Драгонвик

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К середине июня в Нью-Йорке установилась невыносимая жара днем и изнуряющая духота ночью.

Все, кто мог, уехали из города, и Ван Рины в том числе. Утром в четверг Николас и Миранда поднялись на борт парохода "Северный Олень" и направились к Гудзону. Они высадились на пристани Кэтскилл и проехали двенадцать миль до расположившегося среди сосен отеля Маунтин-Хауз.

Миранда надеялась, что раз Драгонвик еще не готов, они с Николасом отправятся путешествовать. За последние две недели они посетили несколько приемов, которые давали Шермерхорны и Асторы, и Миранда общалась с людьми, у которых были самые грандиозные планы на лето. Одни собирались отправиться к океану, другие — к горам Уайт-Маунтинс, а две супружеские пары собирались поехать к Ниагарскому водопаду и на озеро Эри.

— Как бы я хотела увидеть настоящий океан! Я никогда там не была, ты же знаешь, Николас... или Ниагарский водопад! — мечтательно говорила Миранда, но Николас не собирался менять планы. Он уже вдоволь наездился во время их годовой разлуки, к тому же хотел находиться поближе к Драгонвику, чтобы иметь возможность присутствовать при выплате аренды, а также наблюдать за подготовкой дома.

— Если нам надоест Маунтин-Хауз, мы сможем съездить на несколько дней в Саратогу.

"Должно быть, я тщеславная и неблагодарная особа, раз мне всего мало", — размышляла Миранда, прислонившись к сделанным из красного дерева поручням "Северного Оленя". Как нынешняя поездка отличалась от ее первого путешествия вверх по реке! Пароход был очень похож на тот, прежний, на котором они плыли два года назад, но "Ласточка", удивительная "Ласточка" с таким стремительным как и она сама именем, дерзко выведенным синими буквами на колесе, была теперь всего лишь грудой гнивших обломков на дне Гудзона.

"Ласточка" и "Экспресс" так часто устраивали гонки, что в один прекрасный день пароход, принадлежащий Николасу Ван Рину, разбился на камнях крохотного островка, называемого Корабль Ноя. Погибло не менее дюжины человек.

"Интересно", — размышляла Миранда, — "неужели это было предчувствие, что в тот день я так сильно испугалась гонок?". Повернув голову, она могла видеть угол палубы почти идентичный палубе "Ласточки", куда Николас усадил ее в погожий июньский день ровно два года назад — неуклюжую девчонку в шерстяном коричневом платье, в ужасной дешевой шляпке, ко всему прочему буквально вцепившуюся в свою корзину. Как она тогда была ошеломлена резными завитушками парохода, великолепными канделябрами, красными дорожками и скульптурами! На самом деле "Северный Олень" был куда роскошнее "Ласточки", но Миранда уже привыкла к роскоши.

"До чего же я изменилась!", — думала она. Однако под внешним спокойствием Мипанда ощутила смутное беспокойство. Ее мечты полностью осуществились. Все, что два года назад Миранда считала раем — богатство, положение в свете и Николас, — судьба ей подарила. Так почему же она вспомнила испанскую пословицу, когда-то давно вычитанную в "Цыганской мести", одной из тех глупых книжек, которые часто одалживала у Дебби Уилсон? "Осуществи свои мечты, и они погубят тебя".

"Даже не знаю, что со мной", — недоумевала Миранда, и повернулась к приближающемуся Николасу.

— Пойдемте обедать, моя дорогая, — сказал он, взяв ее под руку. — Капитан ждет нас у себя.

Николас наслаждался путешествием. Он хорошо чувствовал величие реки, омывающей его владения. И хотя у него было мало общего с остальным человечеством, он разделял со всеми ощущение бесконечной свободы, даруемой путешествием по воде.

В пустом проходе перед капитанской каютой Николас наклонился и нежно поцеловал Миранду. Это был тот трепетный поцелуй, который новобрачный может подарить своей обожаемой невесте. Миранда вошла в каюту сияющая и счастливая.

Ощущение счастья не покидало молодую женщину во время суетливой высадки и скучного путешествия к отелю в горах.

Пайн-Орчард-Хауз в горах Саут-Маунтин считался одним из самых удивительных чудес Северо-Востока США. Всех иностранцев неизменно приводили сюда, чтобы они могли полюбоваться этим восхитительным местом. Харриет Мартинеу писала, что она скорее отказалась бы от прерий, от Миссисипи и даже от Ниагарского водопада, чем от этого отеля. Слава Маунтин-Хауза заключалась не в великолепной кухне, не в элегантном греческом фасаде, украшенном тринадцатью белыми коринфскими колонками, и даже не в прекрасном обслуживании. Отель восхищал романтическое сердце девятнадцатого века своим необычным местонахождением, громоздясь на краю скалы высотой в две тысячи пятьсот футов, и фантастическим, захватывающим дух, видом.

Когда Миранда (да и все остальные гости) первый раз вышла на веранду отеля, она невольно вскрикнула. Далеко внизу расстилалась долина Гудзона, а ее плодородные поля в солнечных лучах отливали лиловым. В восьми милях к востоку большая река, казавшаяся сверху ручейком, извивалась серебряной лентой от Олбани до Ринебека. В пяти милях в соседнем Массачусетсе в графстве Беркшир вздымались на горизонте темные вершины гор. Время от времени клочья тумана скрывали фермы, находящиеся далеко внизу, и тем самым усиливали ощущение пугающей высоты.

— Мы словно летим! — воскликнула Миранда. Всегда очень непосредственно ощущавшая величие окружающего мира, она полагала, что человек, живущий в таком месте, будет вечно счастлив и даже станет ближе к Богу, который в последнее время отступил от нее в смутную тьму, куда ее торопливые застенчивые молитвы не могли проникнуть. Негативное отношение Николаса к религии сыграло свою роль. Миранда больше не читала Библию, и более того, она уже три воскресенья не была в церкви. Не то чтобы Николас не пускал ее, просто от посещения церкви возникало слишком много проблем. Хотя церковь Св. Марка находилась за углом их городского дома, Николас настаивал, чтобы ее сопровождал лакей и она ехала в карете. Сам же он в церковь не ходил. К тому же с каждым утром она вставала все позднее и позднее, ведь по вечерам шла непрерывная светская жизнь, и, в конце концов, это вошло у нее в привычку. Николас редко ложился спать раньше полуночи.

Несколько дней Миранда наслаждалась всем вокруг — трехкомнатными апартаментами, прохладой горного воздуха, элегантными любезными людьми, которых она видела в большой столовой во время трапезы, в бальном зале во время вечерних концертов или на веранде, наслаждающихся восхитительным видом. Ей хотелось познакомиться с некоторыми из этих людей. Например, с молодой четой из Чарльстона или шумной семьей Бентонов — мама, папа и четверо совершенно непохожих друг на друга детей, которые приехали из Бостона и не уставали поражать всех остроумными рассказами о своем путешествии. Или даже с трио невозмутимых пожилых леди, которые всегда сидели в креслах-качалках в одном и том же углу веранды, что-то вязали или пили лимонад.

Но Николас, похоже, не собирался ни с кем завязывать дружбу. Он ловко избегал любых попыток завести какие-либо знакомства, и поэтому вскоре их предоставили самим себе. Это отчуждение не вызывало враждебности — все знали, что у них медовый месяц, и знание этого усиливало симпатию гостей к красивой романтичной паре.

Две недели пролетели как одно мгновение, потому что если рядом с Николасом не было ни минуты покоя, то не могло быть и скуки. Инстинктивно она жаждала в их отношениях ослабления напряжения. Сравнительное равнодушие Николаса к своим супружеским обязанностям, равнодушие, которое длилось неделями, и которое в своей наивности она считала нормой, вновь уступило место неистовой страсти.

Эти противоположные циклы продолжались на протяжении всего их брака с пугающей нерегулярностью, и не удивительно, что она так и не научилась предугадывать их и не осмеливалась отвечать на них ничем, кроме простой покорности. Брак, считала она, только таким и должен быть, а если и нет, то не существует никакой возможности это узнать. Она бы скорее умерла, чем заговорила бы на подобную тему с кем-нибудь посторонним.

Очень часто она испытывала сумрачное, вызывающее стыд удовольствие, но при этом всегда испытывала боль, отлично понимая, что для него ее тело служило лишь инструментом наслаждения. Но она была обязана подчиняться, из страха — потому что малейшее сопротивление усиливало его грубость; из долга — жена всегда должна слушаться мужа. Но под всем этим, словно гранит под сыпучим песком, лежала самая главная причина — добровольное порабощение ее души и тела.

Первого июля Николас сообщил ей, что следующим утром он собирается на три дня уехать, и Миранда почувствовала быстро подавленное облегчение.

— Я распорядился, чтобы в мое отсутствие всю еду вам подавали в нашу гостиную, — сказал Николас. — Естественно я не хочу, чтобы вы появлялись в столовой в одиночестве.

Она знала, что протестовать бесполезно, но была несколько разочарована. Она очень хотела подружиться с семьей Бентонов или хотя бы с одной из этих замечательных старых леди, которые постоянно сидели на веранде. "Если бы я могла с кем-нибудь поговорить", — подумала она, но сразу же упрекнула себя. Жена не должна думать ни о ком постороннем.

— Идемте, дорогая, — предложил Николас, вызывая лакея отеля, — пора одеваться на прогулку.

Это было их обычное утреннее занятие. Они исследовали все горные тропинки на мили вокруг.

Николас отправил своих слуг в Драгонвик, чтобы они помогали подготавливать дом, зная, что великолепное обслуживание отеля не доставит им никаких хлопот. К тому же Миранда редко пользовалась помощью горничной. Ей нравилось самой следить за своими нарядами. Но немало проблем возникало со стиркой и глаженьем. Нижние юбки надо было накрахмалить, льняное белье ежедневно менять, утренние чепцы освежать, и все это Миранда делать не умела. Это работа была поручена одной из двух горничных, приписанных к их апартаментам, молчаливым автоматам в ситцевых передниках и простеньких чепцах, начисто лишенных какой-либо индивидуальности, за исключением того, что, по наблюдениям Миранды, одна горничная была очень молода и ходила слегка прихрамывая.

Именно она и предстала утром перед Мирандой в ответ на сердитый звонок, потому что молодая женщина, осмотрев стопку свежевыстиранного белья, обнаружила, что оборка ее лучшего неглиже из индийского муслина сожжена, а затем неловко зашита в явной попытке скрыть дыру.

— Что это значит? — резко спросила Миранда, указывая на испорченное неглиже.

Ответа не было. Горничная сжала руки под передником.

— Ну? — спросила Миранда уже спокойнее. — Это твоя работа?

Девушка была страшно худой и бледной, ее розовое форменное платье висело на изможденном теле как на вешалке, чепец криво сидел на тусклых волосах. На простодушном лице с явно кельтскими чертами выделялись огромные перепуганные глаза.

Миранда ждала, пока девушка, наконец, не разомкнула губы.

— Утюг был очень горячий, мэм... пожалуйста, не рассказывайте им, мэм... Они выгонят меня без рекомендации.

Ее била дрожь, а пальцы нервно мяли передник.

— О леди, прошу вас, — добавила она дрожащим голосом, — мне так стыдно, что я испортила ваше чудесное платье, но я не держала утюг в руках с тех пор, как приехала сюда.

Миранда положила неглиже на кровать.

— И ты должна была гладить, не умея этого?!

— Нет, мэм, — девушка опустила голову и поглядывала на Миранду сквозь темные ресницы. — Они ничего не знали, мэм. Правда-правда, леди... мне пришлось чуток соврать, чтоб получить эту работу, да простит меня Пресвятая Дева.

К собственному изумлению Миранда почувствовала, что девушка ей нравится. Она была очень трогательна и могла бы даже стать хорошенькой, если бы не эта невероятная худоба.

— Это работа так важна для тебя?... Да, кстати, как тебя зовут? — спросила она.

— Пегги О'Мелли, мэм. Прошлым месяцем я сошла с парохода. Конечно, я совсем зеленая, совсем как трилистник, что растет в полях у нас дома, но что до работы, мэм... — она вновь всхлипнула, и ее глаза загорелись, — это все что у меня есть... только моя работа... Ее было нелегко найти.

Неожиданно Миранда вспомнила про хромоту девушки. Да, нелегко необученной эмигрантке из Ирландии найти другое место, особенно когда есть возможность выбора из множества других крепких и здоровых девушек.

— Я починю оборку, Пегги, но впредь будь аккуратнее, хорошо?

Девушка схватила руку Миранды и поцеловала ее с жаркой благодарностью.

— Да благословят вас святые за вашу доброту, мэм. Я сначала попробую утюг на собственной коже, а уж потом буду гладить ваши платья.

Неловко присев, она торопливо вышла.

На следующее утро в семь часов Николас отправился на пристань Кэтскилл и сел на пароход до Драгонвика. После его отъезда Миранда без устали слонялась по своим комнатам, не способная сесть и заняться теми немногими делами, что дозволял ей муж. В одиннадцать она могла выйти погулять, но в остальное время Николас желал, чтобы она оставалась в своей комнате. Молодая миссис Ван Рин не может гулять по отелю без сопровождения.

Что ж, можно написать письма домой, почитать книги, полистать журналы, изучая новейшие моды. А еще ее ждали пяльцы с вышивкой, где она цветными шелками создавала прекраснейшие цветы. И есть великолепный вид, которым можно бесконечно восторгаться. Всех этих развлечений с лихвой хватит на три дня.

Но когда пришел утренний час, она поняла, что ни одно их этих занятий ее не прельщает. Постепенно она осознала, что ее странная нервозность происходит от какого-то физического недомогания. Она ощутила мимолетный приступ тошноты и тяжесть в животе.

Может, это из-за вчерашней рыбы? — гадала она. Она зашла за ширму, где находился мраморный умывальник, и стала перебирать все свои баночки и коробочки. Их было так много, что она давно забыла, где что находится, но она почти не надеялась найти хоть какие-то лекарства. И она, и Николас обладали идеальным здоровьем.

Я должна послать за настойкой Хатчинга, подумала Миранда, вспомнив неизменное средство Абигайль от всех подобных неприятностей. Однако попытки позвонить лакею и отдать распоряжения показались ей излишними, и вместо этого она легла.

Через два часа Миранда проснулась, чувствуя себя гораздо лучше, но страшно голодной. Она заказала для себя обильный обед: ростбиф, холодный язык, заливного цыпленка, взбитые сливки и сладкое. Но когда слуга установил в гостиной круглый стол, накрытый яствами, она почувствовала, что аппетит полностью пропал. Один вид полных блюд и горячих тарелок вызывал у нее отвращение.

Она отодвинула стул и вызвала лакея, но тот уже ушел, справедливо полагая, что у него есть, по крайней мере час, пока миссис Ван Рин будет обедать. Поэтому на звонок явилась Пегги.

— Да, мэм? — спросила она, приседая. — Вам что-нибудь нужно?

Миранда кивнула, слабо махнув рукой на еду.

— Унеси это, пожалуйста... немедленно!

Она прислонилась гудящей головой к спинке кресла и закрыла глаза.

Пегги с удивление взглянула на молодую женщину и послушно захромала к столу. Она посмотрела на толстый кусок кровавой говядины в холодном соусе, на пышную гору картофельного пюре, вокруг которого струился масляный ручей, на половину языка, куриное желе с трюфелями, и тихонько охнула.