Я выбираю свободу!

Угадала. Эльфы вообще не отличаются крупным телосложением, мы обычно худощавые, гибкие и жилистые, а эти... По-моему, кроме костей и кожи там не было ничего. Хотя нет, вру; было. Были горящие любопытством глаза и аккуратно вплетённые в косы тонкие красные ленточки. Потрёпанные, потёртые, кое у кого — засаленные. При виде них больно кольнуло за грудиной, но я отогнала это ощущение и сопутствующие мрачные мысли. Давно ли я сама такую носила?

Три десятка Перворождённых, восемь человек, больше половины — маги, толклись в фойе главного корпуса, с любопытством озираясь и провожая взглядами стремительно проходящих мимо сотрудников в светло-синей, зачастую затёртой до сизого цвета униформе. Установить видовую принадлежность студентов можно было разве что по ушам да по ауре, в остальном — одинаковые ходячие анатомические пособия. Особняком стоял единственный в компании менталист. Мальчик выглядел самым мелким и худощавым из всех, хотя особенно забитым или несчастным не казался, просто они все по жизни одиночки. Чёрные волосы были коротко острижены — опять же, у единственного, — а взгляд тёмно-синих, почти чёрных глаз, кажется, пронизывал насквозь. Но с ними такое сплошь и рядом, я привыкла.

Однако, как нам повезло: такой специалист, путь и недоученный, был очень кстати — их на весь город трое и всего один в свободное время помогает при госпитале.

— Здравствуйте, товарищи студенты, — с улыбкой поприветствовала я. Мне ответил нестройный хор и заинтересованные взгляды. — Давно прибыли? Староста есть?

— Я, наверное, — неуверенно отозвалась невысокая девочка с белоснежной косой, в которой алая полоска ленточки выделялась особенно ярко, и кошачьими зелёными глазами. — Танагриаль Вириталь Данат-эль, — проговорила она смущённо и даже как будто виновато, потупив взгляд. Но — проговорила, и я не удержалась от усмешки.

— Таня хорошая, — совершенно неожиданно высказалась человеческая девушка — единственная девочка среди людей и одна из троих магов — и сделала шаг вперёд, останавливаясь рядом с подругой, даже слегка загородив её плечом. Серые и неожиданно холодные для такого яркого рыжего цвета волос глаза смотрели на меня упрямо и задиристо. Рыжая была на полголовы выше и, похоже, отличалась нравом заправского сорванца.

— Да я разве спорю? — отмахнулась я и подмигнула смущённой белобрысой. — Вы не волнуйтесь, не к светлым попали, а к своим. Вы давно в горах-то сидите, что так дичитесь?

— Люди там родились, а мы в основном совсем детьми попали, — за всех ответила Танагриаль, окинув товарищей взглядом. — Там к нам привыкли, никто на масть не смотрел, но мама всё равно боялась. Там всё-таки тыл, а тут...

— А тут мы как будто за то и воевали, — фыркнув, оборвала её я. — Так что не бойся, кто-то, может, и покосится недобро, ну так идиотов везде хватает. В общем, не дёргайся, чувствуй себя как дома. И всё-таки, давно прибыли?

— Два часа как, — слегка приободрившись, отозвалась староста.

— На перекладных добирались?

— Нет, нам... транспорт выделили, — поморщилась она. Кто-то из ребят тихонько выругался себе под нос, кто-то демонстративно потёр седалище, а я опять не удержалась от ухмылки. Понятно, что им за транспорт выдали — небось, грузовик с наспех сколоченными лавками. Видимо, эвакуировали их совсем уж в глушь, железки там нет, — это для заводов прокладывали, — нормальное воздушное сообщение тоже пока отсутствует. От гор сюда трястись больше суток, на той деревянной лавке-то.

— Ладно. Давайте-ка мы с вами начнём с приятного и сначала поедим, потом прогуляемся до вашего временного пристанища, а там на месте посмотрим. Может, отложим экскурсию на завтра, вы хоть отдохнёте. Меня, кстати, можете звать Тилль.

— И всё? — растерянно уточнила староста.

— Все зовут, и вы зовите — я привыкла. Ну что, двинулись навстречу здоровому питанию и сну!

Молодёжь загомонила, утверждая, что отдохнуть они могут и после экскурсии, хотя против "поесть" никто не возражал, и я, призвав выводок будущих целителей к порядку, решительно двинулась в сторону столовой.

Причина беспокойства Танагриаль была понятна — девочка была не просто светлой, но светлой высокородной. У нас вообще очень просто определить по имени, кто и откуда взялся. Первое имя — собственное, и его окончание напрямую характеризует род: для древнего рода "ор" у мужчин, буквально означает "великий", и "аль" — у женщин, буквально "прекрасная". Второе имя даётся по матери, третье — отцовское без окончания, но с добавлением фамильного артикля. Эль — для светлых, дар — для тёмных, ир... до недавнего времени считалось пренебрежительным, такой артикль носили так называемые "дикие" — отлучённые, опальные, вышедшие из недостойных называться высоким именем родов. А дальше обычно называли имя рода, если оно было. У высокородных светлых было у всех, потому что лишаясь имени рода за какие-то прегрешения, эльф лишался и права на артикль "эль".

Имена что отца, что матери светлой мне ничего не говорили. Надо будет спросить тихонько, из какого рода она всё-таки вышла? Не то чтобы принципиально, но любопытно. Что бы она себе ни думала, но светлые среди нас тоже попадались, даже высокородные — из тех, что разделяли убеждения Валлендора и его соратников. Да что далеко ходить, Валёк и сам был светлым до мозга костей. Разве что светлым, в отличие от большинства их, в хорошем смысле этого слова: со светлой головой и светлым сердцем. Он как раз добровольно отрёкся от своего рода и имени.

Столовую студенты встретили с благоговейным восторгом, а еду — с таким видом, будто голодали всю жизнь. Да, может, и вправду голодали...

После сытного обеда, несмотря на всю браваду, детей заметно разморило. Они пытались хорохориться и упрямиться, но без прежнего энтузиазма, так что вместо экскурсии мы первым делом направились в казармы "осмотреться", там я страдальцев и оставила. При виде коек с тонкими матрацами и застиранного, но чистого постельного белья их желание немедленно приступить к учёбе заметно пошатнулось.

— Это что за табун глистов ушастых? — мрачно поинтересовался у меня на выходе из казарм дежурный бригадир. Личность вообще была колоритная — огромный пожилой угрюмый орк Кхавра Рых был дежурным по этим казармам, в которых размещался весь городской сухопутный гарнизон, ещё до войны, а с начала войны — бессменным дежурным. Тогда же ему был присвоен и чин "бригадира" — звания в нашей армии отличались от прежних, так что переименовали всех.

К войне Кхавра был не годен ввиду отсутствия правой руки и правого глаза, а здесь нашёл своё место. Своего рода городская достопримечательность. Помимо того, что он великолепно исполнял свои обязанности (ему и одной руки хватало, чтобы поддерживать на подведомственной территории дисциплину), он ещё и город знал как свои четыре пальца, и что особенно важно — старые подземелья под этим городом. Но даже не это его отличало от всех прочих, гораздо важнее была примечательная наружность и манера речи.

— Студенты, тебе разве не говорили?

— Мне сказали — тридцать восемь рыл по тумбочкам распределить, так я вон бельё по местам расставил и жизненное пространство освободил. А кто они по фамилии и роду деятельности — не доклали.

— Студенты-целители, — пояснила я, тщетно пытаясь справиться с улыбкой.

— О как! — крякнул старый орк, бросив нехороший взгляд в сторону прикрытой двери. — Грамотные все насквозь, а устава не нюхали.

— Кхавр, не обижай детей, они вон и так, как ты точно подметил, глисты, у них и без устава тяжёлое детство, — попросила я. — Может, это временная мера, и общежитие скоро восстановят...

— Да ладно, пусть лежат, если беспорядки нарушать и дисциплину хулиганить не будут, а отбиваться будут по часам, — смягчился орк. — От того общежития одна проходная и осталась, чтобы коменданта покласть.

— За это не волнуйся, они ребята дисциплинированные, — утешила я. Кхавр в ответ скептически хмыкнул, но вразвалочку потопал в каптёрку.

Однако, об одном я не подумала, когда решила уложить детей спать. Им, конечно, хорошо, они отдохнут с дороги и завтра будут чувствовать себя пристойно, но... мне-то что до вечера делать? Честно говоря, желания посетить Правительство у меня и до этого особенно не было, это скорее был зов долга и совести, а сейчас оно окончательно растворилось. По-хорошему, они прекрасно обойдутся и без меня, для решения политических вопросов я там не нужна, разберутся сами, а что до ритуала... Всё, что от меня требовалось, я подготовила уже давно, в крайнем случае — тоже без меня проведут. В любом случае, как раз до него времени ещё много.

Я засунула руки в карманы, перевалилась с пятки на носок и обратно, задумчиво озираясь по сторонам. Нащупала портсигар, оживилась было, но вспомнила, что там пусто как в городской казне и загрустила. Правда что ли зайти домой да заняться? Вроде бы, папиросная бумага у меня ещё оставалась, да и все нужные травы как раз досохли.

В общем, решено, гулять — так гулять. Накручу себе курева, устрою постирушки и завалюсь спать на пару часиков до заката и ритуала, благо — времени ещё уйма. Будет у меня хозяйственный день: и без магии, и польза для дела. Как ни прискорбно это осознавать, но Валлендор прав, мои попытки сгореть на работе никому никакой пользы не принесут, так что — надо менять стратегию.

И я решительным шагом двинулась к тому месту, которое в последнее время гордо именовала домом.

Приморский — небольшой городок. Он лежит в тесном ущелье, и ему попросту некуда разрастаться. Горы вокруг невысокие, — даже не горы, скорее, скалы — но крутые и иссечённые трещинами, за которые цепляются невысокие корявые сосенки. Много лет назад, когда эти места ещё не накрыла тень Великого Древа, здесь была крошечная рыбацкая деревушка. Потом бухта заинтересовала власть предержащих своим удобством и защищённостью от суровых северных ветров, и здесь был построен торговый порт. А где торговый — там и военный, и вскоре в воротах бухты — единственном проходе между прибрежных скал, ведущем в почти ровную круглую чашу залива — был построен укреплённый форт, прикрывший городок от угрозы с моря.

Самая большая проблема таких городов, построенных в уютных горных ложбинах, это недостаток пресной воды. Приморскому в этом вопросе очень повезло: скалы под городом изъедены пещерами, и в этих пещерах есть пресные озёра. Вода из-за известковых примесей имеет неприятный запах, даёт густой осадок, но, главное, она есть.

Когда-то — совсем недавно! — это был красивый город. На всех площадях били изумительной красоты фонтаны, белоснежные фасады зданий оттенялись густой зеленью раскидистых деревьев, на улицах звенели голоса, тарахтели туда-сюда грузовики, подобно большим бурым муравьям растаскивающие из порта контейнеры, гудели длинные товарные поезда.

Сейчас... по сравнению с картинами предыдущих лет он казался мёртвым. Впрочем, нет, я не справедлива, это во мне говорит застарелая злость и усталость. Сейчас он скорее напоминал больного, начавшего оправляться от долгой, трудной, выматывающей болезни. Пожелтевший, отощавший, но упрямо цепляющийся за жизнь. Он победил и выжил, а всё остальное уже не имело смысла. Мне ли не знать, что воля — главное условие выздоровления?

Угол, который мне выделили для проживания, можно было назвать роскошным. Во-первых, добротный дом, когда-то принадлежавший кому-то из представителей элиты, с честью выдержал бои, сохранив в целости свои стены и крышу. Во-вторых, здесь даже был водопровод, и он даже работал, и на одну уборную приходилось всего четверо жильцов, причём все — мои знакомые, целители всё из того же госпиталя.

Сейчас мало кто мог похвастаться лучшими условиями жизни. От домов в центре в большинстве остались руины, не просто непригодные для жизни — в них банально опасно заходить, остатки крыш и стен могут рухнуть от малейшего порыва ветра. Валлендор вообще живёт в собственном кабинете в Правлении, причём громким словом "кабинет" именуется комнатушка три на три метра, прежде служившая, кажется, гардеробной; а Валёк, на минуточку, наш нынешний правитель.

Впрочем, здесь не о чем сожалеть. Бытовые трудности — это мелочи, быт наладится, отстроятся дома. Поднимут старую баржу, начинённую ловушками-чарами и затопленную на входе в бухту своим телом преградившую путь флоту светлых, и оживёт порт. Восстановят покалеченную ветку железной дороги — да она уже почти ожила, стройка идёт чуть не круглые сутки.

Всё хорошо. Мы победили. Не все увидели эту победу, но так всегда и бывает, это нормально, это забудется. Нет ничего страшного и непоправимого, просто брюзжание одной старой эльфийки, уставшей не столько от мира, сколько от себя. Мы не стареем телом и лицом, а вот что при этом творится в душах — и богам неведомо.

Как гласит одна древняя мудрость, мы видим в окружающем мире лишь отражение того, что есть внутри нас. И если этот город кажется мне мёртвым, совсем не значит, что так и есть на самом деле.

Бельфенор Намиаль Маальт-эль из корней Серебряного Дуба

Смешно, но процесс уборки неожиданно оказался увлекательным. Кому скажи — не поверят, однако было в этом что-то... успокаивающее, медитативное. Было приятно наблюдать, как бездымное белое пламя облизывает стены, смахивая с них пыль, обращая в прах истлевшие от времени занавески, обломки мебели и обрывки ветоши совсем уж непонятного происхождения. Во всём этом было что-то... правильное.

Ну и, конечно, было очень приятно представить на мгновение, что в этом пламени сгорает не только мусор, но и добрая половина мира. Начиная с этого облезлого вспаханного войной города — и заканчивая тем, по чьей милости я оказался сейчас здесь. Того, кому не хватило мужества пойти до конца.

Впрочем, всё это — пустые мечты. У меня есть долг и присяга, и я исполню их до конца. А потом... По поводу этого "потом" было несколько интересных мыслей, но для них ещё не пришло время.

Порывами ветра — эта стихия после огня давалась мне легче прочих, — я вымел пепел наружу, и серебристо-белая позёмка зазмеилась по ступеням, на несколько мгновений превратив позднюю весну в позднюю осень. Поборов желание выгнать всё это на улицу, я заставил горсти праха осесть под деревьями. Говорят, это неплохое удобрение, так зачем зря пропадать добру.

Осмотревшись в доме после уборки, я со смешанным чувством удовлетворения, брезгливости и злорадства отметил, что целой мебели в здании осталось немного, а за то, что осталось, нужно было благодарить тёмных сородичей. Явно их руками с их нездоровой гномьей любовью к камню и металлу были сделаны эти столы, стулья, статуи и зеркала в тяжёлых кованых рамах. Всё остальное — мягкая мебель, шкафы, — если и существовали, то давно пришли в негодность и сгорели в белом пламени. Удовлетворение было вызвано качественно проделанной работой, брезгливость — пониманием, что раньше здесь жили тёмные, и дух их присутствия, кажется, всё ещё висел в воздухе. А вот причиной злорадства, скрасившего мне жизнь, стала очередная мысль о нашем драгоценном и вечном Владыке, которому тоже придётся ютиться в подобных условиях и спать на полу. Я-то к походной жизни привычный, а вот его изнеженная задница на холодных металлических решётках сидений стульев быстро запросит пощады. Как говорится, когда нечему радоваться, найди приятное в мелочах.