Зверь лютый. Книга 23. Одуванчик

На мой взгляд — очень разумное решение. Я — "за". Для меня Волга, прежде всего — транспортная артерия. Дорога, которую нужно пробить насквозь. Чем меньше разных "чудаков" сидит на путях — тем лучше.

Переезд правителя затронул всё его окружение. Одни вельможи были приближены к престолу, другие же наоборот — утратили своё влияние.

В числе первых был шихна Биляра. Эмир, столкнувшийся из-за переезда со множеством бытовых и организационных проблем, благосклонно заметил административные успехи "директора рынка" и приблизил шихну к себе. Уже и другие сановники, почуяв возвышение шихны, поспешили засвидетельствовать ему свою почтение. Даже и визирь кинулся искать дружбы восходящей звезды эмирского дивана.

Тандем шихны и визиря стал весьма влиятелен. Шихна опирался на купеческую верхушку, а, значит, имел деньги. Визирь — на родовую аристократию, выставляющую вооружённые отряды.

В Биляре стремительно складывалась новая камарилья. Ташдар же, оставленный для присмотра за прежней столицей, оказался лишён милости благороднейшего и счастья лицезреть его ежедневно.

Абдулла был богат, занимал высокую и доходную должность. Но всё это — не более чем придорожный прах без благоволения блистательнейшего.

Едва положение ташдара покачнулось, как придворные шакалы накинулись на него. Ни многолетняя служба и дружба с Ибрагимом, ни высокая должность не могли защитить его. Эмир был занят новой игрушкой — обустройством столицы и не находил времени для бесед со своим старым слугой.

Среди множества прегрешений, которые ставили злопыхатели в вину ташдару, было и заключение мира в Янине. В частности — поставки различных ресурсов во Всеволжск согласно "Меморандума". Это представлялось как злонамеренный обман блистательнейшего с привкусом казнокрадства "в тяжёлую годину бедствий народных".

С другой стороны, эмир "блюл честь" и просто отказаться от подписанного им обязательства — не мог.

"Ты всё испортил — ты и исправляй". И Абдуллу отправили послом на Русь.

* * *

— И вот, друг мой Иван, мне было велено договориться об изменениях в твоём соглашении с блистательнейшим. И проследить, чтобы купцы из числа подданных благороднейшего могли беспрепятственно пройти через твои земли. А также сообщить Суздальскому князю слова мира и дружбы и убедиться, что все правоверные свободно покинули его владения. И присмотреть за обустройством нескольких святых людей, мулл и баб, которые будут жить в твоём городе и принесут свет истинного учения в здешние лесные чащобы. Такова воля эмира Ибрагима, да пребудет с ним милость Аллаха.

— Друг мой Абдулла, ты сообщил мне важные вести. Но прежде всего — вознесём же молитву Всевышнему. Бисмил-ляяхь. Аллаахумма джаннибнаш-шайтаанэ ва джаннибиш-шайтаана маа разактанаа. (Начинаю с именем Господа. О Всевышний, удали нас от Сатаны и удали Сатану от того, чем Ты наделишь нас).

Хорошая молитва. Вообще-то, читается перед супружеской близостью. Но, по-моему, хорошо подходит к любому групповому занятию. Как в УК РФ: "два и более лиц". Здесь у нас — дипломатические переговоры. Чем не секс? Хорошо бы, чтобы обе стороны ушли... удовлетворёнными.

— Хвала Аллаху — Господу миров, мир и благословение Аллаха пророку Мухаммаду, членам его семьи и всем его сподвижникам! Аллах в Священном Коране говорит: "Берите же то, что дал вам Посланник, и сторонитесь того, что он запретил вам. Бойтесь Аллаха, ведь Аллах суров в наказании". Так испугаемся же Аллаха! Задрожим, побледнеем и обделаемся от страха. И возьмём, наконец, то, что дал нам Пророк.

— Э... А что именно? Ну... в смысле... Пророк дал...

— Мир. Мир, Абдулла. Ибо когда пророка Мухаммеда спросили: — Какое дело является наилучшим? — Он ответил: — Вера в Аллаха и Его посланника. — И ещё Его спросили: — А после этого? — И Он ответил: — Борьба на пути Аллаха. И вот, пойдём же по этому пути. И поборемся. Там же. Ты объясни по простому: с какого хрена вы погост мой разнесли?

— Мы... эта вот...

— Достопочтенный хаджи. Не надо вилять. Ты знаешь как я отношусь к тебе. Как к мудрецу и учителю! Ты! Только ты можешь дать мне свет просвещения и воду премудрости! Ибо ты — хаджи! Первый хаджи на моём пути! Ибо хадж — из наилучших деяний для правоверного! Каково же будет оскорбление Пророку, если из-под твоей зелёной чалмы, из уст, припадавших к Чёрному камню Каабы, вкушавших хрустальную чистоту источника Зем-Зем, вдруг польётся муть недомолвок и яд обмана? Изложи же мне правду, бисмиллахир-рахманир-рахим (Во имя Аллаха, Милостивого ко всем на этом свете и лишь для верующих в День Суда).

Правду... Правда выглядела так, что у Абдуллы снова потекли слёзы. Хорошо, что Николай уже раскочегарил свой самовар.

Николай у нас путешествует с самоваром. Любит, знаете ли, мой главный купец "чай от пуза" погонять. С полотенечком на шее. А нынче мотивировал самоварничение повышением боеспособности. Типа: а вдруг нехристи на приступ пойдут? — А тут я, уже с кипяточком наготове.

Ташдар, "отполировав" травяным отваром принятое "на грудь" прежде, окончательно успокоился и, несколько осовев, честно изложил подробности:

"Судьба приголубит тебя, обоймет,

Твой слух обласкает речами, как мед,

И, мнится, к тебе благосклонна она,

И щедрой любви, и заботы полна,

И счастлив ее благосклонностью ты,

И ей поверяешь ты сердца мечты,

— А то вдруг такую игру заведет,

Что кровью все сердце твое изойдет.

Устал я от этой юдоли скорбей.

Дай, Боже, от мук избавленье скорей!".

Убедительно. Исчерпывающе.

— Достопочтенный ташдар цитирует еретика-исмаилита Фирдоуси?

— Х-ха... Я был на его могиле в Тусе. Это был великий человек. Не оценённый правителем, но восхваляемый потомками.

— Да, Махмуд Газневи был возмущён упрёками в стихах по поводу ненаследственности его власти.

* * *

Был такой... Махмуд. Вёл завоевательные походы в Северную Индию под лозунгом "священной войны" мусульман с "идолопоклонниками-индусами". В результате только одного такого похода, — а всех походов было 17, — вывез из Индии 57 тыс. рабов, денег и ценностей на 20 млн. дирхемов и 350 слонов. В это время в его собственном Хорасане свирепствовал такой голод, что только в округе Нишапура погибло свыше 100 тыс. человек.

Потом-то он отправил 60 тыс дирхемов, по монетке за каждый стих, поэту. Но того уже вынесли вперёд ногами.

* * *

— Но ты не ответил: так с какого хрена вы погост мой разнесли? Ты отдал такой приказ?

— Нет!

— Ты позволил другому отдать такой приказ?

— Н-нет...

— Когда это злодеяние случилось — ты наказал виновных?

— Н-н-нет...

— Почему?

— Э...

"Доколе рассудок во мраке, вовек

Отрады душе не найдет человек".

— Так освети! Освети мрак рассудка и обрети отраду душе!

Ещё при встрече в Янине я понял, что ташдар временами "тормозит". Это — не глупость, он умный человек. Но столкнувшись с новым, неожиданным...

"Если не знаешь что делать — не делай ничего" — вот он и отбивается от меня стихотворной классикой.

— Друг мой Абдулла, я в восторге от твоей премудрости, от блаженных звуков величайшего творения на фарси — "Шахнаме". Но там шестьдесят тысяч стихов! Она вдвое больше "Иллиады" и "Одиссеи" Гомера, вместе взятых! В десять раз длиннее Корана! Я готов слушать тебя с утра до вечера и с ночи до утра! Но подумай о твоих спутниках по каравану! Они же просто умрут с голоду, пока я буду вкушать восхитительную "Книгу Царей" в твоём исполнении. Ибо, не закончив дела, я не выпущу их отсюда. Вспомни же о своём человеколюбии, досточтимый.

Абдулла помялся, дёрнул ещё чуток спиртяшки и поделился деталями.

Яниновский мир многих не устраивал. Особенно тех, кого не били в Бряхимовском походе. Булгарскую знать, в частности. Их стыдили за то, что они не приняли участие в изгнании полчищ гяуров. И прижимали имущественно, указывая на бесполезность в "деле обороны отечества и веры". Эти люди хотели реванша, и визирь стал их знаменем.

Моя манера останавливать караваны на Волге и поход Сигурда, спустившегося по Каме, взволновали купцов. Но если дальние торгаши ("гости") из Ага-Базара, пообщавшись со мной, хоть и зудели недовольно, но понимали неизбежность и находили в ней выгоды, то лавочники из Биляра, на которых "гости" и переложили снижение прибыли, были уверены в возможности легко получить огромные доходы.

Городские лавочники всегда завидовали байкам о сверх-прибыльности дальнего торга. Но, привыкшие к довольно мирному, безопасному существованию под властью эмира — не оценивали адекватно риски.

"Клонд-а-а-айк!" — вопила их жадность. Достаточно лишь сковырнуть Всеволжск.

"За морем телушка — полушка. Да рупь — перевоз" — второй части этой мудрости они не чувствовали.

Шихна Биляра не препятствовал "стремлению народных масс". Наоборот — возглавил.

Вот эта парочка (шихна и визирь) провела миленькую интригу. Вызвали раздражение эмира против ташдара, добились его отправки послом. И — "подложили свинью". На роль хряка был назначен брат шихны сотник Хасан. Который, опираясь на многочисленность и вооружённость своих людей, а более — на высоких покровителей, практически подмял под себя караван, при первой же возможности устроил провокацию в Усть-Илети.

Теперь я должен был отомстить, "казус белли", повод для войны. С учётом понимаемого в Биляре соотношения сил, неспособности княжеств Залесья выставить прямо сейчас серьёзные войска, война вполне могла бы быть успешной. Аристократы пожали бы лавры, а купцы — прибыль.

Однако не всё прошло планово. Мои люди в Усть-Илети — разбежались. А я сам — "затормозил".

Не было боя. Не пролилась кровь правоверных. Не случилось "разбойное нападение злобных иноверцев на мирных торговцев, пытавшихся лишь прикупить пару овец для пропитания страдающих от худого корма караванщиков".

Ситуация оказалась неопределённой. "Казус белли" не вытанцовывался.

Абдулла постоянно возвращался к "Устал я от этой юдоли скорбей" — для него произошедшее явилось крахом всего жизненного пути.

Он прожил довольно успешную, благополучную жизнь. Судьба была к нему благосклонна. С самого детства он служил эмиру. Служил верой и правдой. Ибрагим был для него не только грозным хозяином, не только единственным законным, данным богом, государем, но и любимым "младшим братом". Нуждающимся в постоянной, хоть и неявной, опеке, помощи, защите.

Отношения формальные — сословные, иерархические — за десятилетия жизни бок о бок трансформировались в отношения личностные, межчеловеческие. Ритуалы и одежды, титулы и клятвы утрачивали своё значение, оставались лишь внешней оболочкой, скорлупой, внутри которой существовали две просто человеческих души, с их взаимным притяжением или отталкиванием.

Абдулла обладал умом, энергией, храбростью. Но не хвастал этим, предпочитая оставаться в тени, "не дразнить гусей".

В Янине, и во время переговоров, и позднее, провожая нас, ташдар рисковал жизнью. Так думал он сам, так думали многие в эмирате: что придёт в головы бешеным русским гяурам — непредсказуемо. Они же неверные! Не чтут Пророка, не следуют шариату! Звери дикие...

Ташдар проявил несколько неожиданные для придворного стойкость, самообладание. И снова попытался уйти в тень. Не хвастал своими подвигами, не требовал наград. Это вызывало подозрения — люди судят по себе.

"И на груди его широкой,

Одна, но в несколько рядов,

Его медаль висела кучей.

И та — "за выслугу летов".

А здесь-то — можно ж и за дело получить!

Его участие в заключении мира выглядело, для некоторых, как государственная измена. Это — типичная оценка деятельности переговорщика, которому приходиться вытаскивать страну из дерьма.

— Вот если бы меня послали — я бы их всех... в бараний рог, на колени...

Из числа "диванных стратегов" в эту эпоху есть не только те, которые "на диване", но и которые — "в диване". В смысле: в совете при эмире.

Поток слухов и кривотолков, вливающихся в уши правителя, произвёл эффект. Измена — нашлась.

Правда — с другой стороны.

Конечно, эмир не может изменить ташдару. Но человек по имени Ибрагим изменил человеку по имени Абдулла. Изменил не телом, но душой. Лишив внимания, заботы, доверия. Пренебрёг и оттолкнул.

Именно об этом, о боли душевной, плакался мне Абдулла, размазывая слёзы по лицу, мешая русские, тюркские и арабские слова.

Столетие назад бывший раб и "мойдодыр" сельджукского султана основал род хорезмшахов. Абдулла не был столь честолюбив. Не потеря возможных титулов шихны и мукты, мутассарифа или вали в каком-нибудь, пусть бы и богатом городе "Серебряной Булгарии", мучило душу, но потеря давнего друга, предательство его.

Наконец, силы его, истощённые событиями сего дня, включая противоестественные, свойственные лишь дэвам, вырвавшимся в божий мир из пекла, и, в безумии своём, рвущих на части всё живое, ослабленные спиртом и чаем, оставили ташдара.

"И Шахразада прекратила дозволенные речи".

В смысле — Абдулла задремал, глупо приоткрыв рот и привалившись к какому-то тюку на дне расшивы.

— Разъедрить тя по кумполу! Э... Господине... Не-не-не! Не надо за ухи! Тама... эта... вчерашний пришёл. Ну, курке мар с Веткень мастор. Мать его... Ухи-ухи-ухи...!

Ну и как в таких условиях работать? Ведь сказал же чудаку! Не понимает. Хотя прогресс имеется — словарный запас расширился.

Стоило подняться над бортом расшивы, как стала видна причина. Причина пылания левого уха моего вестового: метрах в двадцати на бережку стоял нервно дёргающийся вчерашний суваш. В чёрных портянках и испуганном выражении на лице.

В мордве сувашей называет видками, а черемисы — курке марами. Сувашия — Ветькень мастор, "Сувашская земля". Мой вестовой наслушался разного и теперь безбожно смешивает этнические названия из разных фольков.

— Эй! Русски! Моя говорить! Секир-башка нет! Кышыл — жок, сез — ие! Ташдар беруге! (Сабля — нет, слово — да. Отдай ташдара.)

По выражению лица — не сам пришёл. С таким свежим фингалом... откомандировали и настоятельно посоветовали. Ага, а вон дальше на бережку группа посылальщиков. Присматривают за своим гонцом, брошенным на съедение красно-халатному лысому пулемёту.

— Ну, что смотришь? Драноухий грязнояз. Переводи.

"Матерщинник", придерживая опухающее ухо, приступил к беседе со своим вчерашним недобитым знакомым. А я автоматом поймал взглядом "пикинёра".

Точно: Кавырля прижался к борту с пикой в руках. Аж дрожит от злобы, от надежды запулить этой палкой в своего вчерашнего обидчика, в убийцу своего отца.

Тяжко мне с ними будет. Когда придётся здесь мир устанавливать.

Парень почувствовал мой взгляд, оглянулся. Погрозил ему пальчиком. А что ещё делать? Промывка мозгов хотя бы до уровня апостола Павла — "нет ни еллина, ни иудея" — времени требует.

Молодёжные вопли переговорщиков далеко разносились над речной гладью и несколько нервировали. Хотя суть понятна: из трёх лидеров в караване — ташдара, сотника и караван-баши — остался последний, Муса. Мы с ним знакомы, и оба убедились во вменяемости друг друга.