"Если бы я решил драться, он просто убил бы меня, — подумал Элари, сжимаясь в комок. Мучительная боль в локте, в груди, внизу живота лишила его последних остатков сил. Он едва мог дышать от неё, его тошнило. — Если бы я закричал, позвал на помощь, стал бы оправдываться, — он тоже убил бы меня".
Элари не хотелось двигаться, но он всё же сел и увидел, как, уже далеко, Яршор столкнулся с тремя воинами. Трое рослых, сильных парней видели, что тут случилось, и пошли на него, выставив короткие копья, — но Яршор даже не замедлил шага. Он на ходу вырвал копьё, направленное ему в живот, и тут же с костяным стуком ударил древком по лицам нападавших, — двое повалились, словно кегли. Третий решил обойти его сбоку. Яршор почти не глядя ткнул его древком между ног. Воин выронил оружие, упал на спину и заорал, зажимая промежность. Яршор воткнул копьё в его рот и скрылся в зарослях.
Элари тупо смотрел ему вслед. Он думал, что знает друга, — но он совсем его не знал. Яршор был воином, — прирожденным воином, лучшим, чем Иситтала или Суру, лучшим, чем все воины в этой долине. Тут ему вспомнилось одно из изречений любимой про непобедимость: "совсем неважно, хорошо ли обучен солдат. Гораздо важнее, чувствует он себя правым или нет".
Яршор был прав.
7.
Элари с трудом поднялся на ноги. У скулы уже образовалась приличная шишка, увенчанная внушительной ссадиной, рука с трудом слушалась, ребра ломило.
"У меня крепкие ребра, — думал он, ковыляя к реке. — Крепкие ребра и теплая куртка. Плевать на боль. Главное — все кости целы... и яйца тоже. Пусть я поганец и дурак, но я больше не буду блевать. Не буду".
Но он не смог сдержать обещание, — когда он наклонился над водой, то увидел в ней труп, вдоль и поперек рассеченный глубокими ударами меча.
8.
Элари добрался домой уже вечером. В Садах царило нечто вроде паники, и он без труда смог выяснить причину, — возле ядерного хранилища собралась целая толпа. Земля на его вершине была разрыта и в ярком свете прожекторов рабочие долбили бетон. Заинтригованный юноша протолкался поближе. Цепь солдат у ограды никого не подпускала, но на месте внешних ворот зиял широкий пролом, окаймленный завитками обгоревшей проволоки. В главные ворота уткнулся тяжелый грузовик с разбитой кабиной. Возле него стояли Иситтала и Суру, командуя долбившими крышу рабочими. Элари закричал, чтобы привлечь их внимание, и ещё через минуту они стояли там уже втроем.
— Что с тобой? — спросила Иситтала. — Подрался?
Юноша смутился. Он знал, что внушительный синяк на скуле совсем его не украшал.
— Да. С Яршором. На его глазах трое подростков-файа убили парня. Человека. Потом он убил их. Потом... Потом мы дрались и он избил меня. Потом он побил ещё трех воинов и ушел. А что было здесь?
— Я знаю, что было, не знала, что там был и ты. Потом он пришел сюда, — она показала на грузовик. В её голосе не было отчаяния или ярости, она говорила спокойно, но Элари ощутил искусно скрытую растерянность Иситталы... и понял, как любит её. — Он был вместе с этим... учителем.
— С Гердизшором?
— Да, с ним. Они угнали грузовик, — остановили его и убили водителя, — а потом поехали сразу сюда. Ворота Садов они просто вышибли. Они уже всё знали об этом месте... не знаю, откуда.
На Элари она даже не взглянула и он ощутил гордость за любимую. Ей хватало одного взгляда, чтобы понять суть человека... впрочем, не всегда.
— Эту ограду они пробили с ходу. От короткого замыкания свет отключился во всех Садах... лишь сейчас починили. А охрана... тут была дюжина девиц. Они даже не успели ни разу выстрелить. Кинулись к машине, началась свалка, и... Трех он убил почти сразу, кинжалом, пятерых потом, когда захватил пистолет. Остальных расстрелял Гердизшор. Я до сих пор не могу понять, почему всё так получилось. Ведь это были лучшие из нас. Самые лучшие!
— Пистолет? Тут было двое парней с пистолетами...
Иситтала помолчала.
— Они бросились на помощь девчонкам, — добежали до них как раз, когда те начали отступать. И даже не успели поднять оружие. Те расстреляли бы этих двоих из луков — если бы не... Вышла страшная драка — двое против двоих... хотя вряд ли учителя можно принимать в расчет. Младшего охранника они убили сразу, старший умер... недавно. Они пытали его...
— Но зачем? Ведь он всё равно не мог открыть им ворота! Код знаешь только ты, Суру, Иккин, и...
— Они не знали. Таранили их машиной, — итог ты видишь. Не знаю, как они додумались до... Хотя это очень просто, — если не можешь открыть дверь, испорти замок, чтобы и хозяин её тоже не открыл.
— И нельзя починить?
— Кодовая коробка стоит внутри бункера. В ней произошло замыкание. Они нарочно это устроили, пустив в цепь замка ток от освещения. Поломка вышла пустяковая, но... с той стороны. Эти ворота — четверть метра брони с двух сторон, а между ними — бетон. Взломать невозможно. Они около метра толщины, в общей сложности. У нас нет автогенных резаков, да если бы и были...
— А взрывчатка?
— У нас её нет. Можно выплавить из снарядов... но в ядерных снарядах тоже есть обычная взрывчатка, — детонатор, понимаешь? Если они сдетонируют — Лангпари станет пустыней. К тому же, тут нужен большой заряд... черт, да у нас же никто в этом не разбирается! Приходится долбить. Два метра железобетона, твердого, как кремень. Ломы его только царапают, а арматура из какой-то каленой стали — её ничем нельзя распилить. Мы очень стараемся, но если не пробьем крышу за несколько дней, то...
— Погибнем?
Иситтала пожала плечами.
— Может, и нет. Но придется надеяться лишь на свои силы. Говоря откровенно, эти двое почти не оставили нам шансов. Вот глупость — спрятали лучшее оружие туда, где сами не можем до него добраться! Впору локти грызть! Конечно, мы перепробуем всё, что можно, — если придется, будем жечь костры и поливать бетон водой, но эти решетки... их там слоев двадцать, не меньше. Придется взрывать... но всё это строилось с расчетом именно на взрывы, понимаешь? У меня предчувствие, что ничего не выйдет. Судьба отвернулась от нас, после того, что мы сделали. Конец. Точка. Всё.
— А что стало с ними? С Яршором? С Гердизшором?
— Они дрались, потом погибли... они были жестокими бойцами, — Иситтала говорила спокойно и тихо. Элари не знал, что творится в её душе... и творится ли. — К ним долго не могли подойти. Они стреляли из бункера, пока не кончились патроны. Троих наших убили, многих серьёзно ранили. Потом они заперлись внутри, но оттуда их быстро выкурили, — налили в вентиляцию бензин и подожгли. Они сразу выбежали, но пульт управления воротами, сигнальная аппаратура — всё сгорело. Дотла. Потом началась рукопашная — двое против сотни наших лучших воинов. Учитель рассек одному сонную артерию, было море кровищи... потом его убили. С Яршором дрались долго... вышло целое сражение. Все наши были в панцырях, но он двум отрубил головы, четырем — руки. Его хотели взять живым, но он не дался. Заставил себя убить. Он был великим бойцом. В свой последний час я хотела бы драться так же. Наверное, его рукой вела судьба. Теперь мы узнаем, чего стоим на самом деле. И стоит ли нам жить.
Она внимательно смотрела на него и Элари невольно склонил голову, не в силах выразить своих чувств. Она восхищала его своей сдержанностью, мужеством и твердостью духа... а кем был он? Мальчишкой, страдающим от постыдной боли в промежности. Его друг погиб, как подобает герою, — но теперь Элари ненавидел его. Он не любил Гердизшора, но теперь корил себя за то, что не поговорил с ним, когда был случай. Он столько должен был ему сказать! И ещё больше услышать. А теперь...
Теперь он совершенно запутался. Должен ли он по-прежнему во всем помогать Иситтале, или, напротив, продолжить дело Яршора, — хотя очень хотел жить? Он ничего не смог решить. Вспомнив, что Усвата осталась в его комнате, он отправился домой.
9.
Эту ночь, и следующий день, и ещё одну ночь Элари провел в своей комнате. Он не знал, что творится за её стенами, и не хотел знать. Любовь к Усвате поглотила его целиком. Он никогда не любил так прежде, и не знал, что в ней вызвало такую любовь. Она была некрасива, — большеглазая, большеротая, с неправильными чертами лица, нескладная, костлявая, очень наивная... Наверное, именно поэтому ему хотелось отдать за неё всё, что он имел, саму жизнь. Раньше Элари не знал, что способен на такой подъем чувств.
Он боялся их неистового напора, боялся не только за свою свободу, но и за свой рассудок, — но не хотел с ними бороться. Усвата была глуповатой испорченной девчонкой, — её лишили невинности в тринадцать лет, — но тридцать шесть часов с ней он запомнил на всю жизнь. Жалость, желание защитить, спасти, и, в то же время, сделать её лучше, — всё это сливалось вместе в его душе. Они подолгу говорили, и Элари с бесконечным терпением растолковывал ей то, чего она не понимала. Он любил её за всё, — за её наивность, за детское восхищение его силой, за то, как она спит в его объятиях, безмятежно улыбаясь во сне...
Непонятно почему, юноша знал, что уже никогда не сможет так любить, — так, чтобы в нем сливалось безотчетное желание защитить женщину и восхищение её наивностью, жалость и желание помочь, сделать лучше. Он ненавидел свое безволие, знал, что предал Иситталу и метался в мучительном раздвоении чувств... подсознательно радуясь, что это целиком поглощает его и отвлекает от мыслей о гибельном будущем.
Он никуда не хотел выходить, он даже решил умереть в своей комнате, решив, что когда в неё вломятся сурами, он твердой рукой пошлет вперед свою Усвату, а потом сам пойдет за нею... взяв столько вражеских жизней, сколько сможет.
Когда в дверь начали яростно стучать, он схватился за кинжал, но тут же услышал крик Суру:
— Открой, открой, или я выбью дверь!
Элари подчинился. Файа заглянул в комнату, одним взглядом окинул её, Усвату, уютно лежавшую в его постели, самого Элари, — полуголого, встрепанного, — и усмехнулся. Не презрительно, скорее понимающе, но юношу пронзил вдруг острый стыд. Другие сражались и умирали, когда он занимался... понятно чем.
— Сурами вышли к нашим укреплениям, — спокойно сказал Суру. — Мы их уничтожили, но это был лишь передовой отряд. Основные их силы подойдут через несколько дней, но у нас не будет уже ни минуты покоя. Мы стреляли в них из форта, — пока не вышли все снаряды. Они захватили пристань. Флот ушел на восток... не знаю, сколько ещё он будет в безопасности. Тебя хочет видеть Иситтала. Ты идешь?
По его глазам Элари видел, что если он скажет "нет", его друг просто повернется и уйдет... только навсегда. Любовь к Усвате и долг перед другом сошлись в его душе, паля её мучительным огнем... но стыд пылал ещё жарче — и долг победил.
10.
Иситтала ждала его у заводи, за пределами Садов. Там ничего не изменилось, — так же рушилась с плотины вода, так же ярко сияли огромные окна электростанции. Только теперь лицо любимой стало суровым.
— Сурами было больше двух тысяч, — тихо сказала она. — И вдоль берега они вели несколько кораблей с припасами. Мы сожгли и разбили их из пушек сторожевика, но у сурами тоже были орудия, трофейные. Они подбили наш корабль, мы едва успели снять экипаж, прежде чем он затонул. Потом расстреляли их батарею и лагерь из форта, истратив весь его боезапас. Теперь пулеметы, — самое сильное наше оружие, хотя патронов тоже осталось немного. Когда сурами полезли на стену, мы открыли шлюзы плотины и смыли их в море, как мусор, но вряд ли они вновь попадутся на эту уловку...
Сегодня мы не понесли потерь, но в следующий раз всё будет совершенно иначе. Хотя почти вся армия сурами погибла под Байгарой и в дороге, сюда дойдут двенадцать или пятнадцать тысяч. За ними идут ещё несколько тысяч их поселенцев, — а у нас в запасе всего несколько десятков мин и гранат. Сейчас, когда ты знаешь всё это, я спрошу — что ты намерен делать?
Элари задумался. Он знал, что пришло время выбора, — самого главного выбора в его жизни, — и ошибаться нельзя. Он не хотел умирать просто так, — правду говоря, вообще очень не хотел умирать, — а хотел совершить что-то особенное, спасти всех. Внезапно он понял, что нужно сказать. То был уже третий раз в его жизни, когда слова вылетали из его рта, — а он слышал их с удивлением.
— Я пойду в твердыню Унхорга, что в пустыне Темраук. И приведу помощь. Или погибну. Я сказал.
— Я бы назвала тебя трусом, — задумчиво ответила Иситтала, — но вижу, что ты говоришь правду... сейчас. Только никто не ходит по Великой Пустыне зимой. Ты погибнешь, не выполнив обещания, а если и дойдешь — они пошлют тебя назад, даже не выслушав.
— Я постараюсь. Даже если я приведу хоть одного воина, мой путь не будет напрасным.
— Ты их не знаешь, обитателей тайной твердыни, — не знаешь! К тому же, путь займет много дней. Может статься, что спасать будет уже некого.
— Можно будет отомстить.
— Смысл? Если у нас останется меньше пятисот женщин и хотя бы тридцати юношей — мы умрем как народ, умрем медленной смертью. А там их меньше. Я имею в виду женщин. Их там вообще не должно быть, но ночи в пустыне так долги... и скучны... — её глаза вновь приняли странное, задумчиво-мечтательное выражение.
— Я пойду, — повторил Элари. — Я должен это сделать — ради всех нас.
— Иди, — просто сказала она. — Но не один. Ты не знаешь пустыни, — если пойдешь один, то будешь мертв уже на второй день. С тобой пойдет Иккин. Он знает пустыню и знает Унхорг. И знает тебя, что тоже важно.
— Хорошо, — Элари знал, что слова тут уже не нужны.
— Вообще-то, идти надо мне, — сказала Иситтала. — Я жила в Унхорге, я знаю там всё, каждый угол... и многих парней, — она вновь усмехнулась, краем рта. — И там сейчас Атхим Ир, мой прежний любимый, — он бросил цитадель Байгары и пробился в Унхорг, потеряв половину отряда. Они не связаны клятвой и могут пойти с тобой. Я бы хотела узнать, почему Атхим не ушел из столицы сюда, — в конце концов, он мой муж. Но я не могу. Здесь я — словно камень в своде. Уйди я — и всё рухнет.
— Свод в хранилище так и не пробили?
— Нет. Углубились, но не пробили. Нужно ещё несколько дней. Мы применили снаряды по прямому назначению, и я не знаю, правильно ли это. Возможно, я убила всех нас... но прошлого не вернуть. Ладно. Хватит терять время. Пошли. Нам надо найти Суру и Иккина.
11.
Они нашли друзей в мастерских Садов, — те обсуждали производство оружия. Иккин тут же согласился пойти в пустыню и сразу заговорил о главном:
— Там нет дороги. Зимой не видна даже тропа. Из-за камней нельзя идти ни на санях, ни на лыжах, только пешком. Пойдем сегодня же. На сборы нужен... примерно час. Может, и меньше.
— Так быстро? — Элари был удивлен.
— А чего ждать? Идти можно и ночью.
Элари думал, что они выйдут завтра утром и он проведет эту ночь вместе с Усватой. Но теперь отступать было уже поздно.
Сборы и впрямь оказались недолгими. В сущности, они свелись к погрузке припасов в рюкзаки и подбору подходящей одежды. Как и говорил Иккин, через час они уже были готовы.
