Восьмой медальон. Том 2

Канцлер с сомнением покачал головой:

— Вспомните, как убили сеньора Хельменфельда. Эта страшная картина до сих пор стоит у меня перед глазами. А теперь взгляните на тело сеньора Герберта...

Мессер Гумберт повернулся и указал рукой на кровать, где лежал труп несчастного герцога. В этот миг мужчина походил на преподавателя в Университете, наставляющего своих учеников.

Вдруг глаза его вылезли из орбит, в горле что-то заклокотало.

— О боги!..

— Что случилось? — спросил мессер Ансберт.

— Кинжал... Я ведь хотел извлечь из тела кинжал. А его там нет!

— Не ожжет быть! — вскричал градоначальник.

Одним прыжком он очутился возле кровати — и похолодел от страха. На том месте, где раньше виднелась рукоять кинжала, теперь зияла глубокая рана. Кровь на одежде казалась цветком, нарисованным неумелой детской ручонкой.

— Это же немыслимо... — прошептал господин Бертгард. — Невозможно...

Внезапно раздался скрежет. Сначала едва различимый, он становился всё громче и громче. Кто-то словно царапал дверь когтями. От звуков этих по лицам мужчин заструился ледяной пот, а сеньора Годелива и вовсе замерла с приоткрытым ртом. В глазах женщины застыл невыразимый ужас.

Первым в себя пришёл мессер Гумберт и, бросившись к двери, распахнул её настежь. У порога лежал окровавленный кинжал, а на стене чернели какие-то письмена, увидев которые, любой человек испытал бы отвращение — в каждой линии их, в каждом изгибе чудилось что-то грязное, скверное, гадкое.

Канцлер выглянул в коридор. Там никого не было. Тогда он наклонился, чтобы поднять кинжал. И не успел — первым оружие схватил господин Бертгард.

— Что демон побери, вы делаете?! — в гневе вскричал мессер Гумберт.

Градоначальник виновато улыбнулся, но кинжал так и не отдал. Вместо этого он начал внимательно разглядывать оружие, словно на рукояти могло быть написано имя убийцы.

— Право же, не могу взять в толк, каким умельцем нужно быть, чтобы бросить кинжал так ловко. Прямо в сердце угодить... Да ещё такой лёгкий, точно пёрышко. Рукоять большая, вся в завитушках... Разве такое оружие метнёшь через всю залу? Просто магия какая-то... Нужно будет осмотреть его повнимательнее.

Господин Бертгард спрятал кинжал за пазухой.

Канцлер задохнулся от гнева, но, заметив одобрительную усмешку на губах принца, спорить не осмелился.

— Думаю, больше здесь делать нечего, — промолвил Ланделинд. — Можно вернуться к гостям... И ради Авира, пусть кто-нибудь сотрёт со стены эту мерзость!

— Конечно, монсеньор! — кивнул мессер Ансберт. — Через минуту от неё и следа не останется.

"Как странно, — подумал господин Бертгард. — Никто даже не спросил, что здесь начертано. Неужели я один так мало смыслю в магии?"

Пока градоначальник, канцлер и Верховный жрец вели беседу у тела герцога Герберта, Энгерранд тоже не терял времени даром.

Поначалу молодой человек не сводил глаз с фаворитов короля Хильдеберта, однако те вели себя в высшей степени осторожно. Лишь однажды барон ди Эбре скрылся за расписной портьерой, однако через минуту вернулся и как ни в чём не бывало завёл беседу с другими придворными. Не ускользнула от взора Энгерранда и улыбка, которой обменялись герцог Греундский и принцесса Аньела. Такое поведение девушки казалось странным: отчего ей, и недели не прожившей в Алленоре, вздумалось вдруг выказывать Годерику свою благосклонность?

Посмотрев на графа Минстерского, молодой человек понял, что и того обеспокоил поступок принцессы: брови юноши были нахмурены, а губы плотно сжаты.

"Нужно бы поговорить с Герлуином", — решил Энгерранд, как вдруг за спиной его прозвучал знакомый голос:

— А обо мне ты, похоже, совсем забыл.

Обернувшись, молодой человек покачал головой:

— Нет, Фердинанд, не забыл. Просто не хотел привлекать лишнего внимания. На меня и так смотрят с недоверием, задаются вопросом, что за птицу притащил с собой градоначальник. Конечно, мне уже доводилось иметь дело с герцогом Греундским, графами Минстерским и Артландским, но с другими-то придворными я не знаком!.. Впрочем, раз уж ты оказался таким нетерпеливым, давай поговорим не в отеле Рево, за толстыми стенами, у которых, надеюсь, нет ушей, а прямо здесь. — Энгерранд понизил голос. — Видел, что случилось с сеньорой Годеливой?

— Конечно!

— Знаешь, отчего так встревожился Верховный жрец?

— Нет.

— Вдова камергера сама пользовалась медальоном мужа, — усмехнулся Энгерранд. — И прекрасно знала, для чего он был предназначен. Это во-первых. Во-вторых, она, похоже, неплохо изучила магию демонов. Ну и в-третьих, если уж нас из-за невинной шалости в Лотхарде чуть не лишили жизни, сеньору Годеливу следовало бы отправить на костёр...

— Мессер Ансберт не отважится на такой жестокий поступок!

— Конечно же, нет. Скорее, припугнёт злосчастную вдову Хельменфельда и вытрясет из неё всё, что только пожелает. Наверное, сейчас довольно потирает руки, радуется свалившейся внезапно удаче.

— Но как ты догадался, что сеньора Годелива сама пускала в ход тёмную магию? — спросил Фердинанд.

— Читал книгу.

— Какую?

Энгерранд скосил взгляд в сторону графа Минстерского.

— Ах, вот в чём дело, — протянул Рево. — Выходит, пока мы тряслись в сёдлах, сопровождая принца, ты и впрямь не терял времени даром.

— Благодари за щедрость владельца книги. Будь на его месте тот хитрющий маг, который за легенду о медальонах вытряс из наших кошельков все деньги, тебе пришлось бы продать все свои земли и отель Рево в придачу, чтобы просмотреть хоть несколько страничек... А теперь скажи-ка мне вот что. Как придворные относятся к фаворитам государя Хильдеберта? Ненавидят? Боятся?

Фердинанд замялся:

— Трудно сказать... Скорее, презирают.

— За что?

— Считают их глупцами. Выскочками, которые ничем не заслужили благоволения государя... Люк сходит с ума при виде хорошеньких женщин, Эрн только и думает, как бы понравиться толпе, мечтает, чтобы его встречали, словно самого государя, а Эбре... Признаться честно, не пойму, за что его так не любят...

— Хм! — почесал подбородок Энгерранд. — А ты-то презираешь Эбре?

Фердинанд в ответ передёрнул плечами:

— Сам не знаю. И ни за что не сумею понять, что в нём так нравилось государю Хильдеберту. Может, и сам король не смог бы этого объяснить.

— Занятно...— пробормотал Энгерранд. — А с Хельменфельдом Эбре ни разу не ссорился?

Рево схватился за голову:

— Ох, демон! С Эбре Хельменфельд был неразлучен, а вот с ди Эрном... — Он задохнулся от волнения. — В брата барона ди Эрн была влюблена сеньора Годелива — об этом весь двор знает!

— Её наказали?

— Нет. Хельменфельд простил жену и уговорил государя не причинять ей зла.

Энгерранд понимающе усмехнулся:

— Ну конечно! Не захотел наживать себе такого влиятельного врага, как королевский любимец. Верно поступил. Только об одном не подумал: если жена знает о магическом медальоне, она непременно разболтает обо всём любовнику.

— Значит...

— ...барон ди Эрн мог убить камергера, чтобы завладеть артефактом.

Рево прикрыл рот ладонью. Пусть молодой человек и жил при дворе много лет, он даже мысли не допускал, что один из аристократов осмелится поднять руку на другого, чтобы завладеть вещицей пусть и ценной, но всё же, как думалось Фердинанду, не идущей ни в какое сравнение с человеческой жизнью. Разве нельзя заплатить сотню-другую денариев какому-нибудь магу? Тот вмиг состряпал бы полдесятка артефактов!

— Не печалься, — попробовал утешить друга Энгерранд. — Это ведь лишь мои догадки. Я пытаюсь понять, зачем злодей поднял руку на барона Хельменфельда и не он ли убил заодно и герцога Эстерского. Согласись, найдётся очень мало людей, способных бросить вызов столь могущественным сеньорам, поэтому есть все основания считать, что записи в книгах жизней барона и герцога оборвались по вине одного и того же человека... Понимаю, ты глядишь на Эрна и думаешь: "Как такой дурачок мог убить стольких людей?" Твоя правда, он совсем не похож на головореза. Но, во-первых, мы всё же не в каком-нибудь захолустье, а при дворе, и здесь, уверен, многие нежные ручки — и женские ничуть не меньше мужских — выпачканы в крови. И если даже сам сеньор сидит дома и попивает вино, кто поручится, что один из врагов его в это время не корчится в предсмертной судороге? Почему бы барону не шепнуть пару слов королям кинжала и шпаги, чтобы те немного размялись? Кто же откажет себе в удовольствии засадить клинок в тушу жирного придворного да ещё и получить за это награду?.. Во-вторых, если сам Эрн и не замышлял злодейства, язык его может быть куда острее меча. Сеньора Годелива сболтнула лишнего любовнику, тот — братцу, братец рассказал обо всём какому-нибудь знакомому, ну а знакомый быстро смекнул: если я убью Хельменфельда, тупоголовые ищейки, пронюхав, что у камергера был медальон, решат, будто сеньора Годелива вместе с любовником — да, пожалуй, и с самим Эрном в придачу — пожелала завладеть драгоценным артефактом. Несчастных тащат в темницу, подвешивают к потолку, жгут калёным железом, ломают рёбра — и "злодеи" сознаются в своих преступлениях. "Убийцы" найдены — двор счастлив. А тот, кого следовало отправить на эшафот, жив-живёхонек. Разгуливает на свободе и придумывает новые козни. Так-то!

После краткой паузы молодой человек продолжил иным тоном:

— По правде говоря, мне жаль господина Бертгарда. Ведь сам же сунулся в пасть к демону ночи! Мечтает побыстрее найти злодея, доказать всем, как он умён, но из-за спешки своей допустит столько ошибок, что прослывёт глупцом.

— А по-твоему, лучше сидеть сложа руки? — возразил Фердинанд.

— Да. Разумнее ничего не предпринимать, чем совершать одну глупость за другой и увязать всё сильнее в липкой паутине, которую соткал злодей. Сейчас убийца затаится — не станет же он крошить придворных направо и налево. Пусть успокоится, решит, что никакая опасность не грозит, ошалеет от безнаказанности, отбросит всякую осторожность — и допустит ошибку... А что происходит сейчас? Господин Бертгард уже стал играть по правилам негодяя, когда взялся допрашивать сеньору Годеливу. А вдруг она так перепугается, что возьмёт на себя вину? Ты хочешь, чтобы невинного человека казнили?

— Нет, — выдавил Рево.

— Тогда давай помолимся Аллонету, чтобы он вразумил господина Бертгарда.

Энгерранд поднял взор к потолку и беззвучно зашевелил губами.

Между тем, герцог Греундский, заметив, что друзья о чём-то беседуют, осторожно приблизился к ним и стал прислушиваться, о чём идёт речь. Однако напрасно он бесшумно скользил по зале, кружил вокруг молодых людей, словно акула вокруг корабля. Энгерранд говорил так тихо, что Годерик не сумел разобрать ни слова.

Потеряв терпение, герцог подошёл к Энгерранду и, пожевав губами, произнёс:

— До чего же сумасбродны светлые духи, которым велено составлять книги судеб! Совсем недавно вас, метр Энгерранд, допрашивали канцлер и Верховный жрец, градоначальник держал в темнице, а государь подозревал в убийстве камергера. Зато теперь вы являетесь к принцу, словно к себе домой, дерзко смотрите на важных сеньоров, на которых прежде не смели поднять глаз, и, наверное, даже полагаете, будто получили право карать и миловать.

Энгерранд невольно улыбнулся:

— Отчего вы так решили, сеньор Годерик? Неужели я веду себя столь дерзко?

— Ещё бы! Я наблюдаю за вами с того мгновения, когда вы вошли в залу вместе с градоначальником, поэтому знаю, о чём говорю.

— Простите мне мою дерзость...

— Мне-то что! — передёрнул плечами герцог. — Просто будьте готовы к тому, что не всякий при дворе окажет вам почёт и уважение. Здесь и господина Бертгарда не жалуют, что уж тогда говорить о его прислужнике?.. А ты, Фердинанд, расскажи приятелю, как надлежит вести себя в разговорах с аристократами. Если он и дальше будет столь дерзок, получит шпагу в брюхо.

— Ого! — воскликнул Энгерранд. — Я ведь могу решить, что мне угрожают.

— Думайте что хотите!

— Но тогда, если со мной случится несчастье, виновным сочтут вас.

— Невелика беда!

— А разве того, кто нападёт на служителя закона, не ждёт суровая кара? Помнится, простолюдина за такое казнят, а знатному сеньору отрубают руку... — Энгерранд многозначительно посмотрел на герцога, затем с усмешкой добавил: — Да и, в сущности, все эти придворные, которые жмутся друг к другу, будто овцы, не выглядят слишком уж грозно.

— Не делайте поспешных выводов.

— Я всегда доверяю первому впечатлению.

— Напрасно.

— Чутьё никогда меня не подводило.

— Рано или поздно вы ошибётесь.

— А вы, я вижу, пытаетесь напугать меня.

— Вовсе нет.

— И кого из придворных мне следует бояться больше остальных? — спросил Энгерранд.

— Вы должны опасаться каждого, — ответил Годерик. — Понимаете? Лишь так вы сумеете сохранить голову на плечах.

Разговор этот, который казался Энгерранду всё более занимательным, был прерван возвращением градоначальника и остальных участников сцены, о которой мы уже рассказывали читателям несколькими страницами ранее.

— Вот и ваш покровитель явился, — состроил кислую мину герцог. — Лучше бы вам не связываться с этим болваном, но вы ведь никогда не послушаетесь доброго совета...

И он отошёл подальше, словно не желая стоять рядом с господином Бертгардом. Тот, впрочем, не стал надолго задерживаться в зале: поклонившись принцу, небрежным жестом подозвал к себе Энгерранда и произнёс:

— Нам здесь больше нечего делать. Можно уходить.

Молодой человек ободряюще улыбнулся Фердинанду, а затем поспешил вслед за своим "покровителем".

Глава 6

Градоначальник был слишком возбуждён, чтобы хранить молчание, поэтому через несколько минут Энгерранд знал всё, о чём мы поведали читателям в предыдущей главе. Господин Бертгард даже вознамерился прямо на улице показать кинжал, который отвоевал у канцлера, но вовремя одумался.

Впрочем, молодого человека рассказ спутника скорее огорчил, нежели обрадовал: слишком непоследовательно градоначальник вёл себя во время допроса, слишком невнимателен был.

"Поверить Верховному жрецу! — думал Энгерранд. — Какая глупость! Убийца превратится в демона иллюзий? А кто сказал, что он воспользуется обоими медальонами? Нужно было схватить мессера Ансберта за мантию и трясти до тех пор, пока он не выложил бы всё, что знает. И сеньора Годелива ещё о многом могла бы рассказать".

Когда же господин Бертгард рассказал об исчезновении кинжала и о событиях, которые за этим последовали, терпению молодого человека пришёл конец.

— И вы не выяснили у Верховного жреца, что означают слова на стене? — спросил Энгерранд.

Градоначальник хитро сощурился.

— Сомневаюсь, что мессер Ансберт ответил бы на мой вопрос, да и канцлеру не доверяю, поэтому и решил ничего не говорить им. Пусть думают, будто я не придал надписи особого значения. Но память-то у меня превосходная, и я, едва вернусь во Дворец правосудия, перепишу символы, которые увидел, на листок пергамента, а после обращусь за помощью к какому-нибудь знатоку, который всё мне разъяснит.