Словно акулий плавник из воды, показываются ее настоящие мысли. Выныривают краешками из-под темноты льда, пробегают, и я могу из разглядеть. Они яркие, словно всполохи. Видимо, обратная сторона такого вот состояния. Можно давить в себе эмоции, но то, что прорвется, будет намного ярче обычного. Сильней, искренней.

Так что ты думала о своей хозяйке, Сиана? Ну-ка, покажи мне?

Хозяйку она ненавидела. И не только она. Не одна она это задумала...

Бедная девушка, которую из милости взяли в компаньонки, гоняли по всякой ерунде, шпыняли и давили. Она должна была испытывать благодарность? Но за что? Если бы ей все дали просто так, тогда еще возможно, и то, люди — твари неблагодарные, я это точно говорю, как маг разума. А тут ей приходилось отрабатывать каждый медяк. Неудивительно, что она возненавидела свою хозяйку. Но просто так не решилась бы ее убить, если бы не помогли. Не подтолкнули.

Здесь и сейчас мне все ясно, и я смотрю на господина барона печальными глазами.

— Достопочтенный Вирон, я могу заверить, что никто из присутствующих не причастен к отравлению вашей матери, — аура девицы вспыхивает розовыми искрами счастья, и я жестоко растаптываю ее мечты. — Это сделала компаньонка, Сиана Вебрен. Она подлила яд.

Дальше начинается... переполох в павлиннике. Для курятника здесь слишком роскошно.

Визжат дамы, ругаются мужчины, бросается выдирать мне волосы означенная компаньонка, и я уворачиваюсь. Драться тут еще с убийцами, вот не хватало. Она пролетает мимо, спотыкается о подставленную ногу, и падает на ковер, где ее и придавливают, и вяжут дюжие лакеи, которых позвал дядюшка барона. Умный мужчина, хоть и выглядит ужасно.

Минут через десять все успокаивается, и королевский постельничий смотрит на меня с признательностью.

— Спасибо, госпожа Истар.

Я огорченно развожу руками.

— Простите меня... вы рано благодарите.

— Вот как?

— Почему?

— Потому что сама по себе она ничего не получает. Только лишается всего, — я действительно огорчаюсь. Я принесу в этот дом еще одно горе, но выбора нет.

Мужчины переглядываются. И быстро соображают.

— Сообщник? — коротко спрашивает барон.

Я почти с сочувствием оглядываю барона. Бедняга. Хоть и цапля... цапель? Как это о мужчине можно сказать? Аист? Мне становится его просто жалко.

— Барон, могу я поговорить с вашим сыном?

— Почему нет? Вы считаете...

Произнести эти слова он не может. Не хочет.

Я качаю головой.

— Я пока не знаю. Дайте мне с ним поговорить.

Мужчины мрачнеют. Но вина компаньонки почти доказана. Им остается только поверить мне и подождать.

Сын вскоре появляется в кабинете, к сожалению, не один. Его сопровождает госпожа баронесса.

— Лидия, — приподнимается господин барон.

— Это мой сын, — ледяным тоном отвечает дама.

Барон только вздыхает.

— Что ж... Госпожа Истар, прошу вас.

Я пользуюсь разрешением, и принимаюсь расспрашивать молодого человека, прямо в присутствии его матери. Грубо, в лоб. Ему по самоконтролю далеко до подельницы, он уже нервничает, я же вижу... Как вы относились к бабушке? Как вы относитесь к ее компаньонке? Давно ли вы стали любовниками? Вас видели вместе на симпатичном постоялом дворе...

Барон, понимая, к чему идет дело, поднимает руку.

— Шайна, прошу вас...

Я на миг задерживаю вопрос.

— Лидия, ты все еще хочешь это слышать?

— Это мой сын, — горько поджимает губы баронесса. — Если он на такое способен... сын?

Юноша качает головой, но бегающие глаза уже не могут никого обмануть. Загнанные в угол крысы выглядят так жалко...

— Шайна...

Барон уже махнул рукой на правила приличия, и я вновь атакую.

Что именно вы покупали в лавке травницы? Да, той самой, старой Ильмы? Вас и там видели!

Никто его, конечно, не видел, но мысли у парня все наружу.

Бабка старая, деньги большие, компаньонку он пригрел, чтобы та ему о всех бабкиных планах доносила. А когда узнал, чтостарухаа намерена деньги из семьи увести, считай, его сестре, да второй внучке приданое дать, тогда и решил ее притравить.

Компаньонке тоже достается.

Собака — ее рук дело. Она яд в молоко подливала, баронесса собаку любила, поила из одной чашки с собой. Собаке-то меньше надо... старуха не дурой была. Умной, злой... поняла, что ее травят, а кто — не знала. Всех подозревала, всех стереглась, и не помогло.

Яд купил мужчина. Яд подлила женщина.

Кто виноват?

Я вздыхаю, кладу бумагу на стол, смотрю на печальных аистов.

— Господа?

И барон, и его дядя выглядят так, словно я их поленом по голове отоварила. Баронесса плачет. Вряд ли о свекрови, скорее, о себе. Она понимает, что сейчас бабка, завтра отец или мать... кто грань преступил раз, тот и на второй не задумается. Тяжко такое о близких-то узнавать, и тяжко, и гадко...

Молодой человек не дергается. Понимает, что уже поздно, слово сказано. Отравить родную бабку... это — не гадко. Это хуже.

Барон трет лицо руками.

— Шайна... я сейчас прикажу, чтобы их обоих закрыли где... вы сейчас в стражу?

Я медленно опускаю голову.

Я знаю, что задумал барон. И... я дам ему это время.

* * *

Чтобы дойти до работы, переписать два документа набело, и попасть на прием к господину Каллену, мне понадобилось около двух часов.

Начальник проглядел их, и аж подскочил.

— Т-ты...

— Я все написала, как мне сказали, — похлопала я глазками.

— А негодяи где?

— Под замком сидят, господи барон обещал их страже передать, как только та явится.

— Сейчас пошлю, — чуть успокоился господин Каллен. — Ну, Шайна...

Я развела руками.

Нукай, не нукай, а телегу не повезу. Но именно эту работу я могу сделать. И лучше твоих ребят, которые десять лет пробегали. Нечестно? Пользуюсь своим преимуществом? А что тут честного? Кто-то мужчина, кто-то женщина. Кто-то маг, а кто-то не маг. Для меня моя магия, как дыхание, что ж теперь — и не дышать? Небось, мужчины не считают зазорным, что они сильнее?

Вечером господин Каллен сильно ругался.

Компаньонку ему отдали. А у внучка оказался при себе яд, тот самый. Он и решил его выпить. Знал, что не помилуют. Яд оказался хорошим, качественным, так что досталось начальнику только тело. Увы...

Дом в трауре, впрочем, там его по баронессе и не носили особо, а вот сейчас все в черном. Все в грусти и печали, а я в это дело лезть не собираюсь. Хотя подозрения есть и у меня, и у господина Каллена, но мы молчим и будем помалкивать дальше.

Иногда так правильно.

И если кто не в курсе, за доказанное убийство родного человека, в Алетаре вешают. Поднявший руку на близкую родню здесь считается хуже бешеного пса. Оправданием могут послужить лишь серьезные смягчающие обстоятельства, но здесь таких точно нет. Просто кто-то — жадная гнусная мразь.

Я получаю похвалу от начальства и два дня отдыха.

* * *

Через два дня господин Каллен выкладывает передо мной новую папку.

На этот раз совсем простое дело, не убийство, ничего...

Пропала брошь. Пропала она у жены купца, и брошь-то не так, чтобы дорогая, но как память о матери она бесценна. Женщина умоляет найти, муж заплатил денег... о последнем мне господин Каллен не говорил, но зато думал.

А процент не предложил, нехороший человек. Попробовать его раскачать на премию?

Нет, не стоит. Я и так новичок, если еще начну демонстрировать знания, которых у меня быть не должно, лучше не будет.

И я отправляюсь в дом купца.

Там дым коромыслом. Купчиха, дородная дама лет сорока, действительно искренне горюет о потерянной броши. Ей мать передала, сказала, от бабки, от прабабки, дочери передашь, а она... дура безмозглая... не уберегла, проворонила, клювом прощелкала...

Начинаю осторожно расспрашивать, и выуживаю из ее мыслей картинку броши.

Я, конечно, не ювелир. Но подозреваю, что крупный аметист, хоть и в золоте, много стоить не будет. Особенно у скупщика.

Чем хороша память человеческая, человек может и не помнить о своих поступках. Осознанно — не помнить. К примеру, ты приходишь домой, внимаешь перчатки, кладешь их в ящик комода. А потом начинаешь искать НА комоде. Ты ведь их не убирал... ты этого не помнишь.

А руки сделали. И с тобой не посоветовались.

Да, и такое бывает.

Но купчиха ничего с брошью не делала, это точно. Лежала брошка вместе с остальными драгоценностями, она ее и не носила, так, чтобы часто, перебирала вместе с другими побрякушками.

Я начинаю расспрашивать мужа, детей, слуг, служанок, вообще всех, кто бывал в доме... но никто не брал! Никому эта брошь не была нужна, ни даром, ни с доплатой, ни по вертикали...

Никто не приходил? Из посторонних? Гости, друзья, компаньоны?

Нет, и не приходил.

Тогда... остается только искать.

Купчиха моим вердиктом недовольна, недоволен и господин Каллен, но я могу лишь развести руками.

Вот не крали ее — и все тут!

На второй день от нынешнего купчиха прибегает сама. И сильно извиняется.

Как оказалось, брошь действительно все это время оставалась дома. Ее взяла поиграть внучка. Кукле на платье.

Девочка мелкая, она и не понимала, в чем дело.

Бабушка играет, почему ей нельзя? Вот и взяла, и прикрепила, а служанка потом, когда поняла, что ищут... они даже вначале и внимания-то не обратили, брошь-то старая, золото тусклое...

Господин Каллен опять доволен, а мне пора забирать брата из лечебницы.

* * *

Корс уже выздоровел окончательно, и вовсю помогает лекарям. Сортирует травы, благо, и он, и я их с детства знаем, в лесу жили. Выносит судна, моет их... работа привычная.

И — удача.

Я застаю у него госпожу Ветану с сыном.

— Ваша светлость, — кланяюсь я.

— Рада видеть вас, госпожа Истар.

Герцогиня спокойна и приветлива. Она не лжет. Она действительно хорошо ко мне относится, она рада, что спасли Корса, а потому заслуживает искренней благодарности и приязни.

— Ваша светлость, примите, не побрезгуйте? Вам, и вашему сыну.

Я знаю, что парень не сын ей, а племянник. Это неважно. И не говорили мне об этом. Два свертка достать из сумки несложно.

— Ахх! Какая прелесть! Томми, ты погляди! Это нечто восхитительное!

Герцогиня искренне восхищается.

Она черноволосая, с серыми глазами, и для нее я расшиваю комплект. Кошелек, перчатки, пояс.

Черная кожа, серебристый морозный узор на окне, зимней ночью...

Для ее сына языки огня. Также перчатки, ремень, кошелек. Кожа тоже черная, но смотрится это совсем иначе.

У герцогини комплект изящный, небольшого размера, у ее сына чуть погрубее, но все равно, ничего подобного в Алетаре не делают.

Мой подарок нравится, я это чувствую, и пару секунд жмурюсь от удовольствия. Просто поток тепла идет от этих двоих... от магов чувства — сильнее?

Забавно.

— Это вы сами расшивали, Шайна? Какое чудо!

— Да, ваша светлость. Сама.

— Потрясающе... — я почти вижу, как ее светлость вспыхивает неким озарением, словно только что ей в голову пришла интересная идея. — Шайна, скажите, а перевязь вы расшить сможете? Вот, так же. Пояс, перевязь, перчатки?

— Могу, — улыбаюсь я. — А еще можно отвороты у сапог и куртку, к примеру. Или плащ.

Герцогиня улыбнулась, глядя на сына.

— Куртку — обязательно. Знаете что, приезжайте к нам... через три дня? Я пришлю карету. Вечером приедете, посидим, посмотрим, что хотят заказать мужчины, и я определюсь, что я хочу. Вы берете заказы?

— Беру. Только не обещаю, что быстро выполню. На это время нужно, а у меня еще работа есть.

— Сколько получится. время еще есть, а заплачу я по-честному, не обижу, — махнула рукой герцогиня.

— Я вам уже за Корса обязана.

— А это уже моя работа.

Герцогиня смеется, и я понимаю, что она совсем молодая, наверное, младше мамы.

Мама....

Грусть полосует резко, остро, словно ножом по сердцу. Что-то с ними? Где она? Где отец? Когда они нас найдут?

Я стараюсь не показать вида, но герцогиня что-то замечает. Не спрашивает, смотрит вопросительно. Я уже знаю, здесь так принято. Не расспрашивай, не лезь в душу. Если у человека проблемы — он сам расскажет, сам попросит помочь. Тогда и поможешь.

А чтобы ходить и жаловаться, ходить и ныть... такого не бывает. А если и случается, народ это молчаливо не одобряет.

Так что я честь по чести забираю Корса из лечебницы, прощаюсь с герцогиней, и мы отправляемся домой. И вечером у нас с братом разгорается скандал. Причем по удивительному поводу — брату не нравится моя работа. Ну интересный вопрос! А слепнуть над вышивкой — лучше? Сопля!

Но наскакивает Корс, как взрослый.

И с ума я сошла, и опасно это, и ни к чему такое женщине, грязное это дело...

— Ты с ума сошла?!

— Корс, ты чего распетушился?

— Моя сестра работает расследователем! Бегает, людей... людей...

— Что — людей? — медовым тоном интересуюсь я. — Расспрашиваю? А когда тебе надо было, так смолчал? Думаешь, другим легче в этой жизни, или приятнее, или у тебя беды, а у них так, прогулки под солнышком? Вот уж не так!

— Шань, это же опасно!

— Чего тут опасного? Вот, стражникам опасно, а я при чем?

— А ты сама сказала — и ноги расследователю переломали.

— Вышиваю я руками, болтаю языком. Есть проблемы?

— Шанька!!! — взвился Корс.

Кто бы знал, каких мне усилий стоило не прочитать его мысли! Но я себе обещала. Должны быть какие-то границы.

— Еще раз спрашиваю — ты чего раскипятился? Нам гражданство Алетара позарез нужно, три года отработаю, и получу его. Хорошо, если нас завтра родители найдут...

— А если.... Шань, а если не найдут?

Голос Корса дрогнул, изломался.... Как же ему страшно. Как жутко, от осознания своего одиночества в этом мире. Понятно, он за меня боится, мы друг у друга одни. Здесь и сейчас мы одни против всего мира.

Я обняла братика за плечи, прижала к себе, погладила по волосам.

— Не бойся, мелкий. Я еще всех переживу.

Мелкий хлюпнул носом и прижался ко мне покрепче.

— Мне страшно, Шань. Мне так страшно...

Этой ночью мы спали в одной кровати. И я шептала брату, что работать надо. Расследователи работают на короля, а он о своих людях заботится. А если чем отличусь, так и король меня заметит, и награду можно будет попросить. И родителей постепенно найдем, если Корона поможет. Это у нас сил нет, а у короля Раденора — есть. Мы справимся, обязательно справимся.

* * *

Следующее задание.

Кто-то ворует. Семья у кожевника большая, сам, четверо сыновей, да жены, да их дети, а вот поди ж ты, завелась паршивая овца.

Неясно кто, но ясно, что свой. Слуг два раза меняли, а все бесполезно, продолжается потрава. То выручки в шкатулке недосчитаются, то вилок серебряных меньше окажется, то подсвечник пропадет. И ведь по-умному шкодит, берет не много, а ровно столько, чтобы не попасться на месте.

Кожевник скрипнул зубами, понял, что не выследит вора, да и пришел к господину Каллену.

Я оказалась третьей из расследователей, которых послали на это дело. А то ж!