Драгонвик

Оно представляло собой какую-то тарабарщину. На робкий вопрос Миранды официант ответил, что это по-французски. Тем не менее, она схватила меню и повторила про себя диковинные слова.

— Gidot d'1agheau roti, — бормотала Миранда, проговаривая каждую букву. — Интересно, что это? Tournedos de volaille. Compote de fruitis dlases.

Она с довольным видом смотрела то на одно, то на другое блюдо, неосмотрительно пробуя каждое.

— Как вкусно! И какое все разное!

Эфраим оттолкнул свою тарелку и вытащил из корзины колбаски Абигайль.

— Омерзительная мешанина, если хочешь знать мое мнение! Вкус здоровой пищи только портится от всех этих соусов и подливок. Даже не знаешь, что ешь. Не трогай! — неожиданно заорал он, когда Миранда опустила ложечку в восхитительное на вид блюдо из замороженных фруктов. — Там спирт. Я чувствую его запах.

Фрукты и правда были пропитаны ромом. Миранда отложила ложку.

— Но, папочка, — тоскливо попросила Миранда, — оно так красиво выглядит. Можно я хоть попробую? Всего один кусочек, от этого я же не опьянею, а?

— Миранда! — потрясенно воскликнул Эфраим. — Ты бы и ликер стала пить только потому, что это красиво?

— Нет, папа. Прости меня. Я не подумала.

— Дитя, дитя, — проговорил Эфраим с некоторым сожалением в голосе. — Сколько грехов ты можешь совершить из-за недомыслия. Ты должна бороться со своими соблазнами, как Иаков боролся с искусителем. Ну, ладно. У меня кое-что есть для тебя.

Он потянулся к корзине и вытащил оттуда маленькую Библию в кожаном переплете.

— Может случиться, что тебе будет затруднительно брать Библию у Ван Ринов. И я хочу, чтоб ты имела свою, изучай ее каждый день. Я подчеркнул для тебя некоторые места.

— О, спасибо! — растроганно воскликнула Миранда. За исключением броши с розой из волос (да и то это была идея Абигайль), Библия была первым подарком, который она получила от отца. На форзаце Эфраим написал:

"Миранде Уэллс от ее отца, июнь 1844".

— А теперь прочитай мне девяностый псалом, — приказал он.

— Сейчас?! — с несчастным видом запротестовала Миранда. Ей так хотелось выглянуть в окно, выходящее на улицу, еще раз оглядеть роскошную спальню, сорвать со злосчастной шляпки глупые розы и, возможно, сделать что-нибудь с косынкой. Может, ее стоит как-нибудь подвернуть, чтобы сделать менее заметной? Да и вообще, полдень в роскошной гостиной первоклассного отеля казался не самым подходящим временем для чтения Библии.

Но для Эфраима не существовало неподходящего времени для чтения Святого писания, и он решил, что сейчас это необходимо Миранде в качестве некоторого противоядия против разрушительного влияния, которое он ощущал вокруг.

— Теперь, — непреклонно заявил он, — я хочу услышать, как ты читаешь.

Он выпрямился на стуле, сложил свои большие жилистые руки и стал ждать.

Когда Миранда дошла до десятого стиха, он перебил ее и размеренным голосом повторил прочитанное:

— ..."Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему". Я молюсь, чтобы так и было, Миранда, в твоей новой жизни.

Ну и ну, изумленно думала она. Да какое же зло может свалиться на меня в доме богатого джентльмена на Гудзоне? Папа поднимает слишком много шума вокруг этого, он... он... Она не могла подобрать слова. Должно быть, лучше всего здесь подошло бы слово "несовременен". Миранда и не заметила, что впервые в жизни позволила себе сознательно критиковать отца. Она закончила псалом и вскочила раньше, чем Эфраим позволил ей идти.

— Папа, я должна привести себя в порядок, пока не подъехал мистер Ван Рин, — и она слова убежала в свою комнату.

К пяти часам Миранда сделала все возможное, чтобы хоть как-то исправить свой туалет. Кружевная косынка была подвернута так, чтобы создать впечатление воротника. Розы со шляпки были убраны, и Миранда, распустив свои тугие косы цвета меда, оставила впереди только два локона, забрав остальные волосы назад, и возблагодарила Бога за то, что они вьются у нее от природы.

А мистер Ван Рин все не появлялся.

— Я думаю, — начал Эфраим, неодобрительно взглянув на кудри дочери, — что нам лучше спуститься вниз и спросить того масляного нахала за стойкой, не знает ли он, когда прибывает его богачество.

Народу в холле было еще больше, чем раньше, а гул разговоров, смеха и постоянного шелеста тафты, показался Миранде ревом. Воздух заполнился табачным дымом, запахом роз, вербены и помады для волос.

Они направились к стойке, наполовину оккупированной только что прибывавшей семьей из Филадельфии: мама в черном атласе, юная дочь в пестрой шали и зеленой шелковой шляпке и папа — огромный и напыщенный, который громко спорил с клерком об условиях оплаты.

— Извините, — начал было Эфраим, вытянув шею над крепкой спиной главы семьи, отделявшей его от клерка, когда по наводненному людьми холлу пронесся нестройный шепот. У двери возникла суматоха.

Миранда, почувствовав возрастающий интерес к происходящему, повернулась вместе со всеми.

В дверь вошел высокий мужчина, и даже первый беглый взгляд против света вызвал у Миранды ощущение небрежного величия и почти королевской отчужденности этого человека.

Кто бы это мог быть, гадала она, и вдруг услышала рядом с собой шепот:

— Знаешь, это сам Николас Ван Рин!

Холл мгновенно заполнился громким шепотом, новость быстро перелетала от одного человека к другому. Миранда сосчитала, что имя Ван Рина повторили не менее двадцати раз.

Семья из Филадельфии перестала громко спорить, потому что клерк выбежал из-за стойки и помчался приветствовать новоприбывшего.

— Это патрун* Ван Рин, — важно повторила своей дочери мать из Филадельфии. — Он живет в большом имении вверх по Гудзону, словно настоящий английский граф. Не пойму, что он делает в этом отеле, говорят, он такой гордый и высокомерный.

* Владелец поместья в штатах Нью-Йорка и Нью-Джерси, имеющий феодальные привилегии.

— О мамочка! — сдавленно взвизгнула девушка и уставилась на вошедшего. — Но он такой красивый!

Это правда, думала Миранда, сбитая с толку неожиданным поворотом событий и отчаянно стараясь привести в порядок мысли.

Следуя за подобострастно улыбающимся клерком и сохраняя полнейшее равнодушие к смятению вокруг, Ван Рин направился прямо к Миранде и Эфраиму и протянул руку в сердечном приветствии.

— Рад вас видеть, кузина Миранда и мистер Уэллс. Пройдемте в мою гостиную, там я смогу как следует поприветствовать вас, здесь слишком много народа, — и на его смуглом лице, казавшемся до этого несколько угрюмым, появилась чарующая улыбка.

Когда Миранда стала робко отвечать ему, ее охватило неожиданное возбуждение.

Пока они шли по холлу в номер Николаса, девушка украдкой рассматривала его из-под опущенных ресниц. Он был высоким, примерно шести футов роста, и очень стройным. Его светло-коричневые брюки крепились бретелями к ботинкам Веллингтона; коричневую куртку и дорогую накидку он носил с непринужденным изяществом человека, который покупает только самое лучшее, одевается при помощи слуг, а затем более не думает об одежде. Его волосы, черные как смоль, были очень густыми и слегка завивались, в петлице он носил очень маленькую красную розу. Позднее Миранда узнала, что цветок в петлице является частью его самого.

Что же до лица, то оно до такой степени походило на описание героев любимых романов Миранды, что она пришла в ужас. Она видела полный красиво очерченный рот, орлиный нос со слегка подрагивающими ноздрями, высокий благородный лоб, суровые черные брови. Во всем облике Ван Рина имелось лишь одно несоответствие: у всех без исключения героев романов глаза были черные, большие и горящие страстным огнем. Глаза Николаса большими не были, и к тому же они были голубого цвета — свидетельство его голландского происхождения. Они были того особого чисто светло-голубого цвета, который поражал и в то же время чем-то не соответствовал лицу, которое иначе вполне могло бы принадлежать испанскому гранду.

Когда они уселись в гостиной, оказавшейся намного больше и роскошнее их собственной, Николас сказал:

— Прошу прощения, что меня не было здесь, чтобы встретить вас, но моя "Ласточка" только что вошла в док. Надеюсь, вам было удобно.

— Конечно, мистер Ван Рин! — воскликнула Миранда, охваченная такой благодарностью, что даже перебила отца. — Все замечательно!

Николас, заметив слабый провинциализм в ее интонациях, повернулся и быстро взглянул на девушку. Это был мимолетный взгляд, но он ничего не упустил. Грация высокой стройной фигуры, заметная даже в этой нелепой одежде, нежное лицо, в котором угадывалась истинная красота, удлиненные глаза цвета орешника, сияющие чистотой, но при этом взволнованные и откровенно восхищенные им. В ней чувствовалась порода, с удовлетворением подумал он. Слава Фортуне, в ней нет ничего от неуклюжей фермерской девчонки.

После того, как он отправил приглашение, у него появились некоторые сомнения. Чужим людям было непросто попасть в Драгонвик, и, не смотря на их родство, бывшее единственной причиной его согласия на требование жены найти компаньонку их шестилетней дочери, он бы вежливо отослал Миранду назад в Гринвич, если бы только счел ее не подходящей для своего дома.

— А вы гораздо моложе, чем я предполагал, — неожиданно воскликнул Эфраим. Он внимательно изучал Николаса и его выводы, хотя они и строились на тех же основаниях, что и у Миранды, были совершенно противоположны выводам дочери.

Николас засмеялся.

— Мне тридцать один год.

— Но вы не выглядите на свои годы, — с сомнением произнес Эфраим. У этого типа масленый взгляд, который может вскружить голову глупой девчонке, и уж, конечно, в нем не чувствовался добропорядочный солидный семейный человек. Правильно ли будет отпускать с ним девицу в путешествие, которое продлится целый день? И что это была за глупость позволить женщинам уговорить его, думал Эфраим с растущим раздражением.

Это раздражение, равно как и его причины, были очевидны для Николаса, который легко читал чужие мысли, если только давал себе такой труд. Мнение других людей было ему совершенно безразлично, тем более мнение фермера из Новой Англии, но этот человек был его гостем и отцом его приглашенной родственницы. К тому же ему казалось забавным очаровать человека старых убеждений, чтобы тот, поверив ему, забыл о своих сомнениях. Поэтому он нарочно завел разговор о Джоанне, своей жене, и их маленькой Кэтрин, отмечая при этом удовольствие, которое они получат от присутствия в их доме Миранды.

Потом он подыграл Эфраиму, спросив его мнение по некоторым вопросам политики и выслушал его ответы с выражением явного интереса.

Поговорив немного о политике, Эфраим перешел к своей излюбленной теме — соблюдения религиозных обрядов, чего он ожидает от Миранды. Его главной целью было получить обещание, что она обязательно станет их придерживаться. Николас был все так же любезен, хотя, по правде говоря, вовсе не собирался брать на себя никаких обязательств. Так как Эфраим представить себе не мог, что на свете может существовать уважаемая семья, которая не молится утром и вечером и не посещает церковь два раза за воскресенье, самое большое препятствие к утреннему отъезду Миранды так и осталось нераскрытым.

Николас, придерживающийся философии гедонистов, был убежденным атеистом, и если бы Эфраим только узнал об этом, он ужаснулся бы больше, чем если бы встретил прокаженного. Но ничего этого он, к счастью, не знал и к вечеру, когда они закончили ужинать, он в конце концов счел этого Ван Рина довольно приятным и достаточно серьезным молодым человеком.

Они не сошлись во мнениях лишь один раз. Говоря о предстоящих выборах. Николас небрежно заметил:

— Мои фермеры, конечно, будут голосовать за Ван Бурена, если только выдвижение не получит этот неизвестный Полк. А при таком раскладе событий я решу, как им будет лучше голосовать.

Эфраима судорожно передернулся.

— Ваши фермеры! Что вы хотите этим сказать?

— Мои фермеры-арендаторы на моих землях, — спокойно ответил Николас. — У меня их около двухсот.

— А разве они не владеют своей землей? — нахмурился Эфраим.

Миранда, которая тихо сидела в уголке и на которую мужчины во время своей долгой беседы, совершенно не интересной для нее, не обращали никакого внимания, отвернулась от окна. Она была заворожена спускавшимися на Нью-Йорк сумерками и мириадами огней, светящимися из окон домов. Она заметила, как Николас приподнял бровь, и выражение досады появилось на его лице.

— Разумеется, они не владеют землей, — сказал он. — Она принадлежит мне, как до меня принадлежала моему отцу, и так из поколения в поколение до Корнелиуса Ван Рина, первого патруна, получившего этот титул в 1630 году. Арендаторы платят очень маленькую ренту, мы же за это очень многое для них делаем.

— Сколько же у вас земли? — настойчиво спрашивал Эфраим.

— Несколько тысяч акров. Но мои владения не столь велики, как у Ренсселиров или Ливингстонов.

— А разве фермеры, если захотят, не могут выкупить землю, на которой работают? — Эфраим все еще размышлял над этой проблемой.

— Нет, — резко ответил Ван Рин, и Миранда увидела то, что до сих пор не заметил ее отец; за вежливостью Николаса явно скрывалось недовольство. Она только не понимала, чем оно вызвано. Все эти разговоры о земле и арендаторах были для нее пустым звуком. Она и не подозревала, что Николас, который предпочел бы вообще не затрагивать эту тему, последнее время стал свидетелем волнений среди арендаторов.

Он отказывался верить, что столь нравящаяся ему феодальная система, обеспечивавшая его и его предков на протяжении двухсот лет, может оказаться под угрозой. Он обращался со своими фермерами почти с отеческой заботой, строил им школы, церкви и мосты, покупал им новые машины, устраивал праздники, улаживал разногласия. А в ответ он ждал благодарности, как это всегда было раньше, а еще того, что они поделятся с ним результатом своего труда.

— Я бы предпочел владеть полуакром самой каменистой земли и быть свободным, — неожиданно заявил Эфраим, — чем работать на кого-то другого даже на самой богатой ферме.

— Весьма глупо, — резко ответил Николас, но тут же одернул себя. — Осмелюсь заметить, что мы просто недостаточно понимаем друг друга. Должно быть, вам скучно слушать об этом, — добавил он, обращаясь к Миранде.

— Я не очень поняла ваш разговор, — призналась девушка. — Но мне очень понравилось глядеть в окно. Парк со всеми этими огнями и фонтанами кажется очень красивым и каким-то прохладным. Что это за большое здание, мистер Ван Рин? — указала она рукой. — И вот то?

— Не нужно называть меня мистером Ван Рином, Миранда, зовите меня кузеном Николасом, — улыбаясь, сказал он. Он стоял рядом с ней, и пока они вместе смотрели на Бродвей, ее неожиданно охватило чувство восхитительной легкости. — Это Сити-Холл, — ответил он на ее вопрос. — А то здание через улицу — театр.