Драгонвик

— О да, вы прекрасны, моя дорогая. Но, тем не менее, я не могу одобрить ваш выбор.

Она резко вздохнула, глядя на него с беспомощной яростью. У нее осталась последняя козырная карта. Она не хотела вводить ее в ход, так как даже не надеялась, что это может помочь.

Она вскинула голову и заговорила с резкостью, прежде ей не свойственной.

— Последние дни я плохо себя чувствовала. Меня тошнило. Полагаю, что я жду ребенка.

Перемена в его лице ошеломила ее. Он вскочил и, резко схватил ее за локти, чуть не затряс.

— Ты ждешь ребенка, Миранда? Ты уверена?!

Она кивнула.

— Вы рады? — сердито спросила она. — И, наконец, довольны?

Восторг в его глазах служил ей лучшим ответом.

— Так я могу нанять Пегги? — настойчиво спросила она.

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Вы можете перевернуть Небеса и Ад, Миранда, если подарите мне сына.

Много раз в последующие месяцы Миранда обдумывала это странное заявление и тон, каким оно было произнесено. Но в тот момент она была слишком утомлена борьбой за Пегги и слишком рада неожиданной победе, чтобы обратить на это особое внимание. Она всегда знала, что Николас, как и большинство мужчин, в особенности тех, кто владел собственностью, хотел иметь наследника. Это было вполне естественно. Но вот пыл, с которым этот наследник ожидался, естественным ей не показался.

С это ночи в Маунтин-Хауз его отношение к ней в корне переменилось. Каждое его слово или действие были направлены исключительно на заботу о ее здоровье и спокойствии. Если раньше ему нравилось противоречить ее желаниям и подчинять ее волю своей, то теперь он всеми способами развлекал ее. Он лелеял ее, как люди волей-неволей лелеют курицу, несущую золотые яйца.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В следующие недели Миранде было до того плохо, что у нее не оставалось сил на какие-либо переживания. Она страшилась возвращения в Драгонвик, но когда пароход "Экспресс" направился к причалу, и она увидела на фоне синего неба знакомый башенный силуэт, дом показался ей всего лишь местом, где есть удобная кровать в затемненной комнате и где можно лечь и тем самым избавиться от нового приступа дурноты.

Николас подхватил ее на руки и понес в Драгонвик.

— Нет, пожалуйста, — слабо воскликнула она. — Я могу идти. Это унизительно.

Все эти протесты были вызваны присутствием слуг, которые выстроились для встречи хозяев по обе стороны большого холла.

— Именно так муж должен вносить жену в ее новый дом, — весело воскликнул Николас. — Не капризничайте, моя дорогая.

* * *

Тошнота прошла. К Миранде наконец-то пришло пусть и слабое, но успокоение. Она открыла глаза и посмотрела на встревоженное лицо Николаса. Потом оглядела комнату. Она увидела перед собой три больших окна, а затем справа еще два, глядевшие на север.

Комната Джоанны, вспомнила она, и дрожь, не имеющая физического происхождения, пробежала по ее телу. "Я не должна пугаться", — приказала она себе и, слегка приподняв голову, заставила себя еще раз осмотреть комнату, после чего с благодарностью и облегчением поняла, что все здесь было полностью переделано. Зеленый атлас сменил красные портьеры, а пол был покрыт желтовато-коричневым ковром. Исчезло неопрятное нагромождение мебели, которым окружала себя Джоанна. Теперь в комнате находилось лишь немного мебели из красного дерева и пара небольших кресел. Комната вновь обрела нормальные пропорции.

Изменилось все за одним существенным исключением. Несмотря на невероятную усталость, взгляд Миранды блуждал по комнате, и ее глаза неожиданно наткнулись на один предмет. Молодая женщина немедленно напряглась, хотя и не сразу поняла, в чем тут дело, потому что старый парчовый балдахин был заменен зеленым атласом, подходящим к драпировкам. Однако нельзя было спутать фамильный герб на высокой спинке кровати и четыре резных столба. Миранда резко отвернулась и закрыла глаза.

— Тебе опять плохо? — встревоженно спросил Николас.

— Нет. Не в этом дело. Я не хочу спать на этой кровати.

Он ответил ей с неожиданным терпением. Это была родовая кровать Ван Ринов, на протяжении многих поколений все его предки рождались и умирали именно здесь. Именно здесь всегда спали лорд и леди Ван Рин. И именно здесь должен родиться его сын. Во всем остальном он с радостью уступит ей, но только не в этом.

"Пусть так", — устало решила Миранда. — "В конце концов, какая разница..."

Вскоре она сроднилась с этой большой кроватью, потому что та оказалась на редкость удобной. Ее больше не будет преследовать кошмар той жуткой ночи, когда по обеим сторонам кровати стояли длинные свечи, а на самой кровати лежало неподвижное тело женщины с тихой улыбкой на восковом лице. Она не должна оглядываться назад — никогда.

Теперь она была хозяйкой Драгонвика — миссис Ван Рин. Прошлое ушло безвозвратно. Она не должна терзаться виной или страхом, или даже сожалением. Она должна помочь Николасу в искоренении всего, что могло бы напоминать им о ее недавнем пребывании в Драгонвике.

Тем не менее, от прошлого осталось еще одно наследие, которое она не могла спокойно отбросить. Это была Кэтрин.

Пришло время, когда ребенок должен был вернуться к отцу. Через два дня она сказала об этом Николасу.

— Если ты хочешь, чтобы Кэтрин навестила нас, я не возражаю, — ответил он. — Но, честно говоря, я не вижу в этом необходимости. За ней присматривает тетя, которой я очень щедро плачу. Полагаю, Кэтрин хорошо в обществе маленьких кузенов и кузин.

Это было разумно, но Миранда уловила за его сдержанными словами отвращение к самой идее возвращения дочери домой, что доказывало его полное к ней равнодушие.

— Но она твоя дочь, Николас. Разве ты не скучаешь по ней и не хочешь ее видеть? — с неожиданной горячностью воскликнула Миранда.

Несколько минут он молчал.

— Сомневаюсь, что она захочет сюда приехать, дорогая. Сейчас она под другим влиянием.

Она не сразу поняла его.

— Ты хочешь сказать, Кэтрин не захочет видеть меня?

Он пожал плечами, вспомнив о гневных письмах, которые получил от родственников Джоанны, после того как известие о его новом браке достигло Олбани.

— Полагаю, что хотя ребенок и может быть предубежден, все же ей хорошо у своих родственников. Как-нибудь я навещу ее.

Миранда молчала. С ее стороны глупо было не замечать, что, будучи совершенно заброшенной после смерти матери, Кэтрин должна была страдать, и что вряд ли она сможет признать Миранду своей второй матерью.

Не только Ван Таппены не одобрили новый брак Николаса. Все благородные семейства, живущие на реке Гудзон, пришли в ужас. Эта тема занимала многие чайные вечера в гостиных Клаверака, Киндерхука и Гринбуша.

— Маленькая самонадеянная выскочка! — негодовали они. — Ни происхождения, ни манер, ничего, кроме молодости и смазливого личика! Почему мужчины столь глупы?!

Некоторые, вроде миссис Генри Ван Рансселир, разочарованные крушением всех надежд породниться с Ван Рином благодаря одной из своих дочерей, были из числа особо недовольных.

— Между этими двумя что-то было... даже при жизни бедняжки Джоанны. Я видела это собственными глазами, — говорили они. — Все это отвратительно. Ничто не заставит меня пригласить их в гости.

И действительно их никто не приглашал.

Николас был оскорблен этим фактом, но скрыл его от Миранды, оберегая ее от треволнений. Он окружил ее удивительной заботой. Постоянно заказывал те блюда, которые не могли причинить вред ее нежному желудку. Заставлял ложиться спать в девять вечера и брал на короткие прогулки, с которых они всегда возвращались до того, как она могла бы устать.

Все это радовало и подбадривало ее. Ван Рины воплощали собой образец супружеского счастья. Жизнь остановилась, растворившись в приятном однообразии. В отношениях супругов отсутствовала всякая дисгармония, а прошлое и будущее исчезло в туманной дали.

Миранда была отгорожена от внешнего мира каменной стеной Драгонвика. Она смутно слышала, что исход войны с Мексикой представлялся обнадеживающим. В сентябре была достигнута победа при Монтеррее, и она подумала о Джеффе. Но победа не подразумевает какой-либо опасность, которая может случиться после нее, и поэтому воспоминание о Джеффе, так же как и все остальные мысли, даже разочарование от того, что мать не сможет ее навестить, вскоре исчезли.

Николас изменил свое мнение о визите Абигайль. Если Миранда жаждет приезда матери, она может ее пригласить. Письмо сразу же было отправлено.

Осторожный спокойный ответ не содержал никаких намеков на то, что у его автора имеются какие-либо проблемы.

Уже несколько лет Абигайль страдала от систематических приступов ревматизма, которые она переносила со стоическим терпением. Как раз в этот момент у нее был очередной приступ. У Абигаль распухли пальцы ног и правое бедро, так что она испытывала постоянную боль. Она с трудом ходила вокруг дома, и, конечно же, не перенесла бы поездки в Драгонвик.

Но в своем письме она указала на другую причину отказа приехать:

"У Табиты подходит срок, и я должна заботиться о ней. У нее нет дома, полного слуг, которые ухаживали бы за ней, как за тобой. Возможно, я приеду перед родами, дорогое дитя, но не слишком изнеживайся. Будь благодарна Богу, что ты имеешь столь заботливого супруга".

Дело в том, что письма Миранды были полны восторгов заботой и нежностью Николаса.

Но в ноябре даже желание Николаса защитить жену от любых волнений, способных повредить ребенку, не устояло перед сокрушительным бедствием.

Когда это сообщение дошло до них, они по окончании ужина сидели в Красной комнате. У Миранды больше не было суеверного предубеждения против старой гостиной. Временами она даже удивлялась, как же она могла дойти до такой глупости, что вообразила невесть что.

Дверь резко распахнулась, и в комнату влетел Дирк Дюкман, бейлиф Николаса. Его круглое лицо блестело от пота, а домотканый костюм находился в полном беспорядке.

— Плохо дело, сэр. Совсем плохо, — выкрикнул он, безуспешно стараясь выровнять дыхание.

Миранда с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Она увидела, как Николас, вздрогнув, быстро оборвал Дюкмана.

— Хватит! Нечего здесь попусту болтать.

Но бейлиф, не слушая его, провел по лицу мокрым платком.

— На выборах прошел Янг, сэр. Он их всех помилует... мерзавцев! Даже Боутона! Конституция штата будет изменена. Это конец, сэр. Конец поместья.

Миранда охнула, ее испуганные глаза обратились на Николаса, который застыл, словно был вырезан из того самого гранита, на котором возвышался Драгонвик. На прошлой неделе в день выборов он ездил в город Гудзон голосовать. Но он ничего не сказал ей о важности выборов. Он еще раньше предполагал, что губернатор Райт может перевыборы проиграть, а Джон Янг, страстный противник арендной системы, захватить власть.

— Что это значит, Николас? — прошептала Миранда. — Я не понимаю.

Так как он молчал, продолжая стоять неподвижно, а его сузившиеся глаза смотрели на них, ничего не видя перед собой, Миранда повернулась к бейлифу, неловко шаркающему ногой и бросающему нервные взгляды на Николаса, перед которым он всегда робел.

— Это значит, мэм, что поместье нельзя будет сохранить. Фермы отойдут к любому, кто захочет их выкупить. Противники поместья выиграли.

— Нет, — спокойно ответил Николас.

Это спокойное утверждение напугало бейлифа гораздо больше, чем если бы Николас кричал и проклинал весь мир. Он облизнул пересохшие губы.

— Тут ничего не поделаешь, сэр. Таким будет закон. Ван Рансселиры уже сдались. Говорят, патрун даже сказал, что все не так уж и плохо.

— Может, так и есть, Николас, — робко произнесла Миранда, надеясь изгнать с его лица застывшее выражение. — Если вы откажетесь продавать, это приведет к еще большим неприятностям. Да и, в конце-то концов, какая разница? У нас по-прежнему будет вся земля вокруг дома.

Он резко повернулся к ней, вспыхнув от ярости.

— Вы маленькая дурочка... Неужели вы думаете, что если этот болтливый идиот в Олбани отдаст приказ, я ему подчинюсь?..

Его взгляд упал на белую кружевную шаль, скрывавшую ее несколько расплывшуюся фигуру.

— Простите меня, дорогая моя, — произнес он уже будничным тоном. — Я совсем забылся. — Дирк, — он повернулся к таращившему на него глаза бейлифу, — вы можете идти.

Бейлиф вышел, что-то бормоча. Если патрун желает сражаться с законом и со всей страной, это его личное дело. Он достаточно упрям, чтобы попытаться это сделать. Но я не хочу в этом участвовать, рассуждал Дирк. Я в своей жизни испытал достаточно острых ощущений. Отправлюсь-ка я на Запад. Для разнообразия стану сам себе господином.

Миранда с легкостью простила Николасу его гнев. Она знала, что система помещичьего землевладения означала для него гораздо больше, чем для всех остальных, и что для него всякое ограничение власти было немыслимо — просто немыслимо, и он отказывался даже признать такую возможность. Отчасти она понимала, что поместье было для него символом. Оно было его королевством, его наследием.

Будь он королем Неаполя или Пруссии, он и тогда вел бы себя точно так же.

Но они жили не в Европе, и Америка была не королевством, а республикой. Нравилось им это или нет, но над ними довлели законы демократии, которым они были вынуждены подчиняться. Поместья были пережитком прошлого, причем даже не американского прошлого. Они были бесплодным побегом средневековой Европы. Крепнущая республика обрубила его, как и все другие мертвые ветви.

Миранда не осознавала, до какой степени она обязана Джеффу своей готовностью быстро воспринять новую ситуацию. Когда он жил на их ферме, он часто говорил о вреде помещичьего землевладения, и она в упрямом неведении, смешанном с презрением, отказывалась принимать его правоту, но, тем не менее, слушать ей все равно приходилось.

В конце концов, размышляла она с извечной женской практичностью, ликвидация поместья никак не отразится на их финансовом состоянии. К тому же это превратит враждебно настроенных арендаторов в мирных соседей.

Если бы только Николас мог признать поражение! Она тоскливо смотрела на него, понимая, как тщетны ее надежды. Он никогда не смирится с ущемлением своих прав ни в большом, ни в малом. А если бы он и сделал это, то лишь в том случае, если бы у него появилась другая, еще более честолюбивая цель.

— Не знаю, Николас, что бы вы могли сделать, — спокойно произнесла она, — если закон принудит вас уступить фермерам.

— Я никогда им не уступлю, — ответил он с тем же спокойствием, — поместье должно перейти к моему сыну.

Он подошел к ней и, положив руку ей на плечо, заговорил:

— Миранда, неужели ты сомневаешься, что я могу справиться с любыми обстоятельствами? Разве ты была бы здесь, со мной, носила бы моего ребенка, если бы я не мог ничего сделать?

Она удивленно взглянула на мужа. Он сказал правду, и все же в его голосе ей почудился другой, более мрачный смысл. Казалось, она услышала из тумана предупреждающий о мелях голос колокола. Слабый зловещий далекий звон.