— Как там Карина? Юля, ты обещала...
— Всё в порядке, она регулярно получает деньги, — ответила Юля.
— Как... Как она? У неё всё хорошо?
— Всё хорошо, Аврора. Она окончила первый класс. Вот, посмотри.
Она показала мне фотографию маленькой школьницы в белом фартуке и с огромными, как пропеллеры, белыми бантами по бокам головки. Она сидела за партой, строго сложив ручки, губки — бантиком, вся такая серьёзная. Ещё бы! Она теперь школьница. Мой взгляд затуманился слезой. Куколка моя.
Час истёк, вернулся начальник тюрьмы, и я вскочила, руки по швам. Оскар поблагодарил босса, и они с Юлей ушли беспрепятственно на волю, а я осталась здесь, стоя навытяжку в ожидании, когда меня отпустят. Пришли надзиратели, взяли меня под стражу и отвели обратно в изолятор. Наверно, лёгкий хмель, плававший у меня в голове от стакана крови, и ком, вставший у меня в горле от взгляда Карины и её бантиков, стали причиной того, что я не попрекнула Оскара ни единым словом. Его стараниями я попала сюда, хотя, может быть, было бы лучше и справедливее, если бы моё существование в качестве хищника закончилось с падением ножа гильотины; впрочем, вполне может также быть, что я должна была пройти через эти пять лет на безымянном острове, а умереть — слишком просто. В любом случае, я была рада, что жива и могу видеть Карину — хотя бы на фотографии.
5.18. Увеличенная печень
Что было потом? Мы вышли из изолятора с непозволительно обросшими щетиной головами, и нас отправили бриться. "Водные процедуры" мы пропустили, но Ингвар устроил их нам вне очереди. Мы узнали, что Максимус ушёл; это и неудивительно, потому что кто мог бы остаться после такого позора? Однако новый заместитель оказался не лучше, и жизнь наша существенно не облегчалась, несмотря на все старания дока. Доктор Гермиона из кожи вон лезла, чтобы хоть как-то улучшить наши условия, она занималась делами, на первый взгляд, не входившими в её обязанности, и начальство морщилось от её неуёмной хлопотливости.
— Зачем вы рвёте пупок ради этих преступников? — говорил ей босс. — Мне кажется, вы чересчур печетесь о них.
Но док не отступала. Следующим её достижением было создание библиотеки. Конечно, если в тюрьме содержат всего три с половиной десятка заключённых, стоит ли ради них так напрягаться? Док считала, что напрягаться стоит даже ради одного десятка. Она где-то добыла восемьсот потрёпанных книг — видимо, списанных из разных библиотечных фондов. Это было лишь начало, как она говорила.
Разумеется, начальство всё это не слишком одобряло, но и не ставило доку особых препон. А уж мы её любили с каждым днём сильнее.
Конечно, нам было интересно узнать о доке как можно больше. На осмотрах мы осторожно расспрашивали её:
— Док, а у вас, кроме работы здесь, хоть какая-то личная жизнь есть? Есть у вас, скажем, друг?
Док, как правило, отшучивалась. Она не любила говорить о себе, всегда скрытничала. Она всегда была здесь, с нами, на своём посту, и её личная жизнь, как оказалось, тоже проходила здесь.
Однажды на рядовом осмотре док вдруг слегка вскрикнула и замерла, прижав руку к животу, который, как мне казалось, в последнее время слегка располнел.
— Что с вами, док? — встревожились мы.
Она попыталась пошутить:
— Да ничего, кажется, печень с селезёнкой подрались...
Мы засмеялись, а док опять вскрикнула и даже зажмурилась. Тут к ней бросился Цезарь, схватил её на руки и перенёс на диван.
— Прилягте, док... Вы в последнее время столько работаете. Нельзя так.
Док сказала:
— Ничего, ничего, не стоит поднимать из-за этого переполох. Всего лишь небольшая колика, это пройдёт.
Боли у неё прошли, и она смогла продолжить осмотр, но от меня не укрылось беспокойство Цезаря. Кажется, он знал о состоянии здоровья дока больше остальных, но, сколько мы его ни спрашивали, он молчал, как партизан.
Док Гермиона по-прежнему была неугомонной и хлопотливой, бегая утиной походочкой по всей крепости и прикрывая круглый животик просторным халатом. А потом прошёл слух, что док уходит от нас. Ничего хуже, как нам казалось, и произойти не могло. Но это произошло, причём Цезарь, я и Каспар попали в тот же день в изолятор.
5.19. Цезарь и Гермиона
Мы с Каспаром были ни при чём, нового заместителя начальника избил Цезарь — прямо в кабинете у дока. Я и Каспар просто зашли к доку, потому что у Каспара выскочил фурункул на очень неудобном месте, а я чувствовала, что опять заболеваю: меня уже второй день бил озноб.
В кабинете у дока мы увидели следующее: на полу лежал заместитель начальника, на нём сидел верхом Цезарь и жестоко метелил его, а док была в своём кресле в полуобморочном состоянии. Каспар бросился к Цезарю и стал пытаться оттащить его, но это оказалось не так-то просто: Цезарь был богатырского сложения, а Каспар — среднего, и потребовалась моя помощь. Влетевшие надзиратели не разобрались и повязали нас всех втроём.
Что произошло? Мы узнали об этом уже в карцере: Цезарю пришлось нам всё объяснить. Но его объяснения не отличались чёткостью: он был ещё очень возбуждён.
— Он посмел орать на неё! — возмущался он. — Она заплакала. А ей же нельзя в её положении!
— Обожди, — сказал Каспар. — Ты про кого говоришь сейчас?
— Про дока, про кого же ещё?
— Постой... Что это ещё за положение? Неужели...
Цезарь выпалил:
— Да, да, то самое! Беременная она. Вот и всё!
— Ну, ты даёшь, старик! — ахнул Каспар. — Когда же это вы успели набедокурить?
Цезарь молчал.
— Так ведь можно было какие-то меры принять, — заметила я.
— Мы с ней хотим этого ребёнка, — сказал Цезарь. — Когда она мне сказала, что беременная, я ей так и заявил, чтоб она об аборте и думать не смела. Она будет рожать.
Тут, наверно, следует сделать пояснение и разбить ещё один стереотип: вы, люди, полагаете, что мы — ходячие мертвецы и не можем иметь детей. Это не так. Хищники могут размножаться и таким способом, но порядки Ордена строго ограничивают его использование. За всю свою долгую жизнь хищнику дозволяется произвести только одного себе подобного — либо этим естественным способом, либо через обращение взрослой человеческой особи. Впрочем, в случае старшего магистра Оскара, кровь которого обратила меня и Юлю, становилось ясно, что не все хищники равны перед законом...
Док Гермиона не устояла перед темпераментом и страстью Цезаря. Он сказал: "Она будет моя", — и она стала его. По признанию Цезаря, он держал её в объятиях всего раз, но этого раза ему оказалось достаточно, чтобы метко попасть в цель. Пользуясь своим положением, док старалась сделать для него всё, что было в её силах: она давала ему человеческую кровь чаще, чем другим заключённым, и его силы достаточно восстановились, чтобы наброситься на нового заместителя начальника и избить его. Разумеется, после этого дока не могли здесь оставить, и Август Минерва дал ей понять, что она уволена.
Мысли Цезаря даже в колодце были только о ней и о ребёнке, и он буйствовал, как тигр в клетке, рвался к ней, рычал, пытаясь сокрушить решётки, но скоро ослабел от голода и притих. Уж не знаю, как доку снова удалось пробраться к нам с бутылкой крови; сквозь усталую дрёму я услышала тихий голос, с нежной тревогой звавший:
— Цезарь... Цезарь!
Цезарь в своём колодце встрепенулся.
— Родная, я же говорил тебе, чтобы ты не приходила!
— Теперь уже всё равно, — сказала док. — Я увольняюсь.
— Куда же ты пойдёшь?
— Меня уже давно приглашает одна очень хорошая организация, Общество "Аврора". Когда ты выйдешь, они и тебя примут. А сейчас поешь. Лови трубочку.
— Милая, сначала покорми Аврору и Каспара. Они из-за меня безвинно страдают.
Только после того как мы с Каспаром выпили по несколько глотков, Цезарь подкрепился сам. Потом док просунула руку к нему в колодец, и Цезарь, покрыв её поцелуями, сказал:
— Не знаю, сколько мне добавят за это дело, детка... Ты будешь меня ждать? Не побоишься связать свою жизнь с таким непутёвым парнем?
— Нет, глупенький, не побоюсь, — ласково прозвенел в ответ голос дока Гермионы. — Я дождусь тебя, сколько бы тебе ни добавили.
— И ты согласна выйти за меня?
— Согласна.
— Давай сюда губки, сеньорита.
Док Гермиона уже не говорила, что это "слишком": теперь Цезарю было всё можно. Поцелуй через решётку ямы был сопряжён с большими неудобствами, но они их легко преодолели.
— Полагаю, мы должны поздравить жениха и невесту? — встрял Каспар.
— Это уж как пожелаете, — прокряхтел Цезарь.
Мы с Каспаром трижды крикнули "ура!", а Каспар ещё и посвистел, пока док не принялась на него шикать:
— Каспар, дружок, тише! Спасибо, конечно, за поздравление, но вовсе не обязательно делать это так шумно.
Я спросила:
— Вы в самом деле уходите от нас?
Она склонилась над моим колодцем.
— Да, мне придётся уйти.
— Но ведь это ужасно, док! — воскликнула я. — Как же мы без вас?
— Уж держитесь как-нибудь, — ласково сказала она. — А на свободе вас ждут, так что за своё будущее можете не бояться. Всё будет хорошо.
Просунув руку в колодец к каждому из нас, она погладила нас по головам. Прижавшись щекой к её тонкой ручке, я прослезилась.
— Вы самая лучшая, док. Лучше вас никого не было и уже не будет.
5.20. The new doctor
Новый врач прибыл через две недели. Это был хмурый и строгий английский джентльмен, сухой, как щепка. От него веяло холодом за километр, а от одного его взгляда размягчались кишки. Его звали мистер Альфред Олимпия.
— Он как мороженый хек, — охарактеризовала его Пандора. И передёрнулась: — Брр, я не хочу, чтобы он меня осматривал!
Но новый доктор первым же делом устроил осмотр в целях знакомства с будущими пациентами. Ознакомившись с помещениями, он нашёл их довольно нечистыми и остался недоволен:
— It's disgusting! (Отвратительно!)
Ему не понравились мы:
— They are horrible! (Ужасны!)
Ему не понравилась наша одежда:
— Too bad! (Плохо!)
В общем, доктору ничего не понравилось, но он почему-то остался. Поговаривали, что его отовсюду уволили, и он, чтобы не остаться совсем без работы, был вынужден согласиться на эту не слишком завидную должность. Как врач он производил впечатление невежды, желающего казаться умным и знающим. За его высокомерием крылась тупость и скудные знания, которые он старался выдать за отличные. По сравнению с нашей любимой и незабвенной доком Гермионой он был просто нуль. Без палочки.
С уходом дока мы остро почувствовали, как нам плохо без неё. Оказывается, только она и делала нашу жизнь сносной, а без неё всё стало беспросветно. Но больше всех по ней тосковал Цезарь: она для него была не только док, но и невеста. Она носила под сердцем его ребёнка, и он постоянно думал о них и был мрачнее тучи. За избиение заместителя начальника ему добавили шесть месяцев. Цезарь рвал и метал, не находя себе места.
— Ты ещё легко отделался, кореш, — сказал ему Каспар. — Могли бы и больше вкатить. Годика три, скажем. И тогда бы ты ещё до-о-олго не увиделся со своей ненаглядной невестой. А полгода — это ерунда.
— Ничего не ерунда, — сердито ответил Цезарь. — Мне каждый месяц дорог. Нельзя, чтобы женщина была одна. Да ещё с ребёнком!
— За это благодари самого себя, — заметил Каспар. — Зачем было Максимуса умывать?
— Он на неё орал, — мрачно ответил Цезарь. — А она беременная. Не мог я это допустить.
Чем больше мы узнавали все фишки и загогулины нового дока, тем сильнее скучали по прежнему. Без нашей маленькой, но неугомонной дока Гермионы нам было просто невмоготу.
5.21. Доктор Каннибал
Впрочем, начальство тоже скоро поняло, что новый док никуда не годится, но другого искать не стало. Однако ситуация ухудшилась. Судите сами: за год пребывания мистера Альфреда в должности врача умерло четверо заключённых. Правда, камеры не пустовали: поступали новички, но двое из новеньких умерли в первый же год, не выдержав тягот пребывания здесь.
Тут надо сделать оговорку. Верная смерть для хищника — потеря головы, а голодом его уморить сложно. Хищник живуч, как гидра; без пищи жизнь в нём замирает, но не прекращается совсем, и в таком состоянии он может находиться неопределённо долго. Кроличья кровь — не человеческая, и хищник, питаясь ею, медленно угасает, теряет силы, становится уязвимым, заболевает, а при стечении воедино многих неблагоприятных факторов может впасть в анабиоз. Впрочем, его ещё можно оживить, если ввести ему в желудок кровь человека, но с такими узниками в замке Кэльдбеорг не возились. Впал в анабиоз — считай, что умер. Таких охрана выбрасывала в море с камнем на шее.
Мы пытались поговорить с начальством и попросить заменить врача, но это ни к чему не привело. Мы пытались бунтовать, но вышло ещё хуже. Зачинщиков посадили в изолятор, и двое из них там впали в анабиоз. От них избавились вышеописанным способом. Была в числе зачинщиков и я, но мне удалось выжить.
Ответ был один: менять следовало тюремное начальство. Но это было невозможно. Ситуация казалась безвыходной.
Но неожиданно пропал сам доктор, не проработав у нас и полутора лет. Причины его исчезновения остались для нас загадкой, а начальство не считало нужным посвящать нас в детали. Он просто однажды не пришёл на работу, и нам сообщили прискорбное известие: мистер Альфред пропал без вести. Стали срочно искать ему замену, и нам прислали господина Ганнибала Электру.
Господин Ганнибал Электра был неплохим доком. Он устранил некоторые вопиющие безобразия, возникшие при предыдущем докторе, причём весьма быстро. Создавалось впечатление, что начальство само его боялось и выполняло всё, что он ни предлагал. Улучшились гигиенические условия, был сделан косметический ремонт, увеличился паёк, а лечение больных доктор Ганнибал всегда доводил до успешного завершения. У него не впал в анабиоз ни один пациент.
Он был невысокий и плотный, с чёрными бусинками глубоко посаженных глаз. Как врач он был хорош, но внушал всем какой-то страх. Он не кричал, никого не ругал, но его почему-то все боялись. Он никогда не улыбался и не шутил. Никто не слышал его смеха. Он не возражал против того, чтобы перед ним стояли навытяжку. Он всех помнил поимённо и разговаривал вежливо, но от его негромкого голоса и тяжёлого холодного взгляда бежали мурашки по коже. "Доктор Каннибал" — так мы иногда его называли между собой. Он чем-то напоминал самого начальника тюрьмы, Августа "Дарта Вейдера" Минерву.
Все мои друзья: Цезарь, Пандора, Каспар, Лира — освободились раньше меня. Новых друзей у меня не получалось завести, и я провела остаток своего срока бирюком, ни с кем не сближаясь. В изолятор я больше не попадала, ни в каких безобразиях не участвовала, да и сколько-нибудь серьёзных безобразий не происходило: наверно, так действовал на всех доктор Ганнибал. У меня было ощущение, что все ходили, как зомби.
