-Ну-ну, лихо...Так. Цель — шоссе шириной десять метров, ВД— двадцать, плоскость стрельбы строго перпендикулярна фронту цели, получены наблюдения ЗР: три недолета и перелет. Определить вероятность попадания!

— Девять процентов...

— Э-э-э... это как?! Тут же шкалу рассеивания чертить надо...

— Зачем? У меня воображение есть...10

— А в голове у Вас что, арифмометр?

— Никак нет. Полено, к тому же дубовое...(Намёк на 'Столик Поллена'. Прим. Переводчика)

Вершинин внимательно посмотрел на Лациса:

— Посмотрим, посмотрим...но вроде ничего, нам похоже, пойдет. Вундеркинд...

— А вот у нас на хуторе хозяин, прежде чем нас, батраков, нанимать, сначала кормил, да и смотрел, как человек ест!— довольно потирая руки, ступил в разговор скромно до этого молчавший в уголке товарищ Лацис. — Мол, если он ест быстро и аккуратно, хлебушек зря не крошит, а в горсть крошки собирает и в рот сыплет, значит, так же аккуратно и пахать будет! Так что давайте-ка я Вас сейчас сначала покормлю!

Вспомнив тюремную баланду, я с омерзением передернул плечами:

— Спасибо! У меня все есть...— и показал чекисту авоську (Плетенная сетка, которую жители Совдепии постоянно носят с собой— авось что и удастся случайно купить! Прим. Переводчика) с тормозком (непонятное слово. Прим. Переводчика), которую мне наспех собрал добрый сосед. Помятуя о том, что запас карман не трет, а жулья в тюрьме больше, чем на Сенном, я ни на секунду не выпускал её из рук.

— Да Вы не беспокойтесь, у нас кухня своя, особая...— успокоил меня Лацис, — я и сам из их котла столуюсь!

('Ну, ну— подумал я.— Знаем мы эти дела, плавали! Приходит на кухню ДПР пробу снимать, а баландер в белом колпаке уже выносит ему серебряную миску, в которой ложка стоит и свининки полфунта плавает...Тоже, из арестантского котла. Якобы...')

Однако, местная столовая даже по внешнему виду произвела на меня самое отрадное впечатление. Столы были покрыты белейшими, хрустящими от крахмала скатертями, на столешнице сверкали нержавеющей сталью приборы, и даже со столовыми ножами!11

Очень милая официантка, в кружевном фартучке поверх серого тюремного халата, изрядно укороченного, так, чтобы продемонстрировать пару стройных ножек в тоненьких фильдеперсовых чулочках, с блокнотиком в руках, нежно прощебетала:

— Добренький вечерок! Чего изволите из салатиков? Есть бускетта с помидорами и базиликом, баклажан по-пармски с ветчиной, руколла с лисичками...

— А человеческой еды у вас нет?— осторожно спросил её я.

— Ольвье есть!— презрительно фыркнула носом подавальщица.

— Вот! Оливье и несите...— распорядился Лацис.— Побольше, сразу на троих.

— Так вам что, нести целый тазик?— уточнила ехидно официантка, насмешливо блеснув золотой фиксой.— А из горячего чего будете? Остались только телячья печень по-венециански, салтимбока с картофельным пюре, домашние котлетки...

— Хватит!— взмолился Лацис. — Вот, котлетки и несите! Побольше...

— Чего побольше?— уточнила девушка.

— Всего побольше. И чаю, прямо в чайнике. И хлеба?

— Вам какого хлеба— нашего фирменного, горячего фокачо?

— Нам бы черного...Нет, надо повара менять. — с уверенностью констатировал Лацис.— Повар, знаете, у нас здесь из бывших шпионов, он до ареста в итальянском генконсульстве работал. Там и набрался всяких безобразий...Хорошо хоть, эту самую, как её... пиццу, перестал печь! А то сварганит не пойми что— пирог, не пирог?... навалит туда все, что под руку попало, и как это можно было потом кушать? Или одними макаронами душил... Паста, говорит, паста!...А то я не знаю, что такое паста. Паста— она в тюбике...Ей зубы чистят!

Пока мы смотрели вслед ушедшей на кухню официантке (а зрелище того стоило! Как же некоторые барышни умеют интенсивно кормой вертеть! Влево-вправо, влево-вправо, раз-два, раз-два!) Вершинин, задумчиво вертевший в своих тонких, аристократических пальцах вилку, несколько смущенно спросил меня:

— Э-э... а все же, извините меня, старика...но как Вам удалось мою первую задачку решить? Без логарифмической линейки, в уме?

— Да, ерунда...— смущенно ответил я. — Тангенс угла отклонения я в уме вычислил, а таблицу десятичных логарифмов я наизусть знаю...Выучил.

— Но ЗАЧЕМ Вам это было надо? — изумился старый артиллерист.

(...Зачем... Когда человека, связав 'салазками', так , что его пятки прижимаются к затылку, спускают по обледеневшей лестнице с Секирки ( Секирная гора, она же Голгофа — крутая возвышенность на Анзерском острове Соловецкого архипелага. Прим Переводчика), это — лютая смерть...Хуже неё — только когда раздетого до исподнего зэка привязывают летом на болоте, 'на комарика'. Тогда смерть приближаться будет гораздо дольше...Мало кто на болоте умирал, не сойдя предварительно с ума.

Но уморить на Соловках могли и не прибегая к таким экзотическим способам.

Например, отправив в кандей. (Карцер. Прим. Переводчика).

Всего лишь на одну ночь! Чего уж там, всего-то не струганные нары, из одежды— солдатское бязевое белье...Только вот в окне, кроме решетки, ничего нет! Летом оно бы и ничего, только вот ледяная вода под ногами плещется. Зимой эта вода замерзает.

И ты замерзнешь, если присядешь хоть на минутку! Присел, значит уснул. Значит, утром твой мерзлый труп вытянут и сложат под башню, в штабель, до весны...

Вот я и ходил из угла в угол, босиком по льду, всю ночь. От стены, покрытый потеками желтого от мочи льда, до стены, покрытой искристо сверкающей даже под тусклым светом семисвечовой лампочки изморозью. А чтобы не уснуть, учил наизусть таблицу десятичных логарифмов, которую мне вертухай в кормушку подкинул— мол, образованные без чтения скучают...)

...— Да так!— грустно ответил я Вершинину. — От скуки выучил...

— И еще вопрос.— на этот раз Вершинин смотрел на меня тяжелым, немигающим взором.— Вы у красных ... мн-э-э ... воевали?

— Да, пришлось.

— Где?

— Восточный фронт.

— Значит, встречаться в бою нам с Вами не доводилось... И слава Богу! Я-то сам у Антона Ивановича (Деникин. Прим Переводчика) был, с самого начала и до самого Новороссийска... И что же, Вы и награды от красных имеете?

— Никак нет. Оказался недостоин. Да если бы и вручили— я всё одно считал бы невозможным носить знаки отличия за участие в братоубийственной Гражданской войне...

— Ну, ведь Добровольцы орден Св. Николая нашивали, и еще Кресты за Первый Поход...

— Постойте, постойте...,— очень удивился Лацис.— Как же это, Вы сказали, 'оказался недостоин'? Вам же, Валерий Иванович, в двадцатом вручили Почетное революционное оружие, пистолет системы Браунинг номер семь, от лица РВС Республики?

— А я его потерял.

— Как же это Вы, батенька...,— довольно поцокал языком Вершинин.— А вдруг его дети бы нашли?

— Не нашли бы. Я его над омутом обронил...,— издевательски усмехнулся я.

Вершинин еще немного помолчал, пожевал сухими губами, потом спросил, чуть понизив сострадательно голос (видно было по всему, что он уже ко мне был душевно расположен):

— Вы ведь, штабс-капитан, верно, были насильно мобилизованы? М-нэ-э... Полагаю, у Вас комиссары семью в заложники взяли?

— Никак нет. Перешел к красным добровольно.

Вершинин выпрямился на стуле, сухо сказал, без всяких эмоций:

— Извольте объясниться.

— Господин...

— Подполковник.

— Слушаюсь. Господин подполковник, известен ли Вам чисто технический термин: 'смазать рельсы'?

— Это что-то...железнодорожное?

— Так точно-с. Это берутся пленные красноармейцы, человек двести-триста, и приколачиваются к шпалам...

— Как это — приколачиваются?— не понял меня Вершинин.

— Гвоздями-с. Пробитыми сквозь руки и ноги. Так, чтобы тело лежало на рельсах. Лицом вверх. Потом в рубку паровоза поднимаются господа офицеры и пускают машину. Медленно так, медленно... Чтобы люди все видели, слушали ХРУСТ и крики, осознали, что с ними делают... Кто из красноармейцев сумеет с мясом и обрывками костей вырвать конечности и выскочить из-под колес, тех потом не убивают. Смеются— мол, это их Господь спас...(Грязная коммунистическая пропаганда. Прим. Редактора)

— Вы что же, ЭТО сами видели?— брезгливо спросил меня подполковник.

— Никак нет! Я хоронил ТО, ЧТО осталось...на протяжении трехсот метров.

-Ну-ну... красные ведь тоже не отличались евангельской кротостью. В 'капусту' нас рубапи...(По словам нашего военного консультанта, кап. жандармерии Х. Ирмолайнена, 'рубить в капусту' — это присущий только диким 'rusci' зверский способ расправы. Означает он следующее. Казнимого привязывают под мышки и невысоко подвешивают над землей, так, что можно легко крутануть жертву. Русский 'kazak' берет шашку и наносит жертве легкими секущими ударами сверху вниз по бокам, спине, животу увечья, так, что пласты мяса и кожи повисают, как капустные листья. Обрубаются нос и уши, пальцы рук и ног, из надрубленного живота медленно выползают кишки...Прим. Редактора12)

— Добровольцы знали, на что шли, господин подполковник. А вот как расправлялись колчаковцы с русскими мужиками? С калеками Империалистической, стариками, детьми? Людям загоняли оглобли в задний проход, четвертовали, кастрировали, сдирали кожу...войдешь в село, а там ...Вырванные глаза, обрезанные уши, обгорелые ноги, прибитые к бревну над костром (Грязная коммунистическая пропаганда. Прим. Редактора). Как казнили женщин, я уже умолчу...

— От чего же?— ледяным голосом спросил меня Лацис. — Расскажите. Господину подполковнику будет полезно послушать...

— Извольте. Просто изнасиловать, потом отрезать груди и гениталии— это было милой шалостью! Колчаковцы любили, пригвоздив мать к стене дома, у неё, еще живой, на коленях заживо распилить её детей...Еще любили, изнасиловав девушку, вырвать ей глаза, отрубить пальцы и запихнуть всё это в глотку её жениху...А особенно любили делать это с семейной парой! При этом самый цимес, если жена беременная. Тогда можно было, аккуратно вырезав плод, скормить его на глазах мужа собакам, а то, поджарив, запихать в рот отцу, клещами разомкнув ему зубы13...(Грязная коммунистическая пропаганда. Прим. Переводчика и Редактора)

— Извините.

Побледневший Вершинин стремительно поднялся и вышел из-за стола.

Чё-то и мне котлет кушать расхотелось...— с сожалением произнес Лацис.— Но мотивы Вашего вступления в РККА мне теперь стали гораздо, гораздо понятнее!

'Финнлянди-а, Финнланди-а...

Маннергейман — линья оли вастус ангарра!

Молотофф эйсайно это кайно: Черт возьми!

Чухна альто дача мейто крайне эс томи!

Нет, Молотофф! Нет, Молотофф...'14

(В обратном переводе с ломанного тупым 'rusci' человеческого языка:

'Финляндия, Финляндия...

Ты создала неприступную линию Маннергейма!

Очень сильно расстроился Молотофф:

Проклятые финны! Они не дают на своей земле мне построить дачу!15'

Прим . переводчика.)

...Из электропатефона, произведенного дружественной Советскому Союзу фирмой 'Телефункен', доносились веселые разухабистые звуки заграничного джаз-оркестра.

На письменном столе, застеленном газетой ОГПУ 'Красный Ворон' (Шутка. Это я Михаила Булгакова 'Роковые яйца' цитирую. Уважаю Михаила Афансьевича! Помню, чтобы достать билет на 'Дни Турбиных', я перед МХАТ двое суток в очереди стоял. Наш он брат, артиллерист. (На самом деле, военный доктор. Прим. переводчика) застеленном многотиражкой 'На Страже Балтики!' Краснознаменного Балтийского Флота, лежали :

наструганный неровными шматками кусок старого, желтого, как свечка, сала, обсыпанного крупной серой солью;

наискосок взрезанная финкой с наборной рукояткой буханка Ржаного хлебушка, за семьдесят копеек;

очищенная сизая головка репчатого лука;

распотрошенная тарань, с тщательно выломанной бессовестным чекистом икрой;

две карамельки 'Раковая шейка'.

Возглавляла натюрморт вытащенная Лацисом из сейфа бутылка армянского коньяка марки 'ОС', с выдержкой тридцать лет, заложенного в дубовые бочки еще купцом Шустовым в преддверии трехсотлетия дома гражданина Романова.

Мы с чекистом мирно ужинали и беседовали о геополитике...

— Но скажите мне на милость, чем вам Финляндия-то не угодила? Нет,я — конечно, все понимаю. Мрази еще те! Как вспомнишь Выборгскую резню, когда финские 'лахтари' аккуратно расстреливали всех русских подряд, и красных, и белых...(Гнусная русская пропаганда. Прим. переводчика) Но, кроме финнов, что, у на нет больше добрых соседей? Вот, например, эстляндцы... Юденич им независимость завоевал, а они в благодарность его армию в концлагеря загнали, где господа офицеры благополучно от тифа и перемерли...(Гнусная русско-коммунистическая пропаганда. Прим. переводчика)

-И до эстляндцев доберемся, дайте нам только срок...— махнул рукой пьянеющий на глазах лифляндец Лацис.— Какая в попу разница — те чухна белоглазая , и те тоже чухна... Вот только до Нарв...ик...

— Что до Нарвы?

— Н-ну Вы же артиллерист... Какая дистанция от Белоострова16 до Нарвской заставы?

— А мне на далекую Нарвскую заставу насрать... я у самой Московской живу! А во-вторых, откуда у финнов тяжелая артиллерия?!

— У финнов тяжелой артиллерии нет. А вот у англичан — есть.

Я потер руками лицо, мгновенно трезвея:

— Что, так серьезно?

— Серьезней некуда. Хуже, чем в 1927 году17! Финны ведут себя как сопливый мальчишка, задирающий здорового мужика... причем этот мальчишка знает, что у него за плечами стоит целая кодла гопоты...

— А что, англичане так любят финнов?

— Преимущественно раком... На финнов англичанам, собственно говоря, насрать. Хотя... как сказать! Никель, марганец, двадцать целлюлозных заводов...

— А это— порох...

— Ну да! Еще и лес... Но это все ерунда. Наши эксперты полагают, что англичане подпишутся на ввод войск в Финляндию, с целью её якобы защиты от СССР и Германии, только для того, чтобы оккупировать попутно Швецию!

— А что, Швеция им так сильно нужна?

— Да нахрен бы она кому вообще сдалась! Если бы не железнорудные месторождения Кируны, если бы не шведская шарикоподшипниковая промышленность! Оккупируй англичане Швецию— и завтра же погаснут доменные печи Рура и в Германии все перестанет крутиться...

— Да на что нам фашистская Германия?! И пусть себе сливает воду!

— Да нам Германия нужна только как противовес Антанте! Не будь немцев, на нас завтра бы дружно навалились... плутократы. А пока они завязли в очень странной позиционной войне, потихоньку нас с немцами стравливая...

— А кто для нас хуже— немецкий Антикоминтерновский Пакт или англо-французский Союз?

— Для нас? Оба хуже.

Продуктивную беседу нарушил телефонный звонок.

Лацис, не вставая, потянулся к аппарату :

— Але... нет, это не квартира. Это вообще-то, тюрьма... Кто говорит?! Да, он здесь...

И, протягивая мне трубку, чекист с удивлением произнес:

— Валерий Иванович, но это, похоже ...Вас!

Недоумевая, я прижал теплый эбонит телефона к относительно здоровому левому уху (Правое ухо у меня вообще не слышит. Стоход18, контузия... Помню, на Соловках, старый военный лекарь, прижав холодную блестящую штучку к моему уху, все бормотал: 'Ох, не нравиться мне Ваша, сударь, барабанная перепонка...тем более, что её, судя по всему, там и нет!')