Брел он почти до полудня — и, наверное, путь его прокладывал сам светлый Эмиал, поскольку впереди показался крошечный оазис, редкое место жизни в мертвой Пустоши. Два десятка кустов с горьковатыми, но съедобными ягодами. Наверное, глубоко под камнями, можно было найти и воду — но копать было нечем, да и сил недоставало. Зато ягоды утолили жажду и, чуть-чуть, голод. Жаль, что мало их было, тех ягод. Съев всё, что удалось найти, мальчик побрел дальше — к этому времени солнце уже стало клониться к закату. Следовало поискать убежище...
Подходящее место он нашел часа через три — некогда это, вне сомнений, была башня мага. Говорили, что во времена до Разлома многие из магов любили селиться в таких вот строениях, высоких, изящных... Увы, время не пощадило здание, рухнули верхние этажи, провалились крыши у немногочисленных пристроек. Но часть башни уцелела, там можно было укрыться, и паренек, чуть клацая зубами от страха, медленно подошел к чёрному провалу, в незапамятные времена перекрытому дверью. От двери осталась лишь бронзовые петли да несколько высохших на солнце до каменного состояния досок. Здесь явно никого не было, но мальчик отчаянно трусил — мало ли, вдруг призрак бывшего владельца этого места до сих пор бродит по запущенным комнатам.
Может, призрак здесь имелся, может, и нет, а вот останки человека (хозяина или гостя, кто его разберёт) обнаружились почти сразу. По иронии судьбы, жизнь этого человека закончилась точно так же, как и жизнь волка, утащившего мальчишку из каравана. Правда, о хищнике мальчик не помнил и спроси его сейчас, кто покрыл его тело ранами и синяками — вряд ли ребёнок смог бы объяснить это. Он уже не помнил и об оазисе, только во рту ещё чувствовалась горечь ягод.
Да... смерть человека, некогда заползшего в башню, не была легкой. У скелета, прикрытого истлевшими обрывками кожаной одежды, отсутствовала нога. Видать, не удалось бедолаге миновать встречи с камнем-пламенем... или провалился ногой в ловушку подземного глота, мерзкой твари, способной месяцами сохранять неподвижность — и мгновенно сомкнуть челюсти, как только что-то попадёт в вечно раскрытую пасть. А может, человек выиграл схватку с обсидиановым волком — если можно это назвать победой. При жизни он вряд ли был беззащитен — рядом со скелетом лежала тяжёлая сабля, дорогая, с эфесом, усыпанным мелкими синими камнями. Ну, то есть, наверное дорогая — мальчишка не отличил бы сапфир от обычного стекла. И вряд ли смог бы понять, что сабля эта — не легкое, с хищным изгибом, оружие воинов Кинтары. Скорее — абордажный кортик, выкованный для богатого заказчика, чтобы и оружием служил, и статус владельца демонстрировал. Такими кортиками, только попроще, умело владели пираты с Южного Креста, а вот Белые рыцари или, скажем, гуранские солдаты подобными клинками брезговали.
Но и не только дорогой саблей богат был при жизни человек, окончивший свои дни в разрушенной башне. Среди останков нашлось и другое добро — пяток перстней с цветными камнями, серьга с крупной жемчужиной, золотая фибула, видимо, служившая застежкой давно сгинувшего прахом плаща. Паренек собрал драгоценности, запихал в пояс — пригодятся. И саблю взял — какой же парень, пусть и тронувшийся умишком, пройдет мимо оружия.
А ещё в башне нашлась вода. Самая настоящая — пусть тухлая и вонючая, но её можно было пить. Видать, владелец башни был большим мастером магии, ибо созданная им (или за его деньги) умывальня всё ещё давала воду. Морщась от неприятного запаха, мальчик выпил несколько глотков — сразу стало легче. Он устроился тут же, возле опустевшей умывальни, куда по каплям теперь набиралась новая порция воды, и закрыл глаза.
Новый день встретил его шумом дождя. Над Пустошью бушевала гроза — и с небес на землю лился величайший дар богов — вода, чистая, свежая. Паренек, выскочив из башни и скинув с себя заскорузлую от крови одежку, смеялся, глотал капли на лету и немного попрыгал по лужам... раны уже почти не болели, горячий воздух Пустоши легко убивает — но легко и исцеляет, это уж как боги пожелают. Натягивая промокшее тряпье, с удивлением обнаружил завернутые в пояс кольца — откуда они взялись?
Затем, как это часто бывает, проливной дождь в считанные минуты сменился жгучим солнцем, и паренек, движимый неистребимым детским любопытством, отправился осматривать руины. Сейчас, под светом Эмиала, мысли о призраках уже не казались столь пугающими — куда больше его напугал безногий скелет, лежащий на полу в прихожей. Правда, мальчику казалось, что скелет этот он видит уже не в первый раз.
А больше в башне ничего интересного и не нашлось. Более или менее уцелела лишь одна из комнат на втором этаже — странная комната, украшенная плитами из мрамора, на которых неведомый искусный резчик изобразил замысловатые узоры. Паренек, как зачарованный, битый час стоял неподвижно, разглядывая хитрые завитки, потом долго водил по мрамору пальцами, словно стараясь на всю жизнь запомнить сплетение линий. Ему мнилось, что линии что-то хотят ему сказать, что они что-то важное означают... а может, просто непослушная память пыталась намекнуть, что некогда и ему, внуку и ученику рисовальщика, не чуждо было стремление к творчеству.
Он ушел из башни следующим утром. Ушел, унося с собою найденную в руинах стеклянную флягу, наполненную водой, да большую деревянную коробку, валявшуюся рядом со скелетом. В коробке лежала толстая книга в кожаном переплёте с блеклыми синими буквами. Взял он и саблю — но потом бросил, тяжела она оказалась. Почему-то книга показалась важнее, хотя он и не умел читать. Но так ли важно — зато в книге были рисунки, сделанные с особой тщательностью. Мальчик не понимал смысла рисунков — раньше ему никогда не доводилось видеть карт — но книга казалась ему чем-то волшебным и очень, очень важным.
Он брел по каменистому плато, спускался в расселины... Эмиал по-прежнему хранил ребёнка — дважды ему попадались оазисы, дважды удалось набить живот невкусными ягодами. А на пятый день... считать он умел, да толку от того? Память упорно закрывала от хозяина всё, что случалось накануне. Да, на пятый день он встретил возвращающийся из Гурана караван. И старший приказчик каравана — вот же редкостной души человек — не отобрал у парнишки золотые побрякушки, взяв лишь половину — за то, что доставил малыша в благословенный Кинт Северный.
Шли годы. Мальчик превратился в юношу, затем в зрелого мужа, после — в старика. Он по-прежнему не мог вспомнить почти ничего из произошедшего днём раньше, он забывал имена и лица приходивших к нему людей. А людей было много — пальцы взрослеющего, мужающего а потом и дряхлеющего рисовальщика жили своей собственной жизнью. Только рисовал он не на пергаментных или бумажных листах, не на холсте или обструганных досках. Свои рисунки он создавал острыми иглами на живой человеческой коже. Многие посетители готовы были щедро заплатить — очень уж красивыми выходили татуировки из-под рук мастера. Но серебро и золото мало интересовало старика. Время от времени перед глазами вспыхивали странные узоры — и тогда он, словно впадая в транс, творил очередной шедевр.
Кто-то из гостей, ожидая приёма, взял стоящую на полке деревянную коробку и извлек из неё книгу в кожаном переплёте. Открыв и пробежав глазами несколько страниц, гость, сунув коробку под мышку, выбежал из дома рисовальщика, воровато озираясь. Но ему не стоило опасаться погони, обвинения в воровстве, усекновения рук (с кражами в Кинтаре было строго, городская стража не дремала). Старик не вспомнил о давней находке... только перед самой смертью память, словно ожидавшая этого мига, вдруг распахнула перед ним свои ранее запертые двери. И те, кто пришли проводить рисовальщика в чертоги Эмиала, услышали рассказ о разрушенной башне, о скелете с драгоценной саблей. И о книге с выцветшими синими буквами на обложке.
Глава первая. Ангер Блайт, неподалёку от Кинта Северного
Можете обойти все таверны Эммера, и ни в одной не увидите за стойкой молодого парня. А если увидите — поговорите с ним. И тогда, наверняка, вам доведётся услышать грустную историю о недавно почившем отце, деде, дядюшке или ином родственнике, ранее владевшем этим заведением. Ибо только этим можно объяснить появление за стойкой юного наследника.
Чтобы управлять таверной, нужен опыт. Тот самый, что приходит с годами, с тысячами лиц, промелькнувшими перед глазами... Опыт, позволяющий в доли мгновения оценить гостя и решить — то ли содрать с него двойную цену, то ли налить за счёт заведения, то ли дать незаметный сигнал вышибале, чтобы спровадил посетителя от греха подальше. К одному послать молоденькую служанку, другого не повредит и самому обслужить, а третьему в самый раз будет, чтобы миску ему принесла дородная повариха.
И поговорить — оно тоже важно. Кабатчики часто становятся поверенными разных тайн. И мелких — кто что купил, да за сколько продал. И важных, за одно упоминание которых можно лишиться и доходного места, и головы. Только настоящий, многое повидавший хозяин о важном с кем попало говорить не станет. О погоде там, о видах на урожай да о качестве пива — это сколько угодно. И о том, что молодежь нынче не та пошла, что в наши-то годы и уважения к старшим больше было, и гонор при себе держали — об этом посудачить сам Эмиал велел... или Эмнаур, буде дело в Гуранской империи происходит. А вот что полезное сообщить — не каждому, далеко не каждому.
Тарций был именно из таких, опытных. В былые времена доводилось и послужить одному из богатых купцов, и, позже, помахать мечом просто на службе самому себе. Не вполне законно, разумеется, но, как известно, законным путем хорошие деньги добыть сложно. Поймай его тогда кинтарийские стражники — не миновать петли, а повезло, удалось и шею в целости сохранить, и с изрядным наваром остаться. Кто спорит, в один момент удача вроде как отвернулась от Тарция, троих его подельников покрошили в капусту, да и сам он уже прощался с жизнью — ан нет, то лишь шутка богов была. В яму, где держали Тарция, спустился человек, поговорил с разбойником. Хорошо поговорил, по душам. Работу предложил, неплохую, если разобраться, непыльную. Уши открытыми держать, глаза... Тарций дурнем себя не считал, понял, что не только серебро ценность имеет, что и кем-то сказанные слова можно в звонкие монетки перевести, если с пониманием отнестись.
С того дня прошли годы — длинная их череда мало чем запомнилась Тарцию. Дела его шли в гору, удалось прикупить домик у дороги, открыть таверну. Уже на чёрный день изрядно серебришка накоплено, и не только серебра — полновесных золотых имперских гуров припрятано немало. И известность — тоже деньги, хоть и не звенит. Давно уж ползли по дорогам Кинтары слухи, что нигде, мол, не готовят такое пиво, как в таверне старого Тарция. Добрая слава — она дорогого стоит. Время от времени приходили посланники от того давнего знакомого, выспрашивали кое о чём — Тарций исправно передавал посетителям листки бумаги (вечерами, пыхтя от усердия, старательно записывал всё важное, что за день успевал услышать). Гости платили неплохо.
Однажды явился и сам давний знакомец — имя-то его Тарций к тому времени уже знал, как знал и то, что судьба от знакомца отвернулась. Ходили слухи, что если шепнуть в нужные уши слова о том, где обитает этот мужчина — можно огрести немалую мзду. Только Тарций не забывал о том, что человек этот не только от петли его спас — а сделал из разбойника уважаемого человека. Грех это — злом за добро заплатить. Предашь сегодня — завтра предадут тебя. Сами боги отвернутся.
Тем более, что особых услуг знакомец не требовал — лишь держать для него небольшую комнатку на втором этаже изрядно разросшейся таверны. Ну и новости кое-какие передавать. Если подумать — невелик труд... к тому же гость по-прежнему не был жаден на серебро — так почему и не помочь. И совесть чиста, и в кошеле тяжесть приятная прибавляется.
Сегодня день у Тарция не задался. Посетителей было мало, да и те, что были — так, шваль. Спрашивали самого дешёвого пива, из еды чего попроще — дохода с этого немного, возни больше, но в таверне привечали всех гостей, даже тех, у кого в кармане давно не ночевали самые мелкие медяшки. Не велик расход — сунуть голодному кружку простокваши да ломоть хлеба, не обеднеет Тарций. Зато, глядишь, помянут его добрым словом в беседе с тем же Эмиалом... или с Эмнауром. Умный человек не станет ссориться ни с одним из богов.
Хлопнула дверь, впуская в помещение клуб пыли. Уже второй день за стенами таверны гуляли ветра, заставляя редких путников искать убежища. С одной стороны, непогода гнала людей в таверну — где и поесть, и выпить, и отдохнуть можно. С другой же — только большая нужда заставит человека в такое время в путь отправиться. Если бы таверна стояла в том же Кинте Северном, доходов было бы больше, но города Тарций не любил. Здесь, у караванного тракта, куда спокойнее.
Вошедший осмотрелся, затем уверенно направился к стойке, за которой скучал Тарций. Гость особого доверия не вызывал — морда изрядного прохиндея и душегуба, одежда, хоть и недешёвая, явно с чужого плеча, бандитского вида тесак на боку... имей стражники право вешать за одну только внешность — болтаться этому мужику в петле, как пить дать.
— Ты ли будешь Терций? — хрипло поинтересовался гость, плюхаясь на скамью.
В иных тавернах только и было, что столы да лавки возле них, а здесь, по совету того давнего знакомца, особую скамью Тарций сделал — прямо рядом со своей стойкой. Для тех, кому не посидеть с чувством, с толком требуется, а так, влить в себя кружку-другую пива и пойти восвояси. Удобно, что ни говори... добрый совет оказался. Захотел гость пива — ходить никуда не надо, тут же нальет хозяин. Опять-таки, сам хозяин нальёт, сам деньги примет, да тут же бросит их в особую незаметную дырочку в деревянной столешнице (и это знакомец присоветовал, хитёр, шельма) — покатятся по жёлобу монетки, исчезнут глубоко в подполе. Случится тут какой лихой человек, вытащит нож, потребует от Тарция выручку — а где она, выручка-то? Вот, смотри, пара серебряшей да горсть меди... прости, лихой человек, не наторговал ещё.
— Я Тарций буду, с позволения доброго господина, — кабатчик изобразил самую любезную из улыбок, одновременно невидимой гостю рукой спихивая в желоб увесистый серебряный инталийский полулуч, полученный всего с полчаса назад. Где-то в подполе неслышно звякнуло... целее будет денежка, если что случится.
— Тарций, Терций — без разницы, — буркнул гость, пристально разглядывая кабатчика, словно сравнивал его внешность с давно услышанным и полузабытым описанием. — Ты тут хозяин?
— Истинно так, господин. Чего изволите? Есть хорошее пиво, ветчина, сыр. А то и куренка зажарить прикажу. Есть рыба...
— Говорят, — висельник оскалился, обнажив неожиданно крепкие белые зубы, — в доме Тарция лучшее пиво в Кинтаре, да только верить ли в это?
Кабатчик чуть заметно вздрогнул — слова, сказанные гостем, относились к тем, что надлежало внимательно слушать. И ответ держать следовало по-особому.
— Зря люди болтать не станут, — промычал он, как подобало. — Да только за лучшее пиво и медью платить не пристало.
