— Я думаю, что именно в момент этой клинической смерти и происходит обмен. Душа человека одного мира вселяется в другую оболочку, занимает эту другую оболочку — тело определенного человека другого мира. Все Ваше поведение после попадания в госпиталь, не говоря даже о Вашем чудесном выздоровлении полностью объясняется этой моей теорией.

Он сел в кресло, наклонился ко мне и молвил:

— Так вот, я и спрашиваю, как там, Александр, там, откуда Вы? — помолчал некоторое время и продолжил, — это уникальный случай... Ваши души, того, человека другого мира и молодого князя, по всей видимости, слились, взаимно дополнили друг друга. Вы полностью адекватны, в рассудке Вашем нет причин сомневаться, с Вами можно вести серьезный разговор. Это уникальный шанс для науки, — с жаром продолжил профессор, — выслушать рассказ очевидца, непосредственного участника всего процесса, рассказ не малограмотного обывателя, а человека, отдающего себе отчет о чрезвычайной важности происходящего...Прежде всего для науки, для всего человечества, — чуть ли не захлебываясь, напирал на меня ученый, — я уверен, Вы понимаете всю важность этого. Во всяком случае, все Ваше поведение после ранения, а мы, не скрою, наблюдали за Вами, говорит о Вашем благоразумии и ответственности.

Я молчал. Машинально, не задумываясь, одним махом опрокинул в себя коньяк, бокал с которым до этого вертел в руках. Профессор тоже замолчал, пристально, и с какой то надеждой глядя на меня. Пауза затянулась.

— Не знаю, что и сказать Вам, Владимир Михайлович, — нарушил я молчание, — то, что Вы поведали мне, мягко сказать, весьма впечатляет. Не знаю, не знаю, Ваше превосходительство...

— Корнет, — перебил Бехтерев, — признаю, в начале беседы я не правильно повел себя, признаю свою ошибку. Но поверь, я старался ..., желал ..., все это во благо науки ..., ты должен осознавать, как важно все это!

Я то осознаю, но боже ж мой, вся чуйка так и вопит об опасности, недопустимости подаваться на провокацию профессора. А то, что это еще один акт спектакля, устроенного Бехтеревым, не приходится сомневался.

Так, что мы имеем? Они знают, знают а о чем то еще и догадываются, это ясно. Принимаем как данность. Тогда что они хотят, подтверждения? И зачем им это, это же не суд, когда требуется доказательство? Вопрос! Допустим, я подтверждаю мою "иномирность". Вернее, не это, в этом никто не сомневается, тем более после признания Борису Андреевичу. Бехтерев настаивает на признании именно осознанности перемещения. Вот оно! Им нужны "послезнания"! Отсюда и попытки гипноза, и столь настоятельные просьбы открыться. А оно мне надо? Что это дает мне? И чем грозит? Ну не хочу, не желаю быть Касандрой! После разговора с Герарди все для себя вроде решил. Во всяком случае, на данном этапе. А значит что, будем подождать, как говорил мой командир? Да, пока так и действуем, открыться я всегда успею!

— Владимир Михайлович, — выдерживая паузу, начинаю я, — я ошеломлен! То, что Вы сказали, это невероятно! Но это многое объясняет. Я сам чувствую всю ненормальность происходящего, — "заливаюсь" соловьем, Станиславский отдыхает, — после ранения, после того, как очнулся в госпитале, я, право, не знаю, что происходит. Эти знания, доселе неведанные мне, навыки. Откуда все это? Не знаю! Вот и сейчас, ну не знаю, почему я так отреагировал на Вашу попытку получить информацию изнутри меня. Это происходит помимо меня. Я и вправду не знаю, откуда ... Вы очень помогли мне. Могу заверить Вас, что осознавая всю важность всего этого, всего того, что произошло, готов ответить на все вопросы, которые возникнут у Вас, — с жаром воскликнул я. И уже чуть устало и задумчиво, — мне надо разобраться в себе, Владимир Михайлович, для меня все это так неожиданно ...

Бехтерев как то весь сник, сдулся, запал его куда то пропал. Видно он до последнего надеялся найти со мной общий язык.

— Ну что же, корнет, отрадно, что Вы понимаете это! Надеюсь, Вы не откажите еще побеседовать со мной, когда разберетесь в себе?

— Несомненно, Ваше превосходительство!

— Ну тогда не смею Вас задерживать, корнет. Думаю, мы скоро увидимся.

— Честь имею, Ваше превосходительство!

* * *

— Ну, и еще раз здравствуйте, Борис Андреевич, — приветствовал полковника профессор Бехтерев, — прошу Вас ...

Как и было обговорено заранее в ходе предварительной беседы, полковник Герарди к концу дня нанес повторный визит исправляющему обязанности начальника Императорской Военно-медицинской академии генерал-майору медицинской службы Бехтереву Владимиру Михайловичу. Дабы в спокойной, так сказать обстановке, без посторонних, обсудить 'феномен' в лице молодого князя Белогорьева. Или того, кем этот 'феномен' на самом деле является. Как говорится, подвести итоги и сверить позиции. Ну и конечно, определить дальнейшие шаги в работе с этим самым 'феноменом'. Надо сказать, что заботы, которые навалились на собеседников к концу дня, а день уже клонился к вечеру, изрядно повлияли на их настроения. Для Бориса Андреевича это пустое хождение по кабинетам должностных лиц Штаба Отдельного корпуса, различные согласования и обсуждения, так называемые 'серьезные разговоры' с начальством, впрочем, по существу, не несущие никакой смысловой нагрузки, но неизбежно возникающие при посещении кабинетов власть предержащих бюрократов, а их хватает даже в такой весьма специфической организации. А попробуй только не посети какой кабинет — это ж страшно подумать, что получится! Как же, подчиненный, хоть даже и номинально, был рядом и проигнорировал? Это что же, уже и на начальство плевать вздумал? Вопиющие безобразие! С далеко идущими последствиями, между прочим!

Для Владимира Михайловича же это рутина хозяйственных и административных вопросов обеспечения жизнедеятельности академии, которые необходимо решать исправляющему обязанности ее начальника, коим генерал-майор Бехтерев с недавних пор и являлся, хотя и категорически отказывался штатно занять эту должность.

Но здесь встретились профессионалы, поэтому настроения и усталость не могли влиять на совместную работу этих, без громких слов, выдающихся людей. К тому же они давно знали друг друга, поэтому обходились без чинов, обращаясь друг к другу по имени — отчеству.

— Благодарю, Владимир Михайлович, прошу извинить за задержку, — проходя к креслу и непроизвольно потирая виски, проговорил полковник, — посещения начальства не всегда удается распланировать по временным рамкам.

— Как я Вас понимаю, Борис Андреевич, — жестом руки приглашая собеседника располагаться в кресле, посетовал профессор, — все эти выбивание разрешений, резолюций, согласований! Воистину, эта бюрократия погубит нас! — и уже другим тоном, — тогда может чаю, или может чего покрепче ...?

— Не стоит беспокоиться, Владимир Михайлович, благодарю Вас ...

— И все же рискну предложить, тут мне по случаю Бадмаев Петр Александрович (1851-1920г.г.врач тибетской медицины,крестник императора Александра III; лечил членов семьи Николая II и Григория Распутина) коробочку презентовал. Ручаюсь, Вы такого и не пробовали, называется 'белым' (вид чая, подвергающийся слабой ферментации (окислению).По классификации по степени ферментации стоит на втором месте после зелёного, примерно 5-7 % ферментации). Уверяю, такого Вы и у Высоцкого (Вульф Янкелевич Высоцкий, купец 1-й гильдии, основатель одной из ведущих чаеторговых фирм в России 'В. Высоцкий и КR', контролировал в это время до 35% чайного рынка,имел в Петербурге несколько 'элитных' чайных высшего разряда. Видный идеолог и пропагандист сионизма в России) непробовали.

Выглянув из кабинета и отдав распоряжения, он так же расположился в кресле. Буквально через пару минут женщина средних лет, судя по форменному белому фартуку — прислуга, внесла и поставила на стол поднос с большим, стакана на 3-4, довольно таки необычным, глиняным заварочным чайником, двумя чайным парами, кувшинчик с молоком, (как же, на Руси, и чай без молока!) и блюдечко с колотым сахаром. После того, как она, разлив напиток по чашкам, вышла из кабинета, разговор продолжился.

— Ну что Вам сказать, Борис Андреевич, — задумчиво молвил профессор, — весьма интересная личность, этот Ваш молодой князь, весьма ... Полковник вопросительно приподнял брови, ожидая продолжения.

— Да, это именно молодой Белогорьев, хотя я и не особо знал его раньше, — продолжил профессор, — но это несомненно он. И в то же время это и другая личность. Пока не знаю, как объяснить это, в записях моего покойного наставника (профессор Балинский Иван Михайлович) не встречается подобный феномен. Без всякого сомнения, здесь я наблюдаю отнюдь не замену личности, и даже, подозреваю, не просто слияние личности молодого князя и, скажем так, неизвестного, — профессор сделал паузу, о чем-то задумавшись, — а взаимное дополнение, что ли, обогащение знаниями, мыслями, навыками, качествами, наконец, двух отдельных личностей. Бехтерев встал и стал прохаживаться по кабинету, жестом показав собеседнику, чтобы он продолжал сидеть.

— Да, бесспорно, в этом теле уживаются, мирно сосуществуют две отдельные личности. И как я понял, вполне себе мирно сосуществуют, не вступая в конфликт друг с другом.

хотел что-то спросить профессора, но тот опередил его

— Поразительно, но в нашем архиве я не встречал подобного. Дело в том, что до сих пор бытовало мнение, что при 'вселении', личность — agresseur (лат.), будучи более сильной и исходя из того, что исходный пациент в это время находится в 'пограничном' состоянии, следовательно, ослаблен, в том числе и духовно, мягко сказать, подавляла изначальную. Если по какой либо причине это не удавалось, то рассудок несчастного, назовем его матрицей, или что более близко, просто сосудом, оболочкой, не выдерживает конфликта двух этих ипостасей. Происходит так называемый эмоциональный взрыв и срабатывает своего рода предохранитель, и по-простому говоря, мозг отключается, — профессор попал в свою стихию, энергично вышагивая по кабинету и отчаянно жестикулируя при этом, будто читал лекцию в аудитории, — В народе это называется помутнением рассудка. Здесь же, я ни на сколько не сомневаюсь, в теле молодого князя каким то непостижимом образом уживаются две личности, а именно самого князя и неизвестного пока нам, назовем его аноним (греч.безымянный, не назвавший себя). И уживаются, как мы видим, вполне себе мирно. В рассудке же князя сомневаться не приходится.

— Владимир Михайлович, прошу прощения, — видя, что профессор явно все больше и больше скатывается в научную сторону при рассмотрении проблемы и стремясь вернуться к практической стороне вопроса, — уверяю Вас, все это весьма занимательно, — сделал он небольшую паузу, — но пока меня интересует один, сугубо практический вопрос. А именно, кто он, этот аноним, как Вы сказали, что нам от него ждать, насколько опасен он для общества.

— Ну, Вы, батенька и вопросы задаете! — усмехнулся профессор, — все как всегда, все сразу и немедленно ответ!

Он еще раз прошелся к окну и обратно, присел в кресло и взял в руку чашку с чаем. Беседа на некоторое время прервалась, — а теперь, давайте поговорим серьезно, полковник! — пристально посмотрел на своего собеседника. И это был взгляд уже не просто несколько чудаковатого ученого мужа, а генерала, пусть даже и от науки, но человека, ощущающего за собой право принимать решения и давать указания.

— Я понимаю Вашу озабоченность, господин полковник, — как то устало, после небольшой паузы начал Бехтерев, — то, что Вы рассказали мне, да и своих источников у меня хватает, говорит о том, что этот аноним, в своем мире, или времени, чего там, ну, ни суть, — опять ненадолго замолчал, сделав глоток из чашки, — по меньшей мере, хорошо знаком был с различными способами лишения жизни себе подобных.Без всякого сомнения. это связано с его профессиональной деятельностью, навыки эти умением любителя назвать трудно.

— Так я и говорю, ...— вскинулся Герарди, — так Вы узнали, он рассказал Вам ... ?

— Нет, Борис Андреевич, — отставив чашку, проговорил профессор, — ничего я не узнал.

Опять поднявшись, стал вышагивать по кабинету. Повторил:

— Ничего я не узнал, ничего!

— Но как же ...?

— А вот так, полковник, вот так! Не знаю, кто он, не знаю, откуда он. Рано еще, не следует нам давить. Не следует, если конечно мы хотим с ним работать ... Герарди аж привстал от возбуждения, или возмущения, не знаю, чего здесь было больше

— Но, Ваше превосходительство, Владимир Михайлович, ...

— Успокойтесь, Борис Андреевич, успокойтесь! Я понимаю Вашу озабоченность, но и Вы поймите меня! Это уникальный случай, уникальный, — профессор опять завелся, — мы не можем не воспользоваться этой возможностью .... Это ж какие перспективы, какие возможности ...! Поразительно! Две вполне самостоятельные личности спокойно уживаются ... Да, я не сомневаюсь в этом ... — казалось, что профессор разговаривает сам с собой, — и как там, откуда он! Да и откуда? Из будущего, или это иной какой мир? Как же интересно ... !

И тут он опять обратил внимание на своего собеседника:

— Могу Вам со всей ответственностью сказать, Борис Андреевич! Полностью уверен в этом, скажу больше, я настаиваю, господин полковник! Он должен стать нашим союзником! Да, нашим! Это значит и моим, как ученого, и Вашим, как представителем органов, определяющих безопасность Империи. А сейчас, бесспорно, он и является Вашим союзником.

Он вплотную подошёл к полковнику и продолжил

— Так что же Вам еще надо? Работайте с ним, применяйте те навыки, что имеет он, пользуйтесь его знаниями, а знает он не мало, сами видите! Если сами не будете делать из него врага, он и не будет им. А пользу Империи и именно Вашему ведомству он может принести немалую.

Герарди молчал, ожидая продолжения. Бехтерев же отошел к окну, стал что то высматривать сквозь стекло. Через несколько мгновений продолжил ...

— Ну не мог я давить на него, не мог! Специфические приемы мои он раскусил с ходу, это оказалось просто для него. И тут же закрылся, прям будто ощетинился весь. Не рискнул я продолжать ... Давить дальше — нет, нельзя, испортим все. Мягче тут надо, тоньше ...!Будем дальше работать! Надеюсь, он станет союзником и мне.

Помолчал немного и обращаясь как будто сам к себе

— Но какие возможности, какие возможности, боже ж ты мой!

* * *

Всю дорогу до Царскосельского (Витебского) вокзала полковник Герарди то напряжённо хмурился, то замирал и откидывался на спинку пролетки, то мерно покачиваясь в такт движению, погружался в раздумья, не замечая ничего вокруг. Буквально на автомате прошел в здание вокзала, совершенно машинально приобрел билеты, у мальчика — разносчика купил несколько газет, хотя и не собирался читать их. Сидя в вагоне и смотря в окно на проплывающий мимо пейзаж, перебирал в памяти разговор с профессором Бехтеревым.

Владимир Михайлович человек, несомненно, авторитетный, и его мнение, несомненно, будет учтено при любых раскладах, но вся ответственность за дальнейшее развитие событий лежать будет именно на нем, начальнике Дворцовой полиции и руководителе специального отдела департамента Министерства Внутренних Дел. И это очень беспокоило полковника.