— Это ты брось, Конопля! Не след такие слова чекисту и коммунисту произносить, а главное, даже думать не смей! Выкинь эту дурь из головы! Нам партия доверила защиту достижений социалистической революции, а значит, мы должны выполнить поставленные перед нами задачи!

Агент первого разряда бросил скептический взгляд на своего начальника, в котором читалось: языком болтать, не мешки таскать.

— Я разве спорю. Это они говорят, а не я! — и Конопля добавил возмущения в свой голос. — Тогда я вот что еще скажу. Похоже, что есть среди нас крыса. Уж больно гладко у бандитов, получается, от нас уходить. Ты как думаешь?

— А чем подтвердить свои слова у тебя есть? Уж больно огульно говоришь!

— Нету, — недовольно буркнул чекист.

— Когда будут, тогда и говорить будем. Значит, у нас есть только Федька Оглобля, — начальник тяжело вздохнул. — Вот только показаний на него нет никаких. Или все же что-то есть?

— Ничего. Исчез, а через месяц вернулся. Сказал, что на охоту ходил, потом на хуторе у своего родственника жил. Впрочем, я уже об этом докладывал. Может, с пристрастием его допросим? Как, товарищ начальник? Молодой, зеленый, должен расколоться.

— Ага! А кто мне говорил, что у него родни четверть села?

— Это да. Так что тогда делать?

— Да не знаю я, Макар! Не знаю! Все, иди.

На следующее утро, Конопля, без стука, ворвался в кабинет начальника. Не обращая внимания на строгий взгляд, он, почти с порога, чуть ли не закричал: — Нашел, товарищ начальник, нашел!

— Дверь, Макар, закрой, а только потом докладывай.

— Есть!

— Да, садись ты, садись, — в голосе Скидка чувствовалось нетерпение. — Не тяни! Говори, что там у тебя.

— Помнишь, вчера про старовера тебе говорил? Ну, тот, который из леса вышел! — после кивка начальника, он продолжил. — Так вот. Есть он в нашей картотеке. К тому же в розыске сейчас! Около двух лет назад был осужден за нападение на отряд ЧОНа, за что получил четыре года.

— Так мало? — удивился Скидок. — Если все так, как ты говоришь, так к нему высшую меру социальной защиты должны были применить. Прямо на месте, без всякого снисхождения. Погоди, а что за статья?

Конопля быстро достал из кармана листок бумаги и зачитал:

— Вооруженное сопротивление органам власти при выполнении ими официальных обязанностей. Контра он! Каэр — одним словом!

— Контра — это хорошо. Так он сейчас в бегах?

— В бегах, Степан, как есть в бегах. Дела на него у нас нет, а архивы запрашивать, сам знаешь, муторное дело, так я решил телефонировать начальнику домзака, где он отбывал срок. Мне здорово повезло, что сумели с ним соединить, к тому же он оказался свой, надежный товарищ. Остап Заварной, бывший матрос Балтфлота. Он поднял дело Ивана Микишина.... Кстати, это и есть настоящая фамилия нашего старовера. Так вот, он, этот Микишин, вышел из леса, наставил охотничье ружье на бойцов ЧОНа и застыл столбом. Там, вроде, у кого-то из бойцов нервы не выдержали... ну и подстрелили старовера.

— А чего этот Микишин не стрелял?

— Сказал следователю, что вера не дала ему выстрелить. Дескать, не по-божески кровь человеческую проливать.

— Не смог, говоришь. Малахольный, что ли? М-м-м.... А зачем ЧОН приезжал в скит?

— Тут сплошные непонятки. Вроде кто-то донес, что, там, в скиту, староверы укрывают белогвардейскую сволочь. Вот отряд ЧОНа к ним и нагрянул. Что там было, ему неизвестно, но скит сожгли и староверов постреляли. Похоже на то, что парнишка решил отомстить, да не смог. Суд отмерил ему революционную меру наказания — четыре года. Отсидел он из них полтора года, после подался в побег с пятью отпетыми урками. Товарищ Заварной в нескольких словах описал их: отпетые душегубы, клейма негде ставить. За одним только Зиновием Савеловым по кличке Бритва по бумаге семь трупов числится. К чему все это я тебе говорю. Получается, что Микишин не просто беглый уголовник, а как бы контра отпетая. Ведь для бандитов он свой получается, а Степан Евсеевич?

— Мысли твои, Макар, для меня понятные, только как мы его к Левше сунем? Его здесь никто не знает. А если каким-то чудом он попадет в банду, так с него там глаз не спустят, да и проверять не один день будут. К тому мы не знаем, что за человек этот старовер. С ними меня судьба не сводила, но слышать приходилось, что те упертые в своей вере, точь-в-точь, как бараны.

Конопля какое-то время думал, а потом сказал: — Не думаю, Степан. Тюрьма кого хошь сломает, а уж такого божьего угодника.... Думаешь на рывок с урками он пошел от хорошей жизни? А уголовникам только в радость. Во-первых, лес знает, а во-вторых, при нужде, за "корову" сойдет.

— Может ты и прав, — начальник замолчал, явно что-то обдумывая.

Несколько минут прошли в тишине, потом Конопля не выдержал: — Я так понимаю, ты какой-то уже план придумал. Я прав?

— Может, да, может, нет. Как насчет того, чтобы устроить побег Оглобле?

— Побег? С какой — такой радости? А, погодь. Кажись, понял. Хочешь старовера к Оглобле пристегнуть?

— Смотри сам. Статья у него самая что ни есть подходящая, так что легенда ему не нужна. Ему ведь только и надо, что передать записку Пчеле. Это наш шанс!

— М-м-м.... Может... и получится.

— Этот.... Как его.... Микишин. Ему надо как следует втолковать, что это его единственный шанс и другого у него не будет. Он должен понять, что ежели не согласится, то гнить ему в тюрьме до самой смерти. Понимаешь меня, Макар?

— Да как не понять, понимаю, конечно, — Конопля снова задумался, — вот только сомнение у меня появилось. А ежели он просто в лес уйдет? Что тогда?

— Тогда, — повторил за ним начальник. — Тогда нас с тобой красноярская комиссия сначала наизнанку вывернет, а потом к стенке поставит. Хочешь жить, Макар, тогда вбей ему в голову, что только мы ему можем помочь. Больше никто! Впрочем, ты и сам все понимаешь. Короче, бери кержака.... Хотя нет, погодь. Пусть его милиция примет, а мы его потом тихонько к себе заберем. Причем пусть они возьмут показательно! Чтобы все знали, что он беглый преступник, убийца и контра! Понял?

— Да как не понять. Все, кому надо и не надо, будут знать, что самого что ни есть душегуба взяли.

— Как беседу с ним проводить, думаю, тебя учить не нужно, вот только не перегибай палку. Обещай, что хочешь. И побег простим, и судимость снимем, и документы выдадим.

— Если он такой, как мы думаем, то все должно получиться. Только есть одна заковыка. Побег был массовый, а из леса он один вышел. Может, не так все с ним просто?

Пришла очередь начальника задуматься. Спустя пару минут он все высказался: — Вот ты его об этом и спросишь. Значит, так. Берем его, трясем, а там видно будет.

— Как скажешь, товарищ начальник.

Конопля понимал, что план сшит на живую нитку, да и начальник ухватился за него из-за безвыходности. Удастся ли обработать, как надо, скитника? Да и как Оглобля себя поведет? Может он действительно не имеет никакого отношения к банде Левши? Одни вопросы, и ни одного ответа. Только вот вопрос стоит однозначно: или они возьмут Левшу или.... Додумывать Макару не хотелось, так как за три года работы в органах он видел всякое.

— Все, иди. Хотя, погодь, Макар. Ты сначала осторожно узнай, как он там, а то может помирать собрался, а мы на него планы строим.

— Сегодня к вечеру все вызнаю, а завтра с утра обо всем доложу.

Заканчивалась моя вторая неделя пребывания в больнице, когда за мной пришли. Я сидел на лавочке, стоявшей возле главного входа больницы, и просто наслаждался хорошей погодой и чистотой тела. Вчера вечером у нас была баня, где я драил свое худое и мосластое тело изо всех сил. Мысли о том, как и почему я оказался в этом времени, сильно потускнели. Просто принял за реальность и стал жить дальше. От когтей зверя остались только рубцы на коже, с ногой тоже все нормально, поэтому настроение у меня было не то чтобы радостное, а скорее сказать, умиротворенное. Живой, молодой, что еще надо! Хотя один минус все же присутствовал: постоянно хотелось есть, да и еда в больнице желудок не сильно радовала. Только я подумал о том, что прошло две недели, а милиция ко мне интереса не проявляет, это хороший знак, как увидел вывернувших из-за угла здания больницы двух милиционеров, один из которых был мой знакомый, старший милиционер Трофилов. Судя по всему, они сначала были в палате, но не найдя меня там, пришли сюда.

"Поторопился я с выводами. Не прошел, — подумал я, глядя на подходивших ко мне представителей органов власти, затем стал ждать, что они мне скажут. Вот только судя по их напряженным лицам, меня ничего хорошего не ждало. Трофилов первым подошел ко мне, затем отстегнул клапан кобуры и положил руку на рукоять револьвера.

— Гражданин Микишин, вы арестованы и должны последовать за нами, — это было сказано напряженно — деревянным голосом.

Второй милиционер, молодой парень моего возраста или чуть старше, вышел из-за его спины и встал чуть в стороне, после чего достал револьвер и направил ствол мне в грудь. За их действиями наблюдали двое больных, один из которых был Лукич, курившие самокрутки, и шедший по своим делам, истопник больницы Трофим. Так как он по совместительству был еще и плотником, то сейчас в его руке был ящик для инструмента, из которого торчала рукоятка молотка и пила. При виде милиционеров, он остановился и с любопытством стал смотреть, как меня арестовывают.

Стоило мне услышать свою настоящую фамилию, как сразу пришла мысль оказать им сопротивление, а затем попробовать сбежать, но мелькнув, она сразу исчезла. Если в целом я чувствовал себя неплохо, то до хорошей физической формы было еще далеко. Да и куда бежать, если кругом тайга? Пришлось встать с покорным видом и спросить представителей власти потухшим голосом: — За что?

— Обвинение тебе следователь предъявит, а нам приказано тебя привести!

Одежда в палате?

— У меня ничего нет. Только то, что на мне, — я перекрестился и сказал. — Да не оставит меня господь своей милостью.

— Сам беглый вор и убийца, а изображает перед нами святошу! — с кривой улыбкой громко произнес второй милиционер.

"Какой-то больно громкий арест получается. Как на показ. Или тут так принято?".

Дальше началась поиски, во что меня одеть, но так как с одеждой, а особенно с обувью, было плохо, вышел я из больницы одетый по моде ходоков с картины "Ленин и ходоки". Только старого и замызганного тулупа у меня не было, а все остальное было. Грива нечесаных волос, бородка, синяя полинялая рубаха, серые непонятные штаны с латками, подвязанные веревкой, а на ногах — онучи и лапти. Стоило врачу, услышать, что я беглый убийца, в его глазах проскочил ужас, но к его чести, он проявил акт великодушия и не стал забирать нижнее белье, которое мне выдала больница. В таком виде, под охраной двух милиционеров, с направленными на меня наганами, меня повели в отделение милиции. Я плелся с унылым видом, время от времени крестясь и читая молитвы. Народ, завидев нас, останавливался и начинал глазеть, высказывая при этом в отношении меня самые разные предположения.

— Небось, шпиена поймали, — сначала высказал догадку кто-то из любопытных жителей.

— Какой это шпиен, это белая контра!

— Какой контра, дурья башка?! Ты глянь на него! В рвань одет, лицо голодное, а ноги сами заплетаются. Видать в лесу поймали, и теперь допрашивать ведут.

— А чего его допрашивать, ежели он из леса?

— Так может он бандит? — высказал предположение еще кто-то.

— Дурья башка! Да старовер он! В больничке лежал! — возмутился какой-то мужчина. — Я сродственника там навещал, он мне его и показал.

— Эй, Трофилов, это кто?! Старовер или бандит?! — выкрикнул еще кто-то из местных жителей.

— Тебе знать не положено! — ответил, как отрезал милиционер.

Еще спустя десять минут меня затолкали в камеру временного содержания. Эти помещения остались властям по наследству от царского режима, а чуть позже мне сказали, что это бывший полицейский участок. Тут не было подвалов, а только камеры для арестованных. Меня втолкнули в крайнюю камеру, где уже сидел молодой долговязый парень, который с напряженным интересом стал разглядывать меня. Тем временем, я кинул взгляд по сторонам. Два топчана, да ведро с крышкой, которое изображало отхожее место, вот и вся меблировка этого места. Стоило закрыться за мной двери, как меня сразу облепила душная сырость с запахом дерьма и вонючих портянок. Я присел на свободный топчан.

— Ты кто? — спросил меня сиделец.

Очень хотелось ответить ему: конь в пальто, но вместо этого сказал: — Человек божий. Зовут меня Иваном.

— Это ты из раскольников?

— Старовер я. Ушел из скита. Решил мир увидеть, — соврал я.

— Из Дубининского что ли?

Отвечать я не стал, а вместо этого тихо забормотал молитву. Верзила хмыкнул, какое-то время молчал, разглядывая меня, потом спросил: — А чего одет, как пугало?

— Долго шел, вот одежа и истрепалась, а та, что на мне, добрыми людьми дадена.

— Ихняя доброта через дырки в твоих штанах видна, — и парень заржал.

Я сделал постное лицо и наставительно произнес: — Все, что не сделано, то божий промысел.

— Божий... промысел? Ну-ну. Слышал о тебе краем уха. Меня Федором зовут. И еще прозвище приклеили. Оглобля, — он думал, что мне будет интересно, откуда такая кличка взялась, но к его разочарованию, я промолчал, состроив постное лицо. — На прошлогоднюю Пасху драка была. Мне тогда хорошо в ухо дали. Встал с земли, забежал в свой двор, схватил оглоблю и на них! Эх, хорошо мы тогда помахали кулаками. А вот сейчас за что взяли, никак в толк не возьму?! А ты за что?

Коротко рассказал, что вышел из лесу, весь из себя пораненый, а меня вместо того, чтобы как следует лечить, в казематы тюремные упекли. Естественно, что не упомянул при этом ни о тюрьме, ни о побеге. Оглобля задумался. Продолжение разговора не последовало. Щелкнул замок, дверь распахнулась, на пороге стояли двое: тюремщик и незнакомый мне милиционер.

— Микишин, на выход!

Меня сначала повели по лестнице наверх, затем мы шли по коридору, пока не остановились перед одной из дверей. Милиционер постучал, затем открыл дверь и отрапортовал: — Арестованный Микишин доставлен!

— Давай его сюда, а сам жди за дверью.

— Давай, топай, — буркнул милиционер, а для ускорения ткнул кулаком в спину.

Перешагнув порог, я огляделся. Кирпичные стены с сырыми потеками, окно, забранное частой решеткой и снабженное внешними ставнями, массивный стол на ножках, настольная лампа, чернильница, перьевая ручка и пара папок, лежащих перед хозяином кабинета. Это был крупный мужчина с толстой шеей и массивными кулаками. Он кивнул головой на табурет, стоящий перед его столом, и буркнул: — Садись.

Мельком отметил, что табурет прикреплен к полу. Сел.

— Имя. Фамилия. Место проживания.

После короткого опроса, он спросил меня, каким образом был осуществлен побег.

— Я не знаю. Мы просто ушли.

— Ладно. Это не мое дело. Лучше скажи, чего тебе там не сиделось?

— Это место — сонм неприкаянных, жестокосердных людей. От них у меня вся душа исцарапана и кровоточит. Там царит безнадежная тоска и душу пронизывает насквозь беспросветность, — с плачущим выражением лица забормотал я. — У меня даже мысли появились о смертоубийстве. Да, грех неизбывный...