Убийственные болоньезе

Георгий перевел взгляд на Тину, поправил съехавший воротник рубашки и надменно произнес:

— А вот это не ваше дело. Мы сами разберемся.

Дряблов рванулся к разворошенной постели, но Тина повисла на его руке. Иван стряхнул ее и угрожающе навис над Георгием.

— Ты что сказал? Какое у тебя здесь дело? Тина, отойди! — отпихнул он девушку.

— Ванечка, Ванюша, умоляю, оставь его! — истошно закричала Тина, снова вцепившись в рукав и увлекая Дряблова на кухню.

Иван неохотно последовал за ней, не выпуская цепи из рук. Лицо его выражало недовольство.

— Слушай, ты сама определись, чего хочешь, — зло бросил он, — какого хрена вообще затевалась вся эта бодяга, если ты не хочешь женить его на себе?

— Хочу, очень хочу! Ты гений, появился в самый нужный момент, — горячо зашептала Тинка ему на ухо, — женится он на мне, не сомневайся, стокгольмский синдром, помнишь?

Тина, прижимая указательный палец к губам, кивнула в сторону террасы, и, спешно надев сапожки и накинув Иванов тулуп, присоединилась к Дряблову, нервно переступающему с ноги на ногу. Иван хмурил брови и покусывал губу, словно четки перебирая звенья цепи. Наконец он выдал с интересом смотрящей на атрибуты его мыслительной деятельности девушке:

— Ага. Террорист Ваня. Стокгольмский, блин...

— Ваня, — начала успокаивать его Тина. — Никуда Айвазяны не денутся. Мне только росписи и надо, а слава — она спереди бежит, в титрах Тина Айвазян и все, капут! Сегодня плетка была, — Тина покосилась на цепь, еще зажатую в огромном дрябловском кулаке, — теперь должен быть пряник. Своди-ка ты его в баньку. Попарь, веничком отхлестай, каждый твой взмах ему будет казаться последним. Натерпится...

— Этак, он мне от страха всю парилку уделает, — заржал Дряблов.

— Нет, не тебя он боится, а смерти во цвете лет, — посерьезнела Тина. — Ты мне его живым оставь, а я уж потом к нему с пряничком.

— Ну и ведьма... — подивился Иван.

— Нравится он мне, — призналась Тина, — гордый только уж очень, унижений своих не забудет.

— Я бы тоже не забыл, как меня без штанов оставили, — сказал Дряблов.

— Времени у нас мало, — остановила его Тина. — Топи баньку.

Глава двадцать пятая

Третий день пропажи Тины начался с визита Арташеза Айвазяна к своему старому другу. Давид и девушка-секретарь замерли в приемной, ожидая указаний продюсера, выглядевшего, честного говоря, невероятно изможденным.

— Дружище Арташез! — воскликнул Бернс, встречая Айвазяна на пороге своего кабинета. — Всегда рад дорогому брату! Проходи, будь как дома, надеюсь, не проблемы привели тебя в мои палестины?

Арташез хитро улыбнулся восточной гостеприимности и утонченной лести своего друга, предпочитая высказаться за закрытыми дверьми.

— Давид, позаботься о кофе, а может, — обратился он к Айвазяну и подмигнул невыспавшимся глазом, — коньячку?

— Утром? — удивленно вскинул брови Айвазян. — О нет, пожалуй, откажусь.

— А вот я не откажусь. Давид, организуй, — приказал Бернс и закрыл двери своего кабинета.

Девушка-секретарь засуетилась, выполняя приказания генерального продюсера. Зазвенели кофейные чашки, запахло кофе и свеженарезанным лимоном. Давид прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, ожидая бури, урагана или вовсе ядерного взрыва. Но ничего слышно не было, лишь из полуоткрытого окна доносился громкий разговор Айвазяновской охраны. Давид закрыл окно. Прислушался снова. Вроде тихо. Может, обойдется, может, не по душу своего сыночка приехал Айвазян, снова зародилась надежда у Давида. Но как она зародилась, так она и умерла, только лишь раскрылись двери дядюшкиного кабинета.

С помертвелым лицом Роман Бернс не был похож на самого себя, уверенного и жесткого руководителя. Сейчас он был похож на свой собственный труп. Айвазян не прощаясь, вышел из приемной, через минуту послышались гортанные команды, охрана рассредоточилась по машинам и кавалькада двинулась со двора продюсерского центра "Венус".

Наблюдая эту сцену в окно приемной, Давиду было безумно жаль своего старого дядю. Отчасти и он был виной его незавидного положения, но жалость оказалась краткой, только лишь вспомнил он разбросанные по трассе фрагменты некогда шикарного Лэнд Ровера Виктора Павлова. Давид сжал кулаки, глубоко вздохнул и направился в кабинет, узнать, что же все-таки произошло между бывшими друзьями.

Бернс сидел за своим столом, обхватив голову руками. Перед ним стоял бокал с коньяком, нетронутые чашки с кофе, в пепельнице еще дымилась Айвазяновская сигара.

— Роман Израилевич, дядя...

— А? Это ты, Давид, — Бернс помотал головой, бездумно взял бокал и полностью опрокинул его в рот. Хорошая порция коньяка не вызвала никаких эмоций, Бернс снова обхватил голову руками.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Давид.

— Эх, ничем нельзя помочь старому Бернсу. Большая ошибка, требует больших затрат...

— Затрат? Вы из-за денег так расстроились?

— Если б только деньги... Потерять уважение Арташеза, это больше, чем деньги, это власть сын мой. И вот, поди ж ты, на старости лет, опростоволосился старый волк Роман Бернс. Поддался на уговоры. И на чьи? Девки, шлюхи подзаборной!

— Роман Израилевич, это вы о Тине?

— О ней, сынок. Что, коробит? Она о нас не подумала, только о своем удовольствии. Арташез говорит, Гоги ему звонил, сказал с девушкой он, дело молодое у них, возвращаться не думает, пока что... И что за девушка, спросил у меня Арташез, кого ты привел в мой дом, с сыном моим познакомил? Что я ему мог сказать? Не знал, что она такая дешевка? Весь город знает, а я не знал?! Не хочет он, чтобы имя его сына было связано с женщиной, на чьи прелести любуется все мужское население нашей страны. Искать их велел, из-под земли достать. Не достану — центр мой ему за нанесенный моральный вред отойдет. Бумаг я не подписал, и завтра вряд ли, но... никуда мне дураку не деться.

Давид молча слушал жалобы Бернса, думая о том, что если орлы Айвазяна возьмутся за поиски Тины, придется плохо, очень плохо.

— Дядя, позвоните Айвазяну, обещайте подписать и просите сутки. Мыслишка у меня есть одна...

— Какая мыслишка?

— Доверьтесь мне. Сутки.

— Не знаю, пойдет ли Арташез на такие условия?

— Ну, а как он раньше нас Тину Андреевну с Георгием отыщет? Подозреваю, что ваш друг имеет определенную цель, завладеть центром, а так мы хоть сутки выторгуем! Звоните, дядя, звоните!

— Без ножа вы меня режете... — завел знакомую песню Бернс, но уже набирал номер Айвазяновского особняка. Давид прослушал весь разговор, одобрительно кивая время от времени, дядюшка умел торговаться, надо отдать ему должное. Собрав расстроенного Бернса в нотариальную контору, Давид направился в павильон, где снимались заключительные сцены "Войны и мира" знаменитого Федора Клюкина.

Иван Дряблов готовился к следующей сцене, похожая на медсестру девушка-гример стояла перед ним в коротеньком белом халатике, руки Ивана ощупывали ее худенькие, как у цыпленка, бедра. "Сестричка" хихикала, щекотала лоб Ивана кисточкой и прикасалась к его ноздрям бежевым спонжем. На звон дверного колокольчика никто не отреагировал и Давид еще минуты три наслаждался переливами смеха и шутливыми тычками.

— Генеральная репетиция? — наконец спросил он, значительно посматривая на часы.

— Ой! — гримерша вскочила с Ваниных колен, и, собрав свои банки-склянки, выпорхнула из гримерной.

Иван вздохнул, сердце подсказывало, что племянничек заявился не просто так.

— Девка скучает, а мне тонус необходим. И чего такого? Нельзя, что ли?

— Да на здоровье! Ты мне только скажи где Тина Андреевна и можешь развлекать кого угодно.

Хоть и был Иван актером, но врать не умел. Выдавали его бегающие глазки и стыдливый румянец. Давид сразу обратил внимание на эту его особенность, подозрения закрались в первый же день пропажи Тины, и теперь он был полон решительности вытряхнуть из Дряблова всю правду.

— Сразу скажу тебе, Иван, все, в чем ты признаешься мне, останется между нами.

Давид прошелся по гримерной, и резко повернувшись к нему продолжил:

— Мой дядя в затруднительном положении, я ему помогаю, но преследую при этом немного другие цели. И до недавнего времени Тина Андреевна была моим единомышленником и другом, до тех пор, пока она не пропала...

Иван сделал попытку привстать со стула, и открыл было рот.

— Молчи, — остановил его Давид. — Я договорю. Уверен, что ты знаешь, где она и Айвазян-младший. Мне лишь надо переговорить с ней. Сейчас не отвечай. Я приду через час. Поверь, наше будущее зависит от твоего решения. Думай, Ваня.

Давид вышел из гримерной и занял наблюдательный пост, присмотренный заранее. Долго ждать не пришлось, дверь гримерки распахнулась, и Иван спешно покинул киностудию, на ходу застегивая дубленку. Давид усмехнулся и мысленно пожелал удачи дурбинским ребятам.

Ей снились туфли: вечерние, на тончайшей шпильке, босоножки, с ремешками и стразами, яркие восточные сандалии и классические черные лодочки. Выбрала шпильки. Повертела в руках, вздохнула, поставила на место. ...И взяла без примерки лодочки.

Еще не открывая глаз, она задумалась, о чем этот сон? Туфли, если ты их примеряешь — к замужеству. Сами туфли олицетворяют жениха: раз практичные и устойчивые, знать и жених надежный и твердо стоящий на ногах. Ношеные — жених уже был женат. Ну, а если не по размеру... то развалится брак. Вот и вся разгадка, и к гадалке не ходи.

Тина завозилась на постели, тесновато, привыкла к своей огромной кровати... Чья-то рука обхватила ее обнаженный живот и по-хозяйски придвинула к себе. Горячее дыхание обожгло спину, теперь рука переместилась на грудь, сжала ее, сзади послышалось сопение, и чьи-то зубы стали покусывать ее плечо.

'Гоги... Вот неуёмный', — не открывая глаз, улыбнулась девушка.

Вчера Иван отхлестал венценосного со всей пролетарской ненавистью. Снегом Георгий по собственному желанию обтирался. А куда деваться? Наручник пристегнут к Иванову запястью, а тот снежок любит, хочешь стой, хочешь обтирайся. Тинка обед приготовила, водку налила, постель Георгиеву чистым бельем застелила, и был он после трапезы вновь водворен на место заточения. Иван в город подался, дела у него там, а Тинка и пленник остались ночевать. Ночь ночевать, не век вековать. И кто у кого теперь в заложниках?

Укусы становились все настойчивей, губы вслед зацеловывали едва заметные следы. Тинка ждала, что будет дальше. Георгий повернул её и навалился сверху.

— Мм...

— Ну, наконец-то, Спящая красавица проснулась! — обрадовался пленник.

Тинка вывернулась из-под него, спрыгнула с постели, босые ноги обожгло остывшим за ночь деревянным полом. Она привстала на цыпочки, сладко потянулась, груди ее приподнялись и чуть колыхнулись.

— Тиночек, радость моя, иди ко мне...

Она с усмешкой взглянула на Георгия, глаза у того шалые, губы облизнул, будто во рту пересохло, одеяло откинул и рукою простынь поглаживает — приглашает. Подразнить? Эх, не поджимало бы времечко, вдоволь наигралась бы, замучила, да не тот сейчас расклад. Надо у принца рефлекс выработать, чтоб реагировал на Тинкино тело, как собака Павлова на миску, и скорая женитьба показалась ему единственным способом эту миску заполучить.

Присела Тина на постель, ноги замерзшие подобрала, мужчина сгреб ее с края, накинул теплое одеяло, захватил Тинкины ступни своими горячими бедрами. Страстно чаял он Тинкиных прелестей, столь умело разрекламированных на холодном полу Дрябловского загородного дома. Так и провели все утро в постели, пока не приехал Иван.

Тина выпорхнула на веранду, сделала знак Дряблову не поднимать шума, не скандалить, да Иван и не собирался. Рассказал Тине о своем разговоре с Давидом и посоветовал немедленно сниматься с якоря.

— Куда ж мы подадимся? — задумчиво произнесла Тина, не решаясь еще на встречу с Давидом. 'Ванечка — простак, можно делать ставку: Давид уже знает, где мы'.

— Может, я найду вам пристанище, только надо собираться сейчас, — заторопился Иван.

Тина задумалась, вечно скитаться по чужим домам нет резону, пора уж и честным пирком да за свадебку. Но Гоги сыроват, не готов еще, так и сорваться может авантюра... Если только... А вот... Эх, была не была! Сорвется, то не сносить головы. А если все ж выгорит?

— Ну, так как? Собраться помогу, — пообещал встревоженный Иван, Тинкины игры не казались ему такими уж безобидными, любовь она конечно любовью, но все же...

— Никуда мы Ваня не поедем, здесь останемся, пока... во всяком случае до завтра.

— Валь, ты соображаешь, что делаешь?

— Вполне, — ничуть не сомневаясь, ответила Тина.

— Ну, я поехал, — запахнул дубленку Иван. — Давиду что сказать?

— Скажи, жду его. Пусть приезжает.

Дряблов резко захлопнул дверь автомобиля, хлопок гулко отозвался в морозном воздухе, затарахтел мотор, и, выбивая из под колес блестящие на солнце снежные искры, машина выбралась на проселочную дорогу.

Глава двадцать шестая

— Кто это, твой орангутанг? — спросил Георгий строго, несмотря на то, что был гол и прикован.

'Начинается, — тоскливо подумала Тина, — опять ревность проклятая, что ж она преследует меня!'

Чередой промелькнули Бернс, Павлов, и даже Давид с Иваном... Настроение пропало, угасло, словно небо заволокло тучами, а на деле-то денек солнечный, яркий, морозный, вот бы на лыжах!

— Георгий, а ты на лыжах катаешься? — неожиданно спросила она, глядя в окно.

Солнце ярко бликовало на оконном стекле, ослепляло, пригревало.

— На лыжах? Что за вопрос? Ну, в школе катался, когда здесь еще учился, а в Лондоне... какие лыжи? Я в регби играл, причем хорошо. Зачем спрашивала про лыжи?

— Да так, вспомнилось... — вздохнула девушка.

Ей действительно вспомнилось детство, маленькие Тинкины валенки рядом с отцовскими сушатся на батарее.

— Иди сюда, вместе будем вспоминать, — он нетерпеливо барабанил пальцами по одеялу, ожидая девушку.

— Кофе сварю.

Не хотелось в постель, сердце сжала необъяснимая тревога.

'Может прав Ванечка, и надо бежать... а куда?'

Газовая горелка полыхнула синим пламенем, джезва стояла на конфорке кособоко, и Тине пришлось придерживать ее кухонной варежкой.

'Спокойно, спокойно, вот приедет Давид и выправит ситуацию, а у меня сил нет думать, и надо еще Георгия ублажать'.

По правде сказать, Тине нравилось заниматься с ним любовью, он был нежен, горяч, и еще... ее заводило то, что он был прикован наручником.

'Извращенка', — оборвала мысли Тина, кофе был готов, и она вернулась к своему любовнику.

— Тиночек, а чем ты занимаешься?

— В смысле? — она чуть не захлебнулась горячим кофе, откашлялась.

— Работаешь? Учишься?

— Хм... работаю.

— Где, кем?

— У Бернса, — Тина не смогла соврать, ведь кроме продюсерского центра, она толком ничего и не знала, — помощником, как и Давид.

Упоминание о "бывшем женихе" раздосадовало Георгия, он помрачнел, сдвинул брови и, наконец, сказал:

— Ну и каково оно в порноиндустрии?

— Нормально, как и везде. Бизнес есть бизнес, — сейчас она повторяла слова Давида, и верила им.