Убийственные болоньезе

— Вот теперь все, без штанов никуда не рыпнется, — уверенно сказал Иван, и, потянув Тину за локоть, вывел из комнаты и спросил: — Что со щекой?

— Содрала, когда упала. Пройдет, ерунда, все равно не сниматься.

— Да уж, наворотила дел, куда теперь сниматься! Израилич припомнил все сорок колен израилевых, Михалыча чуть не забил, Федьку, однако, тронуть поостерегся. Давид бледный ходит, достается ему больше всех, не уследил. Съемки, правда, на завтра назначены. Снимать будем оставшиеся сцены.

— Ничего, найдет дублершу. Зато скоро-скоро явится к Бернсу папаша нашего красавчика. Я тут задумала кое-что, — снова обрела форму Тина.

— Опять? — вскричал Ванечка. — Я до сих пор не могу очухаться, как подняла меня среди ночи, и толком не объяснив, заставила таскать этот мешок костей.

Ванечка всех, кто, по его мнению, отличался стройностью, называл не иначе, как мешок с костями, поигрывая при этом внушительной мускулатурой.

— Вань, виновата я перед тобой, — покаялась Тина. — Втянула в авантюру, обернуться может для нас дурно.

— Ты чего, Тин? — потрепал ее по плечу Иван. — Не парься. Дряблов сказал — могила. Морду я кому хочешь набью, не посмотрю на заслуги. Айвазяну, значит Айвазяну. И отцу родному, то бишь Бернсу. Я вот тут чего подумал... бросим к чертям эту блядскую жизнь, я тебя на руках носить буду...

— Ваня... Ваня! — возмутилась Тинка. — С ума сошел! Дряблов, ну ты фрукт, тьфу, перец! Обалдел совсем?! И ты туда же... Неужто тебя моя задница впечатлила?

— Ну, нет, что я жопы не видал? — искренне ответил Иван. — Душевная ты баба. Жили бы хорошо. Подумай, а?

— И ты хороший мужик, Ваня, только, извини, не буду я об этом думать, — категорично ответила Тина.

— Так я ж женюсь! — вдруг заявил Дряблов, и в доказательство стукнул себя кулаком в грудь.

— Эх, Ваня, мне за этого паразита надо замуж выйти, — горестно вздохнула Тина и кивнула головой в сторону комнаты, где, прикрытый пледом, лежал бесштанный принц, — да так, чтоб звон до самой Москвы стоял!

— Ну и зачем тебе этот задохлик? Деньги папашины? Вот все вы бабы такие, только бабки вас и интересуют.

Тина дернулась плотнее закрыть дверь, ведущую в комнату пленника.

— Не нужны мне их деньги, а вот им моя слава, ох, как пригодится! — ответила она на упрек Ивана.

— Не пойму я тебя, зачем связываешься с Айвазянами? Добро бы были такие, ну хоть, как наш Израилич — душа человек, ну разве что Михалычу наподдаст... А эти, морока одна, убьют и никто не узнает...

— ...где могилка моя, — закончила за него Тина. — Вань, я серьезно хочу стравить этих собак. Ославить, вытряхнуть кошельки, хочу, чтобы они почувствовали как это, когда твоей жизнью управляют другие, а захотят и вовсе её отберут. Ты, Ваня, знаешь, что я подругу похоронила?

— Знаю.

— И еще одного человека, — Тина сглотнула слезы. — А Ветка всю жизнь проведет в инвалидной коляске. А знаешь, каково это красавице в инвалидной коляске? Я тебе скажу — лучше умереть. А эта сволочь даже убить нормально не смог. На троих денег не хватило?!

Дряблов опустил голову, постоял молча, пока Тина утирала накатившиеся слезы, и сочувственно погладил ее по плечу.

— Не плачь. Будет все, как ты захочешь. Или я не буду Иван Дряблов. Скажи, что надо сделать?

— Паспорт его нужен, — помолчала и добавила: — и телефон, я в машине у него видела.

— Посмотрим, что можно придумать, — и, вспомнив о пленнике, спросил: — Так, а с ним кто останется?

— Как кто? Я. Ты, Ваня, третий лишний, — усмехнулась, шмыгнув носом, Тина. — Андестенд?

— Чего уж там не понять. Аккуратней с ним, — предупредил Иван, — не ровен час, сбежит, как сегодня, еще и тебя пристукнет. Я бы ему не доверял.

— А я его отвязывать не буду, так даже интересней, помнишь, как в 'Связанных с одной целью'?

— Я порнуху не смотрю.

— Ага, ты в ней снимаешься, — рассмеялась Тина.

— Все хохочешь? — улыбнулся и Иван.

— Уж лучше, чем плакать.

Глава двадцать четвертая

Лада смотрела на нее своими раскосыми глазами, только в них не было жизни, одна чернота. Глубина и невозвратность смерти. Ветке стало холодно, она оглянулась и вдруг увидела, что стоит посредине круга, начертанного мелом. Что за чертовщина? Ладка погибла, как же так случилось, что сейчас они стоят рядом? Стоят, не прикасаясь, сторонясь друг друга, только она окружена неровной чертой, будто бы нарисованной детскою рукою.

— Лада... — не то окликнула, не то всхлипнула от непереносимой грусти Веточка.

— Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось... — пропела подруга, и зависть прозвучала в ее голосе.

— Лада... — Ветка протянула руку, но лишь коснулась холодного тумана, Лада смеясь, оскалила почерневшие зубы, и отпрянула, не хотела, чтобы подруга касалась ее мертвого тела.

— Ладушка, — заплакала Виолетта, — не уходи, я так соскучилась по тебе, так долго я не видела тебя, не говорила...

Ах, да она не одна! Павлов? Павлов... Они же погибли, только Ветка осталась чудом жива.

— Витя, — позвала Виолетта.

Он подошел ближе, и она отчетливо увидела пустые глазницы, холодящую сердце улыбку, Виктор протянул ей руку и приветливо произнес:

— Мы вместе, мы должны быть вместе...

— Нет, это невозможно, я же выжила, лежу в больнице...

— Малышка, сделай шаг, один шаг... — позвала Лада.

— Нет, а как же мама? И Маурицио?

— Детка... — просительно произнес Виктор.

— Ветка... — умоляюще попросила Лада.

Они протягивали ей руки, но не могли преступить меловой черты, так и кружили, в безмолвном, жутком танце. Виолетта зажмурилась от страха, стояла и ждала. Чего ждала? Наверное, что они возьмут ее с собой. Как и было предначертано, просто случай выдернул Веточку из жернов мельницы судьбы. Но вдруг она почувствовала в своей руке чью-то нежную маленькую ладошку и услышала неожиданное:

— Мама...

Малыш стоял около нее и властно держал ее за руку. Лада и Павлов отошли в тень, и она с трудом различала их.

— Чей ты, малыш? — спросила она, вглядываясь в знакомые черты.

— Я твой, — ответил мальчик, — твой сын. Пойдем домой, мама.

Маурицио поддерживал её за талию. Бережно. Ветке было неудобно: здесь и врачи и родители. Особенно она смущалась отца. За то время, что она находилась в Ельской больнице, с её итальянским любовником произошли изменения. Он и раньше был нежным с ней, она бы сказала: чересчур, а теперь совсем пропал. Усаживая в инвалидную коляску, улыбался, пожимал её пальчики, заглядывал в глаза и всё время спрашивал:

— Тебе хорошо?

— Хорошо.

Ветке и правда было лучше, особенно от того, что она уезжает отсюда. Скорей, скорей от этих обшарпанных стен, от алчущих взглядов персонала, ждущих денежной подачки от богатого иностранца.

— Вот уедешь в Милан, и окончательно поправишься, — обещала ей Тинка, только вот пропала куда-то эта чудачка, лишь Давид пришел с букетом цветов.

— Когда улетаете, — по-английски спросил он Маурицио.

— Завтрашним рейсом, — радостно ответил тот. — Документы я выправил, осталось только вещи Виолеттины собрать. А по мне, — наклонился он к Давиду и зашептал: — увез бы хоть сейчас, прямо в халатике. Зачем какие-то вещи?

— Ну, знаешь... это могут быть фотографии близких людей или памятные знаки.

Итальянец задумался.

— На свадьбу приедете к нам? — вдруг спросил он. — Визы я сделаю.

— Загадывать не буду. Тяжелое время. Вот и Тина... А, — махнул он рукой, — делай визы. Свадьба это классно!

Все вывалили во двор, провожать. На морозе долго не настоишься, и прощание вышло коротким.

Тем временем в Москве оперативным отделом готовилось заключение по делу Ризио-Браско. В кабинете заместителя начальника управления, полковника Николая Ивановича Борового, собрались все, кто занимался делом граждан Итальянской Республики. Николай Амбросимов получив разрешение полковника, начал зачитывать подготовленное заключение:

— Гражданин Джованни Ризио, подозревался в незаконном распространении наркотиков на территории Российской Федерации. Обвинение снимается в связи со смертью. Каналы сбыта продолжают разрабатываться оперативной группой отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Амбросимов откашлялся и продолжил:

— Гражданин Джеронимо Браско подозревался в убийстве гражданина Джованни Ризио. На основании заключений судмедэкспертов гражданин Джованни Ризио скончался от нанесения ножевой раны. Мотив убийства — разногласия в финансовых отношениях между вышеупомянутыми гражданами. Гражданин Джеронимо Браско скончался от сердечного приступа в присутствии свидетелей Николая Амбросимова и Алексея Наумова, входящих в оперативную группу и присутствующих здесь. Обвинение снимается в связи со смертью.

Полковник Боровой согласно кивнул головой Амбросимову. Амбросимов продолжил:

— Гражданин Российской Федерации Павлов Виктор Федорович подозревался в пособничестве Джеронимо Браско, обвиняемому в убийстве гражданина Ризио. Им уничтожено орудие убийства и спрятан труп гражданина Ризио в морозильной установке ресторана, принадлежащего гражданину Браско. Обвинение с гражданина Павлова снимается в связи со смертью.

— Гражданка Российской Федерации Лада Антоновна Кренникова на просьбу явиться для дачи показаний, выехала из Агельска на проведение следственных мероприятий. В связи со смертью все подозрения отклоняются.

Полковник взглянул на Амбросимова: заканчивай.

— Расследование обстоятельств взрыва принадлежащего гражданину Павлову Виктору Федоровичу автомобиля Лэнд Ровер Дискавери, результатом которого явилась смерть вышеупомянутого гражданина и гражданки Кренниковой Лады Антоновны, передается Ангельскому управлению Внутренних дел.

Полковник встал, оглядел всех присутствующих и произнес:

— Дело закрыто. Спасибо за работу.

— Ну что, Колян, с тебя пиво.

— Чего ради?

— Не говори, что забыл, как мы спорили на поездку в Ельск!

— Ах, это... Мда. На месте Борового я бы не стал сливать дело местным.

— Но мы на своем месте, а не на месте полковника, и сейчас самое время опрокинуть по кружке холодного пива.

— В 'Гутен Таг'?

— Отличная идея.

В пивной было душно, тепло от жаровен проникало в зал вместе с запахами готовящейся пищи. Друзья заняли столик недалеко от телевизионной панели, на которой демонстрировали документальный фильм о мюнхенском 'Октоберфест'. На экране дородные, румяные немки в белоснежных фартучках разливали пиво по кружкам под звуки губной гармоники.

— Заказывай. Признаю проигрыш, — сказал Абросимов.

— Не грусти, в следующий раз повезет тебе, — улыбнулся Наумов, махнув рукой официантке.

— То не грусть, Лёха, а сожаление. Жалко мне дело местным отдавать, да ничего не попишешь... Последние свидетели отвалили заграницу. Кому-то свадьба, а кому-то...

— Висяк, Колян. Стопудовый висяк. Вот и пусть он висит в Ангельске, а не в нашем управлении.

— Вот чую я...

— О твоей интуиции легенды ходят. Хоть уже и бесполезно, но всё ж интересно, что ты там чуешь?

— Не связано убийство с наркотой. Или связано косвенно. Все подозреваемые и обвиняемые, согласно нашему бравому рапорту, на самом деле таковыми не являются. Не убивал старый ресторатор молодого наркодилера — а нафига? Тот взаймы попросил, этот не дал. Едем дальше, ресторатор помер сам, ну ты помнишь. Остается кто?

— Кренникова.

— И майор, который, скорее всего, не при делах. А вот беглянка...

— Ну да. Кровавое платье, побег с места преступления, угон автомобиля, — перечислил Наумов, принимая от официантки меню.

— Опять же, итальянцы после происшествия притихли.

— Кроме Камилиери, который ломанулся в Ельск.

— Зачем ломанулся, то ему и обломилось — Архипова.

— Настойчивый оказался, — хохотнул Наумов.

— Камилиери вычеркиваем, — Абросимов провел по скатерти острым концом вилки.

— И выходит, что у нас две фигуры: Кренникова и Павлов.

— Кому нужно убивать Кренникову?

— А никому.

— Итого...

— Майор, — подтвердил Наумов. — Наследил где-то, и даже не в Москве.

— В Ангельске, мой друг. Вот там и надо искать причину взрыва на трассе. И вот почему мне грустно: мы бы орешек этот щелкнули.

— Проехали. Не наша вина, — заключил Наумов. — Эх. А теперь — по пиву!

Ночной снегопад создал проблему для всего города. Уборочные машины приводили в порядок дороги, мешая движению и создавая многокилометровые пробки. Снежные завалы у тротуаров выросли высотой с небольшие горы, и пассажиры городского транспорта карабкались на вершины и скатывались вниз к гостеприимно распахнутым дверям автобусов. Давид и герр Миллер двигались черепашьим шагом, Отто смотрел в окно автомобиля с непередаваемым выражением лица немца, впервые попавшего в Сибирь. Ну, Сибирь-не Сибирь, а все же север. Русский север. Давид пытался настроиться на позитивный лад, не воспринимая задержку в дороге, как знамение того, что день будет напоминать вчерашний, самый тяжелый день в его жизни. Самый страшный уже был — день, когда погибла Лада. Самый тяжелый — день, когда пришлось докладывать дяде, что Тина домой не вернулась, не звонила и весточки не подала. Бернс раскачивался из стороны в сторону и приговаривал, перемежая жалостные стоны с гневными выкриками:

— Ай-яй, сгубила, сгубила меня проклятая девка! И с кем спуталась! Как я Арташезу в глаза посмотрю? Что скажу? Знал же, что нельзя шлюхе в приличный дом! Дурак, ой какой дурак!

Давид ничего не говорил, не лез с утешениями и лишь успевал накапывать успокоительное.

— Где же она, золотко, Тиночка? А вдруг надругались над ней? Бог его знает, Арташезова сынка, столько лет прожил у инородцев, может извращенец какой? И лежит она сейчас... — Бернс, видимо, представил, как она лежит, но картинка получилась особая, и он вскипел снова. — Сучка! Пусть бы подохла! Сгубила. Сгуу-бии-лаа...

Оглянувшись на притихшего немца, Давид вернулся мыслями к Тине. Пропала, ни пены, ни пузыря, как сквозь землю провалилась! А ведь они напарники, больше того — друзья. Разве с друзьями так поступают? Единственное положительное в этом раскладе было то, что Давиду не приходилось врать дяде, он действительно ничего не знал. Сегодня Роман Израилевич пустил в бой тяжелую артиллерию: съемки должны продолжаться несмотря ни на что! Давиду и герру Миллеру было приказано направиться на киностудию, и арендовать павильон для батальной сцены, на двенадцать назначен очередной кастинг, продолжаются поиски дублерши Тины, и над всем этим чертов снегопад!

— Der Winter... — обреченно выдохнул герр Миллер.

— Зима, — подтвердил Давид, обрадованный возможностью разговорить молчаливого немца. — А какая в Германии зима, герр Миллер?

— О, der deutsche Winter есть прекрасни, мякий-мякий, снек пушисти... От крыльцо Лотта чистит снек лопаткой, — мечтательно проговорил герр Отто.

— А в Россию зима всегда приходит неожиданно. Немного поахаем, руками разведем, вроде 'ну надо же', а потом уж за лопатки. Ничего, кончится снегопад, и все придет в норму, — пообещал Давид и подмигнул герру Миллеру.