Вся этакая деловая, в чёрном брючном костюмчике и голубой блузке, на шее — нитка жемчуга. Она была существом из другого мира — мира, в который я уже не чаяла когда-нибудь вернуться. Пьяная от стакана крови, я смотрела на неё и глупо улыбалась, а смысл её слов почти не доходил до меня. Наверно, они с Оскаром рассказывали мне какие-то очень важные новости, но я девяносто пять процентов пропустила мимо ушей. Спросила только:
